Всё как надо

      Цветов надарили целую гору, они даже в гримёрках не помещались – вытесняли самих артистов. Спектакль прошёл отлично, публика долго не хотела отпускать, кричала и аплодировала стоя; спасибо театру, он всегда умел поднимать настроение, и Саша смог порадоваться вместе с остальными. Немного, а всё же смог.       Толпа, само собой, ожидала их всех у служебки, но артисты долго не расходились, разбирали цветы и подарки, болтали, шутили. Смех, шум, веселье. Саша сидел в сторонке, улыбался, как умел, изредка отвечал на вопросы и вставлял свои пять слов в общий диалог; но мысли-то, конечно, бродили в другом месте, обращались не на спектакль, а на совсем другой предмет. Вот он, предмет, забился тоже в какой-то угол, смотрит загнанным зверем, даже не пытается скрыть своих чувств… к нему подходят, спрашивают, мол, Ярик, в чём дело, ты заболел, что ли, таблеточку, может, тебе, а он отмахивается и упрямо молчит.       Если б коллеги знали, кто довёл вечно беззаботного Ярослава Баярунаса, они бы съели Сашу живьём.       С того неудачного разговора прошло три дня, но Саша, натыкаясь на мрачный, злой взгляд, даже не пытался подходить к Ярику. Он отчаянно трусил. И не знал, что сказать. Как исправить то, что натворил, как избавить Ярика от этих дурацких, ничего общего с реальностью не имеющих мыслей… а ведь прекрасно понимал, как мысли возникли, почему Ярик до такой степени себя накрутил. Наверное, будь он на его месте, сделал бы точно такие же выводы. Казьмин – ублюдок. Поиздеваться решил над влюблённым в него другом, ведь ему противно, ему не нужны ТАКИЕ чувства; поцеловал и ушёл, слова не сказав, оставил мучиться, садист несчастный. И на какой ещё результат ты рассчитывал, Саш, как ещё, по-твоему, Ярик должен был среагировать? Тупой Казьмин. Самый тупой человек в мире. Смолин прав, таких сказочных долбоёбов поискать надо.       «Но я же не виноват, чёрт возьми, что влюбился в тебя, оно само приходит, понимаешь, само!»       Даже сейчас, в совершенно неподходящей обстановке, стоило Саше вспомнить об этом, – ладони взмокли, дыхание сбилось, в висках застучала кровь. Что ж… хотел ясное и конкретное признание – пожалуйста, получи. Ярик в тебя влюблён. А ты – в него, с этим уже не поспоришь, не найдёшь отговорок и объяснений. Влюблён. По уши втрескался. Помешался. При чём взаимно. Но теперь-то, после случившегося – какая взаимность, какое «долго и счастливо»… теперь остаётся «недолго и ужасно», пожалуй.       Народ стал хватать свои куртки-конфеты-букеты и расходиться. Комната пустела. Сашу окликали, решительно тащили за собой, а он отшучивался, мол, сейчас, идите, я посижу только, в себя приду от пережитого. Его слова не восприняли всерьёз, но посмеялись и отстали. Саша не заметил, как все голоса стихли, и он остался за кулисами один.       Ну, почти один.       Ярик тоже никуда не ушёл. Стоял почему-то возле дверей и смотрел… не отрываясь смотрел своим невыносимым взглядом, но не угрюмым, а больным. Как у щенка побитого. Он казался ещё больше мальчишкой, чем был на самом деле, каким-то несчастным и потерянным: плечи ссутулил, губы сжал, а глаза подозрительно блестят. Плачет он, что ли?..       – Я не могу, Саш, – прошептал Ярик. – Я больше так не могу.       И Саша понял, что сам больше не может так. Он привык говорить с Яриком примерно двадцать четыре на семь, лично, в сетях, по телефону, где угодно. Сидеть на кухне, наблюдать, как этот псих приканчивает третью по счёту шоколадку, и читать ему лекцию о вреде сладкого. Делать с ним дурацкие фотографии, снимать не менее дурацкие сторис, чувствовать себя сумасшедшим придурком – сумасшедшим и счастливым. Смеяться до боли в животе, до слёз над какой-то совершенно дебильной шуткой – Ярик сморозил, все смотрят на него, как на идиота, а Саша ржёт и остановиться не может. Он привык быть с Яриком, знать, что Ярик – тут, рядом, что всегда есть дружба с ним, какой бы трындец ни происходил вокруг. Не стало этой дружбы, и у Саши словно бы не стало жизни.       А потом выяснилось, что нелепые, странные, но слишком сильные, чтобы с ними бороться, чувства к Ярику – взаимны; и он будет самым большим идиотом на свете, если позволит себе их упустить.       Саша ничего не сказал. Слов не было, как все эти дни, прошедшие с ПентаЁлки; а ещё он усвоил, что некоторых проблем не решишь словами. Он сделал быстрый шаг и захлопнул дверь, которую Ярик приоткрыл, собираясь уходить. Звук в тишине получился оглушительный, Ярик вздрогнул и снова посмотрел на Сашу оленьими глазами – ну как, как у него это получается, он словно не человек вовсе, а пришелец с другой планеты… Слишком милый. Слишком красивый. Слишком, чёрт возьми.       Ярик любил говорить. Он-то, наверное, все свои проблемы решал болтовнёй. Но Саша не дал ему удивиться, возмутиться, рассердиться или что там ещё – прижал к двери, удерживая за плечи, чтобы не вырвался, накрыл его губы своими и поцеловал; не смазано, неловко и быстро, как в тот раз, нет, жадно, сильно, закрыв глаза и забыв обо всём на свете. Можно было ужаснуться себе. Посмотреть на себя со стороны – Казьмин, ты целуешь парня, в губы целуешь, с языком, караул, – испугаться и снова сбежать. Но ужасался мозг, и Саша сделал то, что давным-давно надо было сделать – отключил его. Хватит. Пора уже не думать, а делать то, чего хочешь по-настоящему.       Ярик на секунду расслабился, но тут же напрягся снова и отвернул голову, пытаясь выкрутиться из Сашиных рук.       – Ты… какого хрена, Казьмин, отпусти!       – Нет, – хрипло, сам не узнавая свой голос, ответил Саша. – Отпустил уже. После ПентаЁлки. И чуть не сошёл с ума, потому что… Яр, блин, не хочу я тебя отпускать. Не хочу.       На лице Ярика все чувства читались, как в открытой книге: недоумение, непонимание, какая-то отчаянная надежда, растерянность и горечь… Он явно не верил ни единому слову. И упорно отталкивал Сашу. Но Саша знал, что, если отпустит сейчас – потеряет уже навсегда, поэтому перехватил его руки, ещё сильнее притиснул к двери и снова поцеловал, не дав Ярику опомниться.       Ощущения были… не совсем такие, как с девчонками. Точнее, совсем не. Попытки в личную жизнь у Саши случались, те девчонки ему нравились, но с Яриком было иначе – какой-то безумный, всё на своём пути выжигающий огонь… Стало жарко и холодно, по спине побежали мурашки, в ушах зашумело, а сердце забилось как ненормальное. Поцелуй. Один поцелуй. Но, понял Саша, этим поцелуем не кончится, потому что – Ярик. Такой хрупкий, маленький, растерянный, и румянец на щеках у него выступает, и губы мягкие, тёплые раскрываются навстречу, и…       Ярик то ли вздохнул, то ли застонал – и добил этим Сашу окончательно.       Саша стащил с Ярика ненужную куртку и швырнул куда-то в угол, прижался губами к шее, к этим невозможным ключицам, тонким и красивым, которые даже на фотках сводили с ума, а уж в реальности… Забрался ладонями под футболку, провёл языком по щеке, прикусил мочку уха. Порно. Бессмысленное и беспощадное гей-порно. Прелюдии там выглядели именно так, Саша смотрел, но даже не представлял, что сам однажды будет таким заниматься.       Противно не было. Страшно – да, но не противно. Это же Ярик… что может быть более правильным, чем любить его?       Саша не заметил, как они оказались на полу, путаясь в одежде друг друга, сплетаясь руками и ногами; он вообще ничего не замечал, ни о чём не думал, и даже мысль о том, что дверь не заперта, а коллеги-актёры запросто могут вернуться, чтобы проверить, куда исчезли Казьмин и Баярунас, не казалась существенной. Имел значение только Ярик. Только Ярик был реальным. Его губы, его пальцы, его тёплая кожа, его тихие, как будто детские вздохи, едва слышные стоны… вот он лежит, полуодетый, встрёпанный, раскрасневшийся, и Саша может делать с ним всё то, о чём фантазировал, о чём смотрел сны. Вообще всё.       – Не смотри так, – усмехнулся Ярик. – Ты пугаешь меня, Александр.       Саша склонился над ним, чтобы поцеловать, но тут не выдержал и совсем не эротично фыркнул.       – Не бойся, детка, я буду с тобой нежен.       – Говоришь, как в дешёвом порно.       – А ты много смотрел? Отличаешь дорогое от дешёвого?       – Ну… прилично. Надо ж было коротать время, пока ты дозревал.       – Ой, заткнись, Яр, во время секса не разговаривают.       Ярик бы не заткнулся, о нет, стебаться над товарищем – его любимое занятие, даже если товарищ готовится его, простите, взять. Саша заткнул сам – накрыл рот слишком_болтливого_Баярунаса одной рукой, а вторую сунул ему между ног и сжал, может быть, сильнее, чем надо.       – Ай! А как же быть со мной не-е-ежным?       – Сам… нарываешься… придурок…       И больше слов не осталось, да и какие к чёрту слова в такой момент? Время словно замедлилось, застыло вокруг них. Саша отчаянно краснеет, слышит только стук собственного сердца, но остановиться – сейчас – уже не может; он тянет вниз застёжку на джинсах Ярика, чувствует, как Ярик под ним изгибается, подаётся вперёд, к нему, видит его глаза – жадные, просящие… Ему сносит голову. Напрочь. Он тихо стонет сквозь зубы, ёрзает, кое-как устраиваясь на жёстком полу, и берёт в рот чужой член, касается головки, проводит языком, облизывает.... Докатился, Саш. Натурал ты, ага, десять раз натурал. Почему ж тебе так нравится то, что ты делаешь, почему кажется самой правильной вещью на свете?       Потому что – Ярик.       Его хватило ненадолго. Ярика, впрочем, тоже. Сколько времени прошло, Саша не знал, но внезапно услышал хриплый стон-всхлип, почувствовал на языке странный привкус и откатился в сторону, вытирая губы ладонью. На Ярика не взглянул – стыдно… но нашарил его пальцы и крепко стиснул в своих. Ещё долго они и лежали, два дебила, пялились в потолок и молчали, и Саше было тепло, хорошо и спокойно, так, как ещё ни разу в жизни.       Потому что – Ярик. Потому что наконец тупой Казьмин всё сделал как надо.       А этот ужасный, невыносимый ребёнок приподнялся на локте, посмотрел на него с ухмылочкой… и укусил в плечо – не больно, но, мать твою, ОЧЕНЬ неожиданно.       – Эй, какого хрена?!       – Это тебе за ПентаЁлку. И за то, что мучил… столько лет. За всё. Я тебя не простил, так и знай, одним минетом не отделаешься.       Ярик изобразил на лице смертельную обиду и посопел для наглядности, но тут же обнял Сашу, ткнулся носом ему в шею и пробормотал едва слышно:       – Саш… Сашка… какой же ты…       Дурак? Тупица? Идиот? Да, с этим не поспоришь, так и есть. Но теперь в его распоряжении целая вечность, чтобы найти нужные слова, вымолить прощение у Ярика, дать ему столько нежности и заботы, сколько он заслужил… и, конечно, закончить то, что они сегодня начали.       А потом Саша нацепил обратно костюм Альбера и закружился в нём по гримёрке; Ярик до конца одеться не успел, но всё побросал, схватил телефон и принялся снимать, называя Сашу «сахарным» и хохоча как сумасшедший.       – Саша-танцовщица, – сквозь смех и слёзы говорил он. – После секса танцует балет. Фанаты умрут, когда эту сторис увидят… о подробностях я им сообщать не стану, так уж и быть…       Саша не сказал ему: он танцует, потому что эмоции перехлёстывают через край и вот-вот разорвут на кусочки, если их не выпустить наружу. Как-нибудь. Как угодно. Хотя бы и через балет.       Потому что – Ярик, кто же ещё мог сделать Сашу таким счастливым?       «У вас всё было? Можно распускать Клуб?»       Саша не сразу поверил, что буквы на экране телефона складываются именно в эти слова.       «У кого – у нас? И в каком смысле – всё?»       «Казьмин, ты тупой, но я-то нет, не пытайся меня обмануть. У вас С ЯРИКОМ всё было?»       «Блять, Кирилл. Откуда ты знаешь?»       «АГА! Господи, я дождался, можно умирать с чистым сердцем, моя миссия на этой земле выполнена!»       «Откуда. Ты. Знаешь».       «Ты сам ту сторис пересмотри, а. Твои безумные танцы, полуголый Баярунас, который называет тебя «сахарным»… только дебил не догадался бы. Повторяю, Казьмин, тупой у нас ты, а все остальные – умные. Палишься, друг».       Всё-таки Кирилл Гордеев знал слишком много…