***
Вэй Ин приткнулся на полу в изголовье кровати и, положив голову на одеяло, до боли вглядывался в побелевшие губы, дрожавшие ресницы и сведенные брови на родном лице, сравнявшемся цветом с выбеленными и накрахмаленными одеждами ордена. Лекари влили в него крововостанавливающего отвара, обещали к утру быть с противоядием. Вэй Ину нужно было пережить ночь, а там все снова встанет на свои места. Как только к Лань Чжаню вернутся духовные силы, рана, из-за которой он сейчас едва-едва дышит, мгновенно перестанет быть угрозой. Из мыслей о том, какую трепку он устроит этому невозможному чокнутому Ханьгуан-цзюню, его вырвал нежданный шорох раздвижных дверей и чьих-то одежд. А Юань и дети, безуспешно попытавшиеся впихнуть в Вэй Ина пресный ужин, уже давно должны были видеть десятый сон. Лань Сичэнь тоже пришел еще до отбоя, выслушал лекарьский отчет, вежливо пожелал Вэй Ину сил и посоветовал не переживать. Иначе говоря, сделал все, что следовало бы сделать главе Ордена и брату. Не подкопаешься. Вэй Ин никого не ждал, поэтому явление Лань Цижэня из-за ширмы, отделявшей общие комнаты от спальни, показалось ему дурным сном. Некоторое время они просто смотрели друг на друга без всякого выражения на лицах, ровно до момента, когда Лань Чжань тихо застонал на кровати и Лань Цижэнь тут же оказался для Вэй Ина за границами интересующего его мира. — Я здесь, Лань Чжань, — прошептал он, прижав к разгоряченному лбу ладонь. Не хватало только лихорадки. Лекарям лучше бы было пошевелиться. — А толку? — голос у Лань Циженя такой же скрипучий и монотонный, каким был в юности Вэй Ина. Даже несмотря на то, что Лань Чжань почти приучил его считать Облачные Глубины домом, виделся он со старым учителем редко, говорил… можно сказать, что вообще ни разу. Кажется, судьба решила исправить это упущение. — Все, что ты приносишь ему, есть боль. Вэй Ин прикрыл глаза на мгновение. Небеса свидетели, старик выбрал худшее время для выяснения отношений. — Зато я никогда не пытался убить его всерьез. Даже в темнейшие свои дни, — холодно отчеканил в ответ. И они оба знали, что это было правдой. Старейшина Илин в беспамятстве сметал десятки (сотни, говорили в народе, но Вэй Ин был реалистом) заклинателей парой трелей флейты. Если бы он тогда в действительности возжелал его смерти, вероятность поражения Лань Чжаня была существенной. — Говори прямо, — губы учителя сжались в узкую полоску, почти скрывшись за седыми усами. У Вэй Ина в груди больно кололся горький смех. Лани вечно разыгрывают святых и непорочных, прячась за своей стеной послушания, но стоит только копнуть глубже… — Тридцать три удара, — медленно произнес он, растягивая каждый слог. — Тридцать три удара дисциплинарным кнутом. Он не говорит со мной об этом. В ласках я научился чертить эти чертовы шрамы поперек, а не вдоль. Я научился не задерживать на них взгляда. Но я не могу забыть о них окончательно из-за огромного количества вопросов, которые возникают в моей голове. Удовлетворите мое любопытство, учитель? Лань Цижэнь возвышался над ним словно статуя. Вэй Ин по-прежнему не потрудился встать. Он знал свое место и покидать его не собирался. Он давал старику время одуматься и уйти. В отношении себя, вопросы боли и бессмысленных страданий он легко оставил в прошлой жизни, но вот касательно Лань Чжаня… Чем чаще он думал о постигшей его судьбе, тем больше становилась его обида на Ланей-праведников. Лань Цижень не сдвинулся с места, Вэй Ин усмехнулся уголком губ и вернулся к созерцанию родного лица, изученного до крохотной родинки на виске у кромки волос. Он бы смог изобразить его вслепую, едва отрывая кисть от бумаги. — Как это было? Где? У вашей стены послушания? Он все время был в сознании? — Вэй Ин не удержался и искоса глянул на замершего бывшего учителя. — Учитель Лань? Взглядом Лань Циженя можно было вмуровывать в землю армии, и это было лучшей иллюстрацией того, что Вэй Ин шел верной дорожкой. — Я читал самую тонкую книгу несравненной библиотеки Облачных Глубин, книгу, спасенную из пожара в числе сокровищ. Она открыла мне имена, проступки и наказания всех, кто не ужился с достопочтенными правилами. Лань Ивэй не выдержал и пятнадцати ударов. Умер через три дня. Лань Цзымин вытерпел двадцать три. Но в себя так и не пришел. Повредился рассудком. Лань Юй скончался на месте на двадцать седьмом ударе. Был забит до смерти. Буквально. Ну же, ответьте мне, учитель Лань, сколько… — Лань Сан успешно пережил тридцать семь ударов, дожил до преклонных лет… — Отшельником, неспособным спуститься с крыльца. — Лань Чэньци выдержал тридцать пять ударов… — Отрекся от семьи и детей по причине ослабевшей памяти. — Лань Юн… — Хватит! Сколько их было, учитель Лань? Назовите мне чертово число! — Двадцать шесть! — выплюнул Лань Цижэнь прежде, чем осознал, что опять повелся на манипуляции. Вэй Ин не в силах согнать с лица усмешку, потянулся и, нашарив на постели ладонь Лань Чжаня поверх одеяла, вцепился в теплые пальцы обеими руками: — А потом? Ничего ведь не прекратилось, да? Благородный муж ордена Лань не бросит дело на половине пути. Расскажите мне, каково это смотреть, как истязают уже бессознательное беспомощное тело, а не человека? Как это вообще было организовано? Он был привязан или кому-то в конце пришлось его держать и надеяться, что кнут не заденет их? А кто был исполнителем? Не вы ведь? И не глава Ордена? Какой-то безымянный адепт, который теперь не может при благородном Ханьгуан-цзюне поднять глаз, хотя тогда воспринимал происходящее, как великую честь? — Никто не воспринимал свершившееся как честь. Это было всеобщее наказание. — Но пострадал только Лань Чжань! Мадам Юй прохаживалась проклятущей плетью по его спине по пять раз на дню, просто потому что ей хотелось, выставляя это как наказание за лень. Но при том, что ее недовольство росло в том же темпе, в каком и его мастерство, он вскоре начал догадываться, что дело было не только в лени. Дело было в слухах, которые ходили вокруг дяди Цзяна, но сорваться на нем она не могла, хотя и пыталась. Дело было во внутренней доброте Цзян Чэна, впитанной из природной мягкости его отца, которая являлась и, Вэй Ину хочется верить, все еще является основополагающей чертой его характера, в отличии от напускной гордыни и навязанной амбициозности; доброте, которую она воспринимала как слабость и поэтому постоянно пыталась стравить их, рассорить, но… Но всякий раз, когда она перегибала палку, то пугалась сама. Это было видно по коротким оценивающим взглядам, якобы незаметным, по скованным движениям. Каждый раз Цзян Чэн падал на колени, защищая Вэй Ина собственной грудью от материного гнева, когда он казался ему неоправданным. Вэй Ин знал только такую братскую любовь, поэтому он не мог понять, не мог представить, как Лань Сичэнь, несравненный Цзэу-цзюнь, которому поклоняются две трети заклинательского мира, безмерно любящий своего младшего брата, стоял и смотрел на это наказание. Таковы правила, Вэй Ин, таковы их чертовы правила, говорил он себе. Но… Что же это за орден, где правилами предписано искалечить человека за чужие ошибки? Что за семья позволит подобному случиться со своим наследником? Вэй Ин не сомневался, что Лань Чжань принял это наказание легко, не задумавшись о его справедливости, но наказывал он себя не столько за «поступки, порочащие клан», сколько за Вэй Ина, за то, что с ним случилось. И вряд ли Вэй Ин был единственным, кто это понимал. Скорее, Вэй Ин, как обычно, был последним, кто об этом догадался. — Я надеялся, что он забудет... По правде говоря, Вэй Ин не думал, что старик решится нарушить молчание первым. — Меня? — ледяной колкий смех, до этого успешно сдерживаемый в самом горле, раскатился по цзинши слишком громко, на краткое мгновение Вэй Ин даже испугался, не сразу осознал, что смеялся он сам. — Я понял. Я понял, учитель. Гениально. Ха-ха-ха, нет, правда, гениально. Не судите по тому, что я смеюсь. Сейчас это пройдёт. Вы хотели воспитать себе нового Ванцзи, я прав? Стереть этого. Учесть ошибки и создать более лучшую версию Нефрита. И после этого Старейшину Илина считают безумным противоприродным экспериментатором! Казалось, еще немного, и Лань Цижэнь шибанется на пол, чтобы вновь попытаться изойти кровью. Вэй Ину по-хорошему стоило бы заткнуться, но проблемы с контролем речи у него перетекали из жизни в жизнь, особенно, когда дело касалось чего-то, что ему небезразлично. — Я вам не позволю, — тихо сказал он, когда приступ злого веселья рассеялся так же внезапно, как и пришел. — То, что сейчас я избегаю тьмы, не означает, что мы с ней разошлись. Я не дам ему уйти. Опыт возвращения души в мертвое тело у меня есть. Тогда я действовал наугад, но результат превзошел даже ваши ожидания. Можете не признаваться в этом. Так что если по воле небес мне придется повторить ритуал, то предыдущих ошибок уже не совершу. Этот, наверное, выйдет даже проще. Душе Вэнь Нина мой зов был безразличен. Чтобы отозвался Лань Чжань, мне обычно не нужно рта раскрывать, достаточно взгляда. А с учетом его силы вряд ли когда-нибудь кто-нибудь поднимет более могущественного лютого мертвеца. — Ты — проклятие, худшее, что могло случиться с этим несчастным мальчиком, — прошипел Лань Цижэнь, едва размыкая побелевшие от гнева губы. Вэй Ин отвлеченно подумал, что тот же Цзян Чэн уже давно попытался бы придушить его Цзыдянем, а этим Ланям можно трепать нервы сколько влезет, а они только и будут, что, подчиняясь своим догмам, стоять мертвыми каменными колоннами, подпирать величие своего придурочного ордена. Забавно, Лань Чжань в самую их первую встречу повел себя не как Лань, а набросился на него с Биченем наголо. Очень по-человечески отреагировал. — Любить - значит отпустить. Траурные одежды зашуршали по дереву. Через несколько мгновений стукнулись друг о дружку раздвижные двери. Вэй Ину было глубоко наплевать. Весь его мир вновь сузился до ответно сжавших его ладонь горячих пальцев и рваного вздоха, сопроводившего болезненную гримасу на и без того нахмуренном лице. Где эти чертовы лекари? Уже светает!***
Лекари объявились через час после колокола. Хэ Ян двумя руками выскреб Вэй Ина из облюбованного им угла у кровати и оттащил в общие комнаты, вещая, что противоядие успешно сготовили и беспокоиться не о чем. — Господин Вэй воспринимает ситуацию слишком близко к сердцу, — бурчал тот, наигранно незаметно пережав у Вэй Ина венку на запястье и пальцами другой руки отбивая ритм его пульса на своем бедре. — Вам бы поесть. Поспать. Всю ночь так просидели? Не отвечайте, не сбивайте дыхание. Знаю, что всю ночь. Ханьгуан-цзюнь очнется не раньше, чем через пару часов. И наверняка сразу же уснет. Восстановление после ранения — дело такое. Сами понимаете. Вот пусть сначала очнется, мрачно подумал Вэй Ин. А там уже видно будет, чем он себя займет. После того, как лекари, влившие в Лань Чжаня еще сколько-то порций своих мудреных снадобий и обновившие повязки на груди, убрались прочь, с корзиной еды пришел А Юань. По его лицу сразу становилось понятно, что в этот раз, если придется, то Вэй Ина обездвижат и накормят насильно, поэтому он решил не спорить. Без особого желания проглотил миску гусуланьского пресного риса, запив горькой бурдой с привкусом лежалой соломы. А Юань за этим наблюдал с благоговейным ужасом, а потом из недр корзины выкопал завернутые в чистый платок золотистые маньтоу. Вэй Ин покачал головой. — Обжарены два часа назад в остром масле самим мастером Лу, — заискивающе произнес он, положив одну из булочек на стол и как бы невзначай придвинув ее поближе к Вэй Ину. — А Юань, ты слишком сильно переживаешь, — устало отозвался тот. — Вы тоже, учитель Вэй. Давайте, мы понизим уровень нашего переживания. Возьмите булочку. Вэй Ин вздохнул и смирился, благодарно опустив голову, принял угощение. Не отвяжется ведь. Ненавязчиво настырный. Весь в папашу. А Юань, убедившись, что Вэй Ину больше не грозит голодный обморок, подхватив корзинку, отправился по своим ученическим делам. Вэй Ин вернулся в свой прикроватный угол. Ждать — ужасная задача. Непосильная. По крайней мере, для него. Лань Сичэнь передал записку, что под утро был изловлен полудурок, решившийся на несостоявшееся убийство. Целью, естественно, был Вэй Ин. Бытность тем самым Вэй Усянем, виновником всех возможных бед, чье имя обсасывали в каждой душной забегаловке, догоняла и в новой жизни. Он питал слабую надежду, что, когда Лань Чжань придет в себя, у него будет шанс заглянуть в гусуланьскую темницу и немного объяснить полудурку, где тот дорожки попутал. Но, справедливости ради, нельзя было забывать, что после сдержанного гнева Лань Сичэня существовала вероятность, что некому и нечего уже будет объяснять. — Вэй Ин, — охрипший голос разрезал тишину, вырвав его из лап мечтаний о не случившейся мести. Рывком подскочив с пола, он едва-едва присел на краешек кровати, боясь ненароком потревожить: — Ты напугал меня, — выпалил он. Хотел, чтобы голос прозвучал не зло, так хоть обиженно, а получилось испугано и на грани режущей слух подростковой ломкости. — Ничего страшного не произошло, — в глубине светлых глаз плескалось знакомое тепло. Лань Чжань с усилием приподнял руку, которую Вэй Ин тут же подхватил, крепко прижав к собственной щеке. — Говорит человек, который сейчас без помощи и сесть не сможет. И давай не будем этого проверять, — тут же прикусил язык. — Тебе больно? В ответ Лань Чжань отрицательно повел головой. — Никогда так больше не делай, слышишь? Никогда. Ты бы в мгновение ока перенес нас в Облачные Глубины, я же в этом никчемном теле мог только подолом зажимать тебе чертову рану и надеяться, что кто-то увидел сигнальный огонь. — Пригодился. Вэй Ин замер на секунду, осмысливая внезапную фразу, а когда осмыслил, то внутренних сил ему достало только, чтобы уткнуться носом в теплую ладонь, бормоча проклятья. Это ведь Лань Чжань настоял, чтобы он всегда таскал с собой хотя бы один сигнальный огонь. Вэй Ин же упирался до последнего, утверждая, что это ранит его заклинательскую гордость, что он не ученик и не девица в беде, чтобы столь постыдным образом звать на помощь. Но вот к чему они пришли… К "пригодился". — Тебе нужно будет поговорить с дядей. Немного растерянный и мягкий взгляд светлых глаз моментально преобразился в собранный и очевидно обеспокоенный. Естественно, Вэй Ин и Лань Цижэнь. Инь и Ян Облачных Глубин. — Мы ночью выяснили, что у нас есть кое-что общее: хотим как лучше, но лучше у нас никогда не получается, — Вэй Ин, вздохнув почти жалобно, до судороги в пальцах вцепился в запястье руки, ласково гладившей его висок. — Тебе нельзя умирать, понял меня? Нельзя быть раненным. Нельзя покидать меня. Потому что… Потому что кроме тебя меня ничто не держит. Кроме тебя мне ничто не дорого в этом мире. И если ты… Если с тобой что-нибудь случится… Недолго я останусь на вашем светлом пути. И тебя я не отпущу просто так. И второе пришествие Вэй Усяня будет пострашнее предыдущего, потому что предыдущий я все-таки надеялся на что-то хорошее… — А Юань, — тихо произнес Лань Чжань, а у Вэй Ина выбило весь воздух из груди. — Цзинь Лин. Цзян Чэн. Память обо мне. Ты ничего не сделаешь. Хотелось сбросить с себя сместившуюся с лица на затылок ладонь, выбежать во двор и хорошенько прокричаться, но он просто поддался недвусмысленно намекающему давлению, опустившись рядом на постель и спрятав лицо на твердом плече. Было легче не смотреть в искрившиеся ласковой уверенной любовью глаза. Любовью, которую он не заслуживал. Которую никто не заслуживал в этом мире. Особенно чертовы Лани. — Из-за чего вы поругались на этот раз? — Из-за тебя. Мы все еще не можем тебя поделить. Однако ты пользуешься популярностью, восхитительный Ханьгуан-цзюнь. Вэй Ин взглядом проследил, как с тяжелым вздохом приподнялась и опала крепкая грудь. Лань Чжань такой живой, горячий, порывистый, закрытый на тысячи замков тысячами клановых правил, был поистине невероятным. Вэй Ину часто казалось, что кроме него и, наверное, Лань Сичэня никто и не знал его настоящего. Лань Цижэнь свято верил лишь в вылепленное по образцу древних трактатов божество, именуемое Ванцзи, верил, что Вэй Ин испоганил его прекрасное дитя. И это было до смешного иронично, потому что преднамеренно Вэй Ин не сделал ровным счетом ничего, только показал, что жить можно по-другому, что жизнь в своем многообразии такая же яркая, как и свет внутри этого невозможного человека. И даже это было ничем иным, как чистой случайностью. Просто так получилось, что судьба сводила их слишком часто, а Вэй Ин никогда не боялся жить полной жизнью напоказ, не смущался своих эмоций и желаний. Вот и научил, возможно, на свою же голову. Что вообще Лань Цижэнь понимал в любви? Отпустить... Однажды он уже попытался прогнать Лань Чжаня, и к чему это привело? К шрамам, к боли, к безнадежному ожиданию чуда и не оставляющему после себя вопросов взгляду Лань Сичэня — «заставишь его страдать еще раз — пожалеешь». Что ж, глава Ордена, не извольте беспокоиться, если Вэй Ин оступится еще раз, он самолично кинется вниз головой со скалы. Или не кинется. Потому что это расстроит его Лань Чжаня еще больше. Истинно, что Вэй Ин с трудом переносил жизнь в Гусу. Особенно, первые месяцы. Казалось, он задыхался. Хотелось уйти, сбежать куда угодно, проверить, не держат ли его здесь насильно. Проверил. Не держали. Если бы он сказал, что хочет покинуть скалистый оплот занудства насовсем, Лань Чжань бы пошел за ним, не сомневаясь ни секунды, оставив за спиной недосягаемые для простых смертных Облачные Глубины, которые все же, как ни крути, являлись его домом. И он бы по ним скучал, как скучал бы по семье, которая несмотря на свое сомнительное качество все же таковой для него являлась. Он бы безропотно принял стремление Вэй Ина к дороге ради дороги, бесцельному блужданию, может быть, даже кругами. Но был бы он действительно счастлив на этом пути? Вэй Ин сомневался. Зато у Вэй Ина не было дома, не было семьи, не было ничего. Но был Лань Чжань. Счастье которого внезапно стало единственной целью его жизни. Поэтому любовь, учитель Лань, это вовсе не про отпустить и спрятаться где-то за горизонтом, потому что так будет лучше. Не будет. Проверили. Любить - значит быть рядом несмотря ни на что. Несмотря на раздражающие правила, монологи о праведности светлого пути, отвратительную еду и идиотский колокол в пять утра. Любовь — это остаться там, где хорошо твоему любимому. Тем более, если тебе не особо принципиально само место, а важен лишь человек, который рядом. Вэй Ин мрачно усмехнулся сам себе. Старик должен быть благодарен ему за то, что может каждый день видеть своего Ванцзи. Хэ Ян оказался прав. Лань Чжань прободрствовал совсем немного, вновь ускользнув за грань целительного сна. Вэй Ин еще немного недвижимо просидел на постели, наслаждаясь расслабленным выражением на дорогом сердцу лице, а потом, скинув сапоги, свернулся рядом клубком и обнял его за руку, довольствуясь малым, раз уж привычно вольготно навалиться сверху в данный момент было затруднительно. Нужно было наслаждаться, ведь нечасто выпадает возможность вдвоем нежиться в постели после подъема. Хотя, с учетом обстоятельств, лучше бы она никогда не выпадала. Вэй Ин закрыл глаза и, отпустив все страхи, заснул.