Однажды дождь прекратится

Цзюнь У — больше, чем шрамы на его лице. Мэй Няньцин прикасается к ним трепетно и нежно, совершенно серьёзно заглядывает в уставшие глаза и тоскливо, с горечью шепчет: «Моё дорогое Высочество». Владыке этого достаточно. Он чувствует его тон и выдыхает неровно и кратко в ответ: «Мэй-мэй». В его словах нет сожаления, прощения или тепла; Цзюнь У холодный, словно остывший давным-давно труп, туманно бледный и потерпевший первое и последнее в своей жизни поражение. Мэй Няньцин обнимает его за плечи, гладит по мокрым от ливня волосам, путается между грязных прядей пальцами и прикрывает глаза. Между ними виснет тишина, только Император Небес непривычно для себя почти что хрипит — возможно, не от физической боли, а от душевной. Но Советник не спрашивает. Он молчаливо принимает его, остаётся рядом, как должен был остаться раньше. Хочется извиниться, оправдать свой страх, высказать то, что не мог когда-то. Но Цзюнь У оно уже не нужно. Никому из них. — Однажды дождь прекратится, — Мэй Няньцин чуть хмурится, поджимает на мгновение губы. — Отпустите это, Ваше Высочество. Я буду на вашей стороне. *** По окнам снаружи громко стучат крупные капли вперемешку с градом и резкими всполохами молний. Цзюнь У ни на шум, ни на суровую погоду внимания не обращает, тихо продолжая сидеть в кресле у стола с задумчивым, практически отрешенным видом. Для него происходящее вокруг словно даже не существует, он один, пускай и спокоен, но далеко не счастлив. Почти как скала — прямая и гордая, но в некоторых местах потрёпанная временем. Через пару минут дверь покоев распахивается, и за Мэй Няньцином шлейфом тянется приятный аромат травяного чая, успокаивающего своим пленительным запахом. Две горячо нагретые чашки оказываются на столе, по левую руку от Цзюнь У, и Мэй Няньцин отодвигает колоду своих драгоценных карт подальше, чтобы не испачкать и не уронить. — Вы весь день сидите на одном месте, Ваше Высочество. Может, нам хотя бы сыграть для разнообразия? — К чему тратить время впустую, когда победитель ясен заранее, — Владыка подпирает щеку рукой и смотрит на Советника привычно скучающе. Тот, немного погодя, склоняется к чаю и с усердием сдувает пар, чтобы не обжечься. А затем наконец смотрит на наблюдающего за ним мужчину. На нем больше нет маски. Нет чужих лиц. Только одно — его собственное, искаженное тяжелой жизнью, переменившееся сквозь годы и печальные события. Он чувствует себя уродливым, до сих пор избегает зеркал и первое время прятал шрамы за шелковыми тканями. Мэй Няньцину с трудом удалось убедить его избавиться от новой привычки, а позже он начал пытаться — и пытается до сих пор — помочь ему привыкнуть к самому себе. К тому богу, которым Цзюнь У стал. К тому отпечатку демона, каким был Безликий Бай. Если бы он только тоже считал, что достоин искупления. — Вы устали. Столько лет сражаться за то, чего заранее не могли получить. Советник оставляет слова недосказанными, но Цзюнь У без препятствий считывает их, словно раскрытые на ладони карты. — И сейчас я хочу помочь вам. Возможно, мы оба сможем стать лучше, если приложим усилия. Я всё ещё виноват перед вами. Их взгляды расходятся; Мэй Няньцину становится не по себе, он чувствует окутавший всё тело холод и ищет глазами возможный источник прохлады. Цзюнь У неторопливо обхватывает ручку чашки худыми пальцами и позволяет ему делать то, что тот хочет — это его не особо волнует. А взор всё-таки цепляется за карты, до ужаса родные и напоминающие об одном единственном человеке. О предателе, изменнике, когда-то самом близком и верном друге. Его странные, глупые желания по возвращению всего в былое русло и бессмысленные потуги в улучшение отношений вызывают в Цзюнь У разве что горькое веселье. Но он прячет ядовитую усмешку за чашкой чая, когда делает неспешный глоток, а Мэй Няньцин, плотно закрывший шторы и только вернувшийся обратно, оставляет это без внимания. Опирается поясницей о край стола и берет карты, немного нервно начав перетасовывать в руках. — Ты слишком наивен. Сяньлэ научил тебя этому? — Разве вы не знаете меня лучше, чем кто-либо ещё? Цзюнь У всё-таки позволяет себе усмехнуться. Его взгляд становится заинтересованным, и он медленно поднимается с места. В покоях блеклый тусклый свет, и тени, грубо играющие на коже изуродованного лица, выглядят жутко. Мэй Няньцин, тем не менее, смотрит на Владыку прямо, не отводит взгляда и остаётся стоять с той же ровной спиной. Только руки замирают с зажатой в них колодой. — Мэй-мэй. — Ваше Высочество. Цзюнь У кладёт руки по обе стороны от его талии, воинственно нависая сверху, словно новая грозовая туча в небе. Громкий стук по стёклам не прекращается, и бурю за ними, кажется, ничто не способно утихомирить, помимо воли богов. — Если я когда-нибудь действительно знал тебя, позволил бы уйти в тот день? Мэй Няньцин тихо выдыхает. Сердце в груди едва не подпрыгивает: от ауры Его Высочества непроизвольно хочется сжаться в комок, склониться на колени, исчезнуть. Но даже этого он не может — Цзюнь У прижимается к его телу своим, грозно вдавливая спиной к столу. Советник беспомощно хмурится на долю секунды. — Я понимаю, Ваша обида… — Какая обида? Нет никакой обиды, — Владыка отвечает спокойно, но у Мэй Няньцина стойкое ощущение, будто на него только что яростно гаркнули. — Я сам сказал тебе убираться. Но вы надеялись, что я вас не покину. — Ваше Высочество, — Советник шепчет, невольно закрывая на мгновение глаза, и откладывает карты, чтобы обнять ладонями лицо перед собой. — …Цзюнь У. Я больше не хочу убегать. Не хочу быть для вас ненавистным предателем. Не хочу видеть, как вы терзаете сами себя. — Позвольте мне… хотя бы теперь сохранить ваше сердце. В ушах Мэй Няньцина гулко звенит, но бывший Император не отвечает, только смотрит, смотрит, смотрит. Прямо в глаза, серьезно и внушительно. Кому, кроме этого человека, он мог бы довериться сейчас? Истощенный, униженный, порочный и страшный, запутавшийся в своих же мыслях и непредсказуемый во время неожиданных вспышек безумия. Заслуживающий смертной участи за совершённые грехи. Однако в этот момент его сознание впервые откликается так ясно и живо: Мэй-мэй никогда не был ему врагом. Он не желает ему смерти. Он на его стороне. Цзюнь У наклоняется, Мэй Няньцин слепо вскидывает голову и тянется к его губам первым. Лёгкие обжигает глубоким вдохом, прежде чем они целуют друг друга с невысказанными за столько лет чувствами, вкладывая если не все эмоции, то бóльшую их часть. Советник позволяет усадить себя на стол, уже не глядя, в каком состоянии его карты и прольётся ли чай; мысли у него лишь об одном, а сердце целиком в плену чужого. Холод заменяется теплом, и мягкая накидка не без помощи соскальзывает с тонких плеч. Мэй Няньцин чувствует себя до ужаса открытым и настоящим, будто сбросил некогда сковывающий любые действия панцирь. Его губы целуют всё резче, вольнее и откровеннее, и Цзюнь У беспрепятственно избавляет его от одного слоя одежды за другим. — Ваше Высочество… — Советник сбито дышит и раздвигает ноги, чтобы обнять ими сильную фигуру, прижать плотнее, стать ещё ближе, чтобы кожа к коже, без единого нетронутого Цзюнь У миллиметра. Тот почти с ума сходит на грани свирепого желания вперемешку с чистой и нежной любовью; неудержимые страсть и боль, наступая друг на друга, дико борются в неистовом танце, доводят до большей крайности, и голова в непонимании начинает болеть. Каких эмоций в нём всё же больше? — Не думай о лишнем, Цзюнь У, — Мэй Няньцин гладит его лицо, целует в безобразные шрамы, любовно касается губами кончика носа и лба, пока его глаза серьёзно и решительно встречаются с Его Высочеством. Цзюнь У отчасти удивлён этому взгляду; внутри что-то подрывается, пульсирует болезненно, и он сгребает Мэй Няньцина в объятия крепче, яростно сминает губы в поцелуе вновь и вдавливает спиной в поверхность стола. Из горла мужчины под ним вырывается глухой стон, и руки с лица смещаются на спину, бережно обнимают, чуть-чуть похлопывают, будто прося немного сбавить обороты, и Цзюнь У действительно останавливается. Дышит в шею, оставляя на коже влажные следы губ, и устало вздыхает. Мэй Няньцин проводит ладонью по его голове в том же мягкосердечном жесте, что и на горе Тунлу после финальной битвы. В этих поглаживаниях чувствуется ощущение дома и заботы, и Цзюнь У наконец даёт себе свободу расслабиться. «Не думай ни о чем лишнем, Цзюнь У». И он не думает.