Отражение в зеркале

      Адам зол. Адам в ярости. У Адама совсем не осталось каких-либо чувств. Здесь, в тёмной комнате, он сидит и хочет как можно быстрее сбежать, только вот бежать некуда, и подобные обстоятельства выводят из себя еще больше. Он смотрит в зеркало напротив себя. Что он видит? Тонкую нить розовых губ, искривлённых и чуть подрагивающих? Может, широко распахивающиеся ноздри, жадно хватающие воздух? Или жилу на бледной шее, которая так сильно напряжена, что вот-вот готова порваться? Адам не замечает этого всего, он смотрит сквозь себя и хочет разглядеть то, что так мучает его каждый божий день, то, что так нужно ему чтобы обрести покой.       Адам возвращается в детство. Его маленькие мальчишеские пальцы терпят высокую траву, пока худощавые ноги бегут по пыльной земле и несут его домой. Во второй руке на ветру развевается листок бумаги, а тонкие губы растянулись так, что стали почти невидимы, потому что мальчик улыбался, смеясь и приоткрыв свои маленькие ровные зубы.       Угрюмый мистер Грофф не оценил художеств маленького Адама, потому что считал, что криво нарисованная болотная жаба, это не то, что нужно его сыну на пути становления настоящим мужчиной. Тот факт, что его Адам всего лишь маленький мальчик, которому свойственно криво рисовать жаб, бить палкой по муравейникам и стрелять из рогатки по воробьям, он не взял в рассчёт. Поэтому ответил что-то наподобие: «Займись делом», «Не трать моё время», или «Какие глупости, тебе пора повзрослеть», но что именно, Адам не помнил. Слишком уж много подобных фраз он слышал от отца, что теперь уже и не вдавался в их смысл.       Со временем рисование жаб перестало приносить удовольствие, зато теперь одним из любимых увлечений юного Гроффа являлась травля слабых, отличающихся от него или тех, кто представлял скрытую для Адама угрозу. Одноклассники, которые жили свою лучшую жизнь, общались огромными компаниями, смеялись так, что каждый мимо проходящий тоже ловил их волну и присоединялся разделить их веселье, были для Адама как тиканье секунд на вот-вот готовой взорваться бомбе. Если кто-то вёл себя так, будто они счастливы, любят друг друга, Адам ставил своим долгом помешать им. Грофф считал, что у них нет права быть счастливыми, потому что сам не имел такого права.       Затем Адам заметил его. Огромные карие искрящиеся светом глаза с пышными ресницами, ряд белоснежных зубов, всё время открытых в ослепительной улыбке, смех, звонкий как колокольчик и, о боже, эти леопардовые брюки. Где бы Адам не находился, этот вызывающий темнокожий мальчик всё время оказывался в поле его зрения. Адам ненавидел его всем сердцем. Ненавидел за манеру смеяться во весь голос, одеваться как будто тот собирается идти на блядский карнавал, ненавидел за то, что этот парень спокойно являлся тем, кто он есть, без страха быть осуждённым, ненавидел за те чувства, который тот вызывал в сердце Гроффа когда их глаза встречались. — Как тебя звать? — рука Адама с грохотом приземлилась на шкафчик прямо рядом с головой темнокожего. — Эрик... Эрик Эффионг, — едва слышно пролепетал мальчик. — Будь тише, Эрик, — угрожающим полушёпотом прошипел Грофф Эффионгу на ухо.       Съёженный мальчик быстро закивал и в страхе закрыл глаза.       Годы пролетали друг за другом, ненависть к отцу, одноклассникам и самому себе разрасталась в душе Адама всё яростнее. С наступлением подросткового возраста, парень осознал, что совершенно не имеет хотя бы одного человека, которому может довериться, с которым может поделиться своими внутренними демонами.       Отнимание обеда у Эрика стало не просто каждодневной традицией, а , своего рода, предлогом для взаимодействия. Никто, кроме самого Адама, не подозревал какой трепет в его сердце вызывает испуг Эффионга, его тихое дыхание и прикрытые глаза, боящиеся поймать связь с глазами Адама.       Он не умел выражать свои чувства. Возможно, Грофф очень хотел подойти к Эрику и вместо того, чтобы оскорбить его куртку с блёстками, взять его номер и назначить встречу в каком-нибудь кинотеатре, но он просто не умел. Адам знал, что всё шло от отца. Майкл Грофф был чёрствым со своей женой всё детство Адама, поэтому парень не имел ни малейшего представление о том, как нужно вести себя с любимым человеком.       Всю свою сознательную жизнь Адам чувствовал влечение только к девушкам и чувства, которые он испытывал при виде широкой улыбки Эрика пугали его. Точнее, Грофф был в ужасе. Он был ужасно напуган из-за новых ощущений, консервативного отца, который, если хоть что-то узнает, разорвёт его на маленькие кусочки. Именно поэтому Адам всегда строил из себя стопроцентного натурала, потому что боялся быть тем, кто он есть.       И всё же, что хотел разглядеть в себе, сидевший перед зеркалом и плачущий взахлёб в одиночестве Адам Грофф? Это был поиск чего-то доброго, хотя бы маленькой его частички, которая устала жить в постоянном страхе быть осуждённым отцом. Но сейчас он не видел ничего кроме необъятной ненависти к своей жалкой, одинокой жизни.       На весь дом Гроффов раздался грохот, исходящий из комнаты Адама. В ней сидел юноша, смотрел на свою окровавленную руку и даже не дышал, будто все слёзы, которые копились в нём годами, вышли за раз. Теперь, из треснувшего зеркала на него смотрел совершенно спокойный, угрожающего вида парень, его глаза были всё ещё красными, но лицо было смертельно безэмоциональным.