Часть 1
22 января 2020 г., 21:56
Антон руками по бокам может. Антон всяко может — нежно, грубо, ласково даже, он ведь продвинутый, не только что из пещеры вылез. Он знает, как там обычно надо, чтобы девки текли и ноги раздвигали. Ну или не девки.
Он в отношениях с Арсением разный. В фантазиях своих, потому что по-другому не катит. Не даёт он ему, чтобы правильно и по-человечески. Как у людей. С поцелуями этими длинными — в губы, в шею, да куда придётся, чтобы слюна впитывалась. Отравляла. Чтобы как — моё.
Антон его когда видит в первый раз, его на ха-ха тянет, потому что у пацана дурацкие длинные волосы, обтягивающий кости шмот и проникновенный взгляд, которым он ебёт в самую душу.
А потом уже не смешно. Вот вообще.
О таких обычно либо хорошо, либо: мама, я не педик, таких ведь не берут на телек. Но Сенька на телек вроде не хочет, но на хуй хочет точно.
Он на девчонку смахивает, мужиковатую такую девочку с тощей жопой и плоской грудью. Поэтому Антона почти не воротит. Типа у него вариантов много, типа в угаре ему не похуй, кого и куда.
А когда отпускает, он смотрит, и нежность совершенно ебаная накатывает: он шустрый, Арсений этот, шмотки по хате собирает быстро, скачет на одной ноге, поди боится, что пиздюлей отхватит, не хочется думать о том, что был прецедент.
Но у Антона так болит башка, что ему перманентно похуй.
Кажется, кто-то пропил остатки мозгов.
Они встречаются на разных вписках, совершенно случайно практически каждый день, потому что Антон безотказный в плане побухать и заняться ему ровным счётом нечем, Арсений этот видимо не уступает ему ни в чём.
Он интерес вызывает и бурление пидорства в крови. Шастун бы подумал об этом, отхуесосил себя, если б не был пожизненно угашен в сопли.
У него язык ворочается на два слова «да» и «нет». В последнем букв больше.
Рядом с Поповым типы трутся разной степени испорченности, но он то и дело взгляды на Шастуна кидает, и Шаст не понимает, почему. Он ведь совершенно обычный, ни в койке чудеса творить не умеет, ни айфоны дарить, ткнув членом в глотку. Простой пацан в потёртых джинсах и кроссах на босу ногу, только вот Сенька уходит с ним.
Руками загребущими за него цепляется, потому что ноги совсем не идут, и мурлычет песенку себе под нос. Антон слов разобрать совсем не может, хотя уверен, что точно слышал этот трек и не раз. Мотивчик уж больно знакомый.
А потом дома, в спальне, когда Арсений на кровать садится и ногами болтает, хоть и бьются они о деревяшку, говорит:
— Не целуй только, ладно?
Красивый этот Арсений. Дурной только. Совсем отбитый. Как же не целуй, когда у него глаза так слепят, и губы от слюны блестят?
Нужно выключить к хуям этот свет. И перейти непосредственно к хуям.
Пацан попадается отзывчивый, что в первый, что во второй, что в двадцатый раз бока стискивает так, что Антон боится выплюнуть изо рта что-нибудь из внутренностей, но вылетает совершенно другое:
— Ты поехавший. Видит Бог, точно поехавший.
— Бога нет.
Он губы облизывает. Как будто сам себя целует и прямо в самую душу смотрит, Фома Неверующий.
— А кто есть?
— Я есть. Еби, не отвлекайся.
У него с Арсением в квартире появляются зелёный чай, без которого он по утрам не может, дичь какая-то в ванной и цветок на кухне, вот нахуя ему цветок? Попов говорит, что его поливать надо, а раз он сам тут, то и растению лучше будет тут. Антон боится нассать в него по пьяни.
Его мутит.
Сенька — ебланище редкостное. Он на нём останавливаться не собирается, продолжает пропадать где-то и приходить под утро. Антон тоже приходит под утро, но от него не воняет кем-то другим.
И запах этот не купишь на скидосах за стольник, Шастун в курсе, он как-то заморочиться хотел, чтобы тёлочек клеить, но не срослось впрочем, не по пизде пошло.
Так уж выходит.
Он ночами Сеньку к себе прижимает и носом тычется в затылок — привык. Выучил уёбка. Он у него, как кость в горле, которая жить не мешает, но достать её лень.
Антон руку под футболку запускает, пальцы немного дрожат, а ещё они холодные у него, как у трупешника. Арсений его ладонь ловит, рукой прижимает, чтоб дальше не ползла.
— Не дашь что ли?
— Мне больно будет.
— Да брось, тебе это нравится.
— Жопа… горит страшно.
До звёзд, блять, перед глазами.
Антон сверху нависает, сдёргивает с него трусы. Арсений не зажимается, наоборот, помогает вещицу стянуть и ноги медленно раздвигает.
Жмурится, а Шастун видит, как дрожат его ресницы, как в предвкушении приоткрывается рот, и Сенька ловит воздух, как рыба. Причины любви ко всему такому нет на поверхности, а Антону не хочется во всем этом копаться.
Он толкается пальцем, двумя, слыша, как Сенька шипит, и чувствуя, как прогибается в пояснице. Возит головой по подушке и ногтями в плечи впивается.
Проводит по краям, вокруг, тело под ним дёргается, но отползти, въебать и не думает. Ненормальный. Больной.
— Сука!
— Сука здесь только ты.
Антон толкается и не чувствует ничего, кроме того, что мужик должен чувствовать в этот момент. Перед глазами скорый оргазм маячит, и ему совершенно нет дела до того, кто был в этой заднице до.
Арсений варит по утрам вкусный кофе.
Арсения днём дома не бывает.
Арсений однажды вечером признается, что страшно влюблен, и чувак этот вот вообще не умел и не умеет по-другому. А Попов привык — к дяде, что жопы лечит, да и вообще. Вот он и ходит и тут, и там, почувствовать то необходимое хочет, хочет, чтобы его именно так любили.
— Ты не думай, Ванька хороший, он просто… не умеет иначе.
— Мне похуй.
— Я могу не говорить о нём.
— Мне похуй.
Антон усаживает его на столешницу и смотрит голодно, как будто впервые видит. Но впервые ему так не хотелось, как сейчас хочется. Теперь-то он понимает, рубит фишку, распробовал и так, и эдак.
И в жопу, и в рот. Ему даже в рот нравится, когда он сам на колени встаёт и вылизывает сначала долго, а потом обхватывает губами головку и скользит не глубоко, рукой низ живота оглаживая. Когда Сенька в настроении хорошем, когда Сенька человек, а не руказаменитель.
Антон его не понимает, не понимает совсем.
— Дурак ты, блять, и не лечишься.
— Ты ведь тоже пьёшь и не лечишься.
— Рот закрой, острить в другом месте будешь, тут тебе не Версус-баттл.
— Там своих пидорасов хватает.
Антон цокает языком и к его шее тянется, потому что хочется немилосердно, и в штанах от предвкушения зудит. Кто-то скажет: провериться надо, Шастун. Но тяга к мужикам в этом мире не лечится.
Арсений укладывается на стол. Арсений такой придурок, что ему и со слюной в принципе нормально, даже хорошо. Антон видит, как Попов перестаёт дрожать и начинает подмахивать.
Стол совсем не музыкально скрипит, раздражает только. На душе премерзко, когда Сенька ему говорит, душу перед ним прогнившую выворачивает.
— Он меня выгнал, потому что больше не хочет. А я хочу, уебан, да?
Антон знает ответ, поэтому и молчит. Не попугай же он, блять, чтобы одно и то же талдычить.
В их отношениях (у них нет отношений) нежности лишние: все эти котик, зайка, кофе прямо в постель.
Зато когда колом стоит, открываются все плюсы этой непонятной хуйни: Антон уже мастер в рот брать и языком в растраханного Сеньку лезть, пока он скулит и чуть ли не в голос воет, до предела прогибаясь в спине. И не стыдно. Очень даже хорошо.
Шаст его потом на спину переворачивает, и взгляд на него обращается совершенно простой — открытый.
Он обнажается перед ним, но Антон совсем ничего для себя не находит.
Шастуну нравится потом ему пот со лба вытирать и перебирать растрёпанные волосы, пока у Арсения нет сил нахуй послать, из него их с концами выебли.
И в этот момент Арсений особенно красивый, улыбается слабо и позволяет всё. Красивого Арсения нежить хочется, ласкать, может посвящать ему что-то, но Антон водит членом по его губам, и Попов в предвкушении вжимается в подушки. Он даёт след от смазки на щеке оставить и принимает от Антона всё.
Абсолютно.
— Ты только пожёстче, ладно?
— А то у тебя без этого не стоит? Мож скотчем замотать, не хочешь?
Ладно. А сам делает то, что и так делает всегда. Интересно, он потом сможет ебаться не как в дешёвой порнухе?
И всё это напоминает какой-то бесконечный сюр. Постановку, где все голые, но никому не смешно.
Антону порой хочется его ненаглядного Ваньку-Ванечку-Ванюшу удавить, раскроив череп об стену. И свой заодно тоже, потому что чисто по-человечески так будет правильно. Но Арсений просто найдёт себе кого-нибудь другого. И дело с концом.
Особенно накатывает, когда Попов едва растянутый на член насаживается и морщится. У него венка бьётся на лбу, и выглядит он тупорыло. Не из-за венки, из-за хуйни всей этой.
Антона стискивает так, что он жалеет, что не родился девчонкой. Сейчас бы помогло. Сейчас его бы тут не было.
— Харэ, блять. Мне тоже больно.
Антон переворачивается, укладывает Арсения под себя и выдавливает смазку на пальцы. Попов следит за ним как-то разочарованно, а у самого слезы от боли в глазах стоят.
— Знаешь, как люди ебутся? Они не ебутся, они делают друг другу хорошо. А мне сейчас хорошо не было.
— Но будет?
— Но будет.
— Хорошо.
Арсений возвращается из своих мыслей сюда: к Антону, под Антона. Может быть он когда-нибудь признается, ляпнет Ваньке между делом, что и без него люди живут, ебутся даже с кем-то, пытаются забыть. Только вот похуй ему. И в отличие от Шастуна — искренне.