Et circulos est novem infernum

Боже, как сильно я себя презираю. Эта мысль живет в моей голове уже хуй знает сколько времени. Похоже, она каким-то образом оформила себе там прописку, и теперь у меня нет полномочий, чтоб ее выселить. Ладно, мне не в первой ненавидеть себя, я и с этим как-нибудь справлюсь. Смирюсь. Сживусь. Открываю глаза. Белый потолок. Он бы резал мне зрачки, если бы темные шторы цвета карамели не смыкались на высоких окнах, образуя почти полную темень. Рыжий свет фонарей с улицы и случайные бегущие всполохи фар пробиваются через ткань и небольшой зазор полотна, погружая темную комнату в гудящий медный свет. Все еще тяжело разлепить веки, хоть и мыслю уже ясно. Остаточное действие кокаина, дебильная вареность тела, как будто вытащили из печи, а потом пару раз прошлись скалкой. Чувствую себя тестом. Из которого никогда не выйдет ничего хорошего. Тот кусок, в котором что-то все время не так: рвется, много муки, мало дрожжей. Или ошметок, который просто липнет к рукам и посылается поварами нахуй, в мусор. Технически, да, это я. Фокусирую взгляд на темно-рыжем наверху. Мыльность понемногу приобретает резкие контуры, и вот, наконец, вижу хрустальный диск люстры. Естественно, она дорогущая, как и все в этой комнате. Что поделать, если он любит показную роскошь. Сложно даже представить, чтобы хоть один день он не хвастался кошельком перед "коллегами". Прирожденный, блять, бизнесмен. Волк с Уолл-стрит, ага. Еще немного четкости, и вокруг стеклянного диска расцветает круг больше, цветы, гипсовое множество переплетений стеблей. Эта лепнина светильника, безусловно, тоже стоила кучу баксов, но важно уже не только количество потраченной ценной бумаги, но и то, что это чьи-то усилия. Сложно представить, что кто-то может так, без зазрения совести, приглашать домой декоратора ради украшения потолка. Лепнина красивая, от этого еще страннее: кто-то вложил в нее душу, а этот даже не поднимает на нее глаз. Он довольствуется тем, что вот, просто есть. Принимает как должное. Красота вообще что-нибудь значит для тебя, эй? Хоть что-нибудь вообще что-то значит? Пытаюсь вспомнить мудреное название плоской скульптуры вокруг мертвого источника света, но я не могу. Забыл. Много забываю. А ведь конкретно это стоило запомнить. Потому что он мне об этом и рассказал. А теперь придется переспросить. Я не хочу ему надоесть. Поворачиваю голову к окну. Волосы скрипят по подушке странно громко, неприятно. Все еще остатки кайфа, не выветрилось. Он там, курит. Каждый раз по три сигареты. Много. Но ему похер, это вообще не твое дело, за собой следи. Так и сказал, когда один единственный раз я спросил его о курении. Конечно, он в курсе, что это чревато раком и иными болячками. Но ему вроде бы похуй. Буду ли я скучать, если он сдохнет от этого? Естественно, нет. Наверно. Нужно спросить. Мы давно молчим. Я ненавижу это. Он такой тихий. Никогда не выдавит из себя лишнего слова, если не настроен поболтать сам. Каждый раз инициатива исходит от меня. Я устал быть выскочкой. Хватит уже. Пора стать серьезнее. К тому же, сегодня он злится, это никогда не заканчивается хорошо. Нет, он не пиздит меня. По крайней мере, физически. Остальное, м-м-м... Терпимо. Нельзя говорить. Нельзя снова сдаваться первым. Но мне нужен его голос. В спальне холодает из-за открытой панели окна. А окна тут, знаете ли, высокие, во всю длину стены. Честно, из-за влажности пиздец холодно ниже пояса, но не хочу просить его о помощи. Я бы накинул что-то на себя и сам, но кашемировый плед на полу, потому что он его туда сбросил, а мне не двинуться, все еще словно прижат чем-то тяжелым. Ненавижу, блять, это состояние. Кожа покрывается мурашками, но не скажу ему ни слова. Не нужна мне эта уродливая жалость, которую он лепит за пять секунд, только чтобы я заткнулся. У меня еще есть немного самоуважения, что- - Как называется лепнина? ... Ты ебнутый, Фостер? Ты просто, блять, скажи, ты нормальный человек? Ебаная супер-тряпка половая. Он отвернулся от окна. Против света нельзя определённо сказать, на что в комнате он смотрит, но, скорее всего, на меня. Осуждающе, разочарованно. Никакого "кто позволил тебе говорить". Только "ну и зачем ты это спросил?" Ловлю себя на том, что всматриваюсь в его лицо, пытаясь убедиться в правильности догадки. Ничтожно. Теперь он уверен, что я жажду его внимания. Омерзительно. Он не должен был этого узнать. Сквозь персиковое от света облако дыма, он произносит, рассеивая тучку своим дыханием: - Помнится, я уже говорил тебе это. Так ты меня слушаешь? - Блять, не хочешь - не отвечай. Я забыл, это, сука, что, преступление? Он отворачивается и, глядя на город, бросает: - Панно. То, что вокруг люстры - панно. Запомни, наконец. Хоть со второго-то раза. На кой черт мне запоминать его узкопрофильные архитектурные знания - загадка. Но да ладно. Важнее то, что я окончательно задрыг, блять, и рискую застудить не только горло. Героическим усилием воли приподнимаюсь на локте. Бедра скользят друг по другу, блять, что ж так мокро, пиздец. Свешиваюсь с края кровати, пытаясь зацепить негнущимися пальцами край пледа, но он снова и снова, как мерзкая форель, выскальзывает обратно на пол, в море персидского ковра. Пока я сосредоточен на паласе и гребаном покрывале, не замечаю, как он перемещается от окна ко мне. Это не тот сценарий, который я мог предусмотреть. Смотрю на его голые ноги и стараюсь не дышать лишний раз, боже, не заставляй меня снова проходить через этот позор. Я и так увяз в нем по самые гланды. Больше всего на свете я хочу сейчас, чтобы он просто отошел от меня. Это такое простое желание, молю. Просто сделай вид, что я пустое место, как ты обычно делаешь. Не надо играть со мной. Я не хочу. Не хочу, чтоб ты снова насмехался над моей слабостью. Над моим жалким подобием привязанности. Он приседает. Перед глазами его колени, пресс. До боли смеживаю веки, губы трясутся сами по себе. Я не смогу выйти из этого достойно. Никогда не мог. Он поднимает плед, и укрывает меня. Накидывает его сверху, ничего боле, но моему глупому мозгу этого достаточно, чтобы пустить слезу. Смаргиваю эти ублюдские капли, эту ртуть, которая травит меня каждый день. Поднимаясь, он проводит большим и указательным пальцами мне по кромке челюсти, поднимая подбородок. Смотрю на него снизу вверх, он возвышается надо мной, мягкая улыбка. Засунь ее себе знаешь куда. Не смей, ты знаешь, блять, что будет, ты каждый раз получаешь, что хочешь. Один раз, только один. Оставь меня, прошу. Он приоткрывает губы, и я понимаю, что игра почти окончена. - Эх, Динго, тебе так идет этот щенячий взгляд. Большим пальцем смахивает слезу с моей щеки. Он зарядил патрон в ружье. Господи, не надо. Моя убитая менталка уже считает тебя богом, не вынуждай ее чувствовать себя вечно обязанной и благодарной. Мягкая, как хлопок, и едкая, как щелочь, улыбка расползается на его губах. Взвод курка. Щелк. Нет. - Ты такой милый, щеночек. Обожаю тебя. Бум. Охота завершилась успешно, поздравляю, урод. Ты доволен? Дорожки слез на моем лице. Они уже знают дорогу, их маршрут не меняется. Этот дождь отчаяния стучит по моим сжатым в кулаки рукам на коленях. Прислоняюсь лбом к его паху, естественно, что он на уровне моего лица. Тут каждая мелочь предусмотрена, он не идиот. Теплые сильные пальцы зарываются в волосы на затылке, по-особенному настойчиво, отчего загривок покрывается мурашками. Омерзение души тонет в крике моей психики. Я бы ушел, но не в силах. Он дал мне тепло и ласку. Я должен их отработать. В этом и смысл. *** Как ты до этого докатился? Сам же и нарушил все свои правила. Это еще нужно было умудриться, ведь я нехило сократил список чертовых запретов. Но, как истинный неудачник, сумел и здесь облажаться. Что сложного было в одном простом "не привязываться"? Что, сука, конкретно тебе было не ясно в этом элементарном табу? Тебя недостаточно ударил развод? Недостаточно обглодали мысли о том, как ты заебал Альберта своим нытьем? Господи, это было так просто, так, блять, легко, как обоссать два пальца - никаких личных контактов, никого возле себя. Нет людей - нет проблем. Если рядом никого - никто и не сможет больше ранить тебя, никто не посчитает тебя разочарованием. Это было элементарно. Даже абсолютный кретин смог бы понять и соблюсти. Но нет, ты же особо одаренный Блез Фостер. Гений от мира ничтожеств. Виртуоз наступания на грабли. Сначала тебе было хуево от того, что ты был не в состоянии держать штаны застегнутыми. Ладно, отказаться от секса было рискованным шагом, ты это прекрасно понимал. Неудивительно, что ты не справился. Хорошо, ты позволил себе побегать по проституткам. И что же? Что же случилось, можешь припомнить? Давай вспоминай, идиот, или что, память короткая? Оооо, тогда я тебе скажу: ты оказался брезгливым. Неприятно бегать по продажным девкам и парням? Ооооу, надо же, кто-то испугался болячек? Ну что, Блез, лучше? Теперь тебе, сука, лучше? Сейчас спидозная перспектива уже не кажется такой страшной, да? Так ты бы хоть сдох раньше. Так что там после шлюх? Ах да. Кокаин. Ты впервые купил его где-то в подворотне у синюшного негра, грамм за чертову сотню долларов, трясясь и озираясь по сторонам, потому что ты ссыкло, как огня боящееся ответственности. Ты с самого детства думал, что тебя никогда не коснутся наркотики, что это не ты, не твой путь. А потом ты принес домой щепотку инея и принял сотую милю, потому что устал чувствовать. А теперь у тебя зарождающаяся зависимость, в которой ты боишься себе признаться. Доволен? Ты доволен? Боже, тогда я думал, что если бы у меня был брат близнец, я бы мечтал, чтобы за все это он отпиздил меня. Разбил бы мое лицо в кровавые мясные ошметки, орал бы в эту тупую рожу, что я себя убиваю. Чтобы он затоптал меня в грязь. Ведь только так я смог бы либо окончательно сдаться, либо снова подняться к свету. Третьего не дано. Тогда, под кайфом, обсессией, непроходящим чувством стыда и позора, голодный от одиночества, а потому бросающийся на первого встречного, желая близости, ты был уверен, что ниже просто некуда. Некуда, блять, падать, все, социальная клоака. Наркомания, алкоголизм, нимфомания. Полный набор. Ты даже смирился с этим ужасом, потому что он перестал тебя пугать. Ты принял свое токсичное гниение заживо, но хранил в душе свою единственную заповедь - не привязываться. А потом произошел клуб с желтыми стульями и снег по три доллара. То, что выжало из тебя остатки чести. Все должно было быть как обычно, по стандартной схеме: купил - трахнулся - вышел. Ничего нового. Ничего сверх поставленной задачи. Товар и секс, после - прощай на веки вечные, я никогда не закупаюсь у одного дилера дважды. Аривидерчи, торгаш. Но все пошло в задницу, когда мы начали путать сценарий. Он не должен был нежно гладить мои волосы, пока я работаю ртом. Я не должен был позволять ему трогать себя руками. Ему не следовало порхать по моей шее одними губами. Мне же - смотреть в его зелёные глаза. Он не имел права шептать мне, как я хорош. Я не имел права рыдать в его объятиях. Домой ты, как тряпка, не поехал, не смог отказаться. Он купил тебя с потрохами, Блез Фостер. Весь остаток ночи мы разлили с ним пополам, до самого утра. Так счастлив, как в те часы в его постели я не был очень давно. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что он так и не назвал мне своего имени. А смотря на наши нынешние отношения, я рад, что он не сделал этого. То, что он обезличен в таком ключе, хоть как-то помогает мне дистанцироваться. Хуево, но помогает. Имя отняло бы у меня возможность ненавидеть его. В ту первую ночь с ним я вынул последний кирпичик из святилища моей души. Пал ниц, потому что он посмотрел на меня с интересом и вниманием. Он слушал мое нытье несколько часов к ряду, не перебивая и гладя мою спину. Я был уверен, что это его настоящая личина, он играл так убедительно. Когда же стало понятно, что он такое на самом деле, было уже поздно. Фантомная теплая хватка его рук не позволила мне сбежать. Он властный и думает только о себе. Это выяснилось уже на следующий раз, когда он взял меня так, как хотелось ему. Не могу сказать, что было неприятно, потому что как раз наоборот, никогда бы не подумал, что мне может быть ТАК охуенно, когда меня так дерут, с учетом всего прошлого опыта. Но каким-то образом его агрессивная манера воспринималась иначе. Сознание буквально уходило в минус, больше ничего не оставалось, кроме жара и движения. Восхитительный секс, когда хочется больше, сильнее, и невозможно ни вдохнуть, ни выдохнуть. Ни с кем никогда в жизни я не буду такое практиковать снова. Потому что это порабощает. Смешно сказать, ублюдок вместо одного наркотика принес мне два. Австралийский капкан. Но это все хуйня. Вот настоящие проблемы начинались после. Когда я чувствовал себя использованным. Он не говорил со мной ни о чем другом, кроме своих интересов. Бля, да это и разговором нельзя было назвать, он пиздел без умолку, ему даже не важно было, слушал ли я его. Он просто высказывал лекцию и злился, если я не запоминал. Он до сих пор так делает. Все вышеперечисленное. Никогда не даст мне уйти. Потому что я удобный. Я привязчивый. Сижу на его золотом поводке и пойду туда, куда он скажет. Потому что жалкие крошки его внимания, насквозь лживые слова любви и поганая ласка дают мне силы жить. Я ненавижу его всем сердцем за то, что он превратил меня в это, но боюсь дышать возле него. Потому что если он меня кинет - я этого уже не переживу. Мой мозг заставляет меня инстинктивно стелиться под его ногами. Я больше не контролирую себя, мои рефлексы на сильного партнера сыграли против. Я в ловушке своих подсознательных желаний. Мне никто не поможет. А помочь сам себе я не могу. *** И вот, спустя еще час пользования моим страдающим организмом, он опять курит у окна. Самое омерзительное дежавю, которое только могло произойти. Просто невыносимо. Накатывает какая-то неимоверная тоска. Он трахнул меня весьма и весьма грубо, поскольку, по его словам, мне "стоило быть по-нежнее с зубами, в следующий раз надеюсь на твое понимание, динго, кусаться нехорошо". По лицу предательски катятся слезы. Я не знаю, из-за чего конкретно я плачу: из-за его отношения сейчас, в принципе или у меня в целом закончилась подписка на ментальное здоровье. Вытираю слезы одним резким движением дрожащей руки. Неа, не увидит. Этих - точно нет. И после этого меня внезапно накрывает такой волной первозданной злости и силы, что я понимаю, что порывисто одеваюсь только тогда, когда на мне больше половины привычного гардероба. Получив контроль над телом, я перевожу взгляд на австралийца у окна. Он повернут вполоборота и держит зажженную сигарету у самого лица. Свет ее красного пламени отражается в его зрачках, отчего кажется, что древнее божество хаоса смотрит на меня свысока своими тремя горящими глазами. Он ничего не говорит, просто наблюдает за моими сборами. Конкретно это его молчание выводит меня еще сильнее. - Что ты, блять, пялишься на меня? Чего надо? Он затягивается: - Мне просто интересно, что будет в конце этой драматичной сцены. - Ах тебе интересно? Я тебе скажу, что будет - я свалю отсюда нахер, как давно уже и следовало поступить. Хватит с меня твоих прозвищ и ленивого отношения. Пошел ты нахуй. Улыбка в алом свечении. Он отворачивается к окну, демонстрируя хищный профиль. - Валяй, динго. Дергаюсь от этого как от пощечины. Он и уколол меня напоследок чертовым погонялом, и не станет меня удерживать. В следующие мгновения, слабо ощущая ход реальности, вылетаю из квартиры. Да пошел ты. Останови меня. *** Бессознательно бреду по ночным кварталам. Пытаюсь хоть как-то занять мысли, угадывая, что увижу за углом. Взял за правило сворачивать вправо на каждом перекрестке, в надежде, что когда-нибудь упрусь в тупик и буду вынужден остановиться и успокоиться. Но улицы Нью-Йорка предательски продолжаются, уводя меня в свои лабиринты все глубже и глубже. Уже светает, темное небо окрашивается разводами мрачного малинового сияния, словно кто-то капнул кровью в синюю воду под эффектом теней и контраста. Погруженный в себя, свою боль и желчь, замечаю, что асфальт под ногами сменился плиткой. Поднимаю глаза и вижу тихую мощеную улицу. В эти часы такие как она выпускают последних посетителей по домам. Тишина, свист птиц из ближайшего парка. Все умиротворенно и обыденно, но это особое место. Фонари обтянуты красной плёнкой, отчего вся аллея залита душным, влажным, утробным мерцанием. Иду под этим светом, запекаясь заживо. Справа от меня здание, его белая облицовка кажется розовой в этом терпком, как вино, алом. Высокие, в два метра, окна, отделенные друг от друга колоннами, похожи на криокапсулы. В каждой из которых заперта женщина. Мужчины-невольники с другой стороны дороги. Но нет, тут, с девушками, чувствую себя спокойнее. Хватит с меня мужского внимания на сегодня. Из дома доносится бархатный транс, танцовщицы в стеклянных клетках лениво извиваются в шелковых лентах, цепях, вельвете, на любой вкус и цвет. Но, когда я прохожу мимо них, танцы прерываются. Женщины припадают к стеклу, опираясь на него ладонями, грудью, но не призывно. В их глазах тоска. Они чувствуют меня. Они знают, каково человеку, которого используют каждый день его жизни. Человеку, которому не к кому пойти. Под их взглядами я не могу больше сделать ни шага. Все они, насколько хватает моих глаз, смотрят на меня. Все они плачут надо мной. Ангелы на цепях. Спасительницы на привязи. Их витрины выше земли, отчего сходство этих девушек с хранителями скорби ещё сильнее. Я готов заплакать прямо здесь, на коленях, перед их хрустальными багровыми тюрьмами, но тишину взрезает шум мотора и колес. Они одновременно переводят взгляды надо мной, за мою спину. Глядят и скрываются во мраке атласных штор своих лож. Мне не нужно разворачиваться, чтобы знать, кто там. - Долго стоять будешь? Я, конечно, понимаю, что посмотреть на эскортниц в портупеях всем охота, но не в четыре утра. В горле сухо. Разворачиваюсь, смотрю в эти глаза цвета свежего сельдерея. Ужасный цвет. - Откуда ты знал, где я буду? Вряд ли следил, на кой тебе это. Он ухмыляется и пыхает сигарой: - Знал? Динго, я не тупой. Мне хватило и двух раз, чтобы понять, что ты приходишь сюда каждый раз, когда тебе хреново. Черт. Он молчит, пока я пытаюсь справиться. Справиться с собой и пойти дальше. Пойти от него. Хоть бы и по улице красных фонарей. "Дьявол" тянется через салон и открывает пассажирскую дверь. Для меня. - Руку подавать не буду, даже не надейся. Ты не принцесса Дании. Моргаю. Открываю глаза уже в машине. Я не справился.