Лютня

      Перелёт занял порядка одиннадцати часов, и за всё это чёртово время Геральту так и не удалось заснуть. Он пытался — турбулентность грубым толчком вышибла его из приятной дремоты, орущие где-то впереди дети заставили забыть о сне окончательно. Он пытался отвлечься на какой-то типично мужской журнал, случайно попавший под руку — но красотки с соблазнительными формами уже давно его не впечатляли.       Стюардесса ходила туда-сюда и услужливо интересовалась, не нужно ли ему чего-нибудь. Геральт только качал головой — не нужно. Закрывал глаза или смотрел в иллюминатор. Наступал вечер, в небе постепенно скапливались тучи, чернильными пятнами закрывая небо. Он смотрел на часы — сорок минут, и он будет стоять в варшавском аэропорту, с сумкой на плече с немногочисленными пожитками внутри. Будет стоять, измученный и драный, как дворовый кот. На одежде, видавшей не лучшие времена — запах сирени и крыжовника, который, кажется, никогда не сойдёт.       Что ж, в этот раз ссора была серьёзнее, чем обычно.       Он снова прикрыл глаза — перед внутренним взором всплывало её лицо, как мутное отражение на воде. Красивое — чувственные губы, выразительные глаза, всегда подведенные тенями, скулы, как из камня высеченные. Наглая ухмылка, которую всегда хотелось стереть поцелуем. Йен могла выглядеть ангелом, но в сути своей была тем ещё демоническим созданием. Несмотря на то, что они расходились и сходились раз за разом, именно это ему в ней и нравилось. Теперь все ссоры и недомолвки остались в прошлом — как и целые ночи в объятиях друг друга, пылкие поцелуи и неистовая страсть. Когда Йен оказывалась рядом после долгой разлуки, у Геральта, говоря простым языком, срывало башню. Не до такой степени, что он бросался на неё голодным зверем при первой возможности — он мог себя контролировать. Просто думать о чем-то другом, когда она стояла рядом, было невозможно.       Но сейчас… Многое изменилось. Йеннифэр ушла, не сказав на прощание ни слова — наверняка к очередному кавалеру, который сделает её счастливее, чем она была с Геральтом. Сам Геральт собрал вещи и улетел домой в Польшу — туда, где не был больше двенадцати лет, наверное. Ещё со школьной скамьи — боже, как давно это было. Он почти забыл свою школьную жизнь, студенческая, проведённая в США, и вовсе прошла мимо и сейчас казалась странным затянувшимся сном. Вся жизнь проходила мимо, а Геральт будто не замечал. Этой весной он хотел отправиться в путешествие и отдохнуть от непрерывной работы, но теперь приехал домой, где его никто не ждал. Весь последний час Геральт задавался вопросом, будет ли беспробудное пьянство считаться отдыхом, а поездка домой — путешествием.       Самолёт приземлился ровно через сорок минут — точно по расписанию. Геральт схватил свой немногочисленный багаж и направился к выходу из самолёта.       Аэропорт изменился. Воздух изменился. Все вокруг поменялось — один Геральт остался прежним. Как уезжал отсюда много лет назад — хмурый, с немногочисленными вещами за плечом, так и вернулся — только уже не был тем подростком, только закончившим школу, в дурацкой рокерской майке, с лезущими в глаза светлыми патлами.       Поймал такси на выходе из аэропорта. Таксист был шумный и говорливый — в сравнении с Геральтом большая часть людей казалась более болтливой, чем на самом деле была. Этот всё спрашивал что-то, а слов нельзя было разобрать — то ли на польском говорит, то ли на английском, то ли на непонятной мешанине диалектов разных стран. Судя по его виду, ответы Геральта ему не требовались — тот молчал. Ехали не так быстро, как того хотелось бы, но это и неважно — Геральт никуда не торопился. Он думал о том, в какой части города лучше снять номер, куда пойти, чтобы напиться, открыт ли тот маленький уютный кабачок, в который он всегда захаживал с более взрослыми друзьями. Друзья эти — отголоски давней жизни, о которой он даже не вспоминал до момента, когда начал собирать вещи. Наверняка кто-то из них уже либо обзавёлся семьёй, либо спился, либо умер. Судя по семьям, в которых они росли, два последних варианта куда вероятнее. Узнал бы их Геральт сейчас? А они его? Вряд ли. Много лет прошло, да и не так они были друг другу важны.       Он дал таксисту смятую купюру и вышел из машины, не заботясь о том, чтобы выслушивать благодарности за щедрые чаевые. Варшава встретила Геральта промозглым дождём и хмурыми лицами редких прохожих. Вывеска ближайшей гостиницы, у которой таксист его и высадил, сверкала кислотно-зелёным и слепила глаза. Геральт вошёл внутрь — несмотря на ранний час, посетителей практически не было. Парень не старше двадцати на ресепшене, залипавший в телефон пустым взглядом, да пожилая дама возле выхода, листавшая газету. Геральт прошёл к стойке уверенным шагом, парень медленно поднял голову, как неисправный робот.       — Что-то хотели? — спросил нагло, и Геральт осознал вдруг, как давно он не слышал ни одного слова на родном языке. Кошелёк в руке был под завязку забит злотыми, а не долларами, и думать об этом было так странно… Он точно не спит? — Мужчина!       — Номер на неделю, — коротко бросил Геральт, осознав вдруг, что его польский звучал с каким-то дурацким английским акцентом. — Плачу наличными вперёд.       Парень кивнул и отмер — начал оформлять бумаги так шустро, что уследить было нельзя. Геральт облокотился на стойку и осмотрел интерьер, выполненный в бежево-коричневых тонах. Гораздо притнее на вид, чем ядовитая вывеска, выжигающая глаза.       — Где тут ближайший бар, чтобы напиться? — спросил он у парня.       — Бар? Вам с музыкой или с чем поинтереснее? — тот широко ухмыльнулся.       — Можно и с музыкой, — на ухмылку Геральт не ответил никак. Парень пожал плечами.       — Есть одно местечко, открылось год назад. «Злотый» называется. Отсюда пятнадцать минут.       — Где?       Парень назвал адрес и показал на небольшой карте города, висевшей на стене за его спиной. Геральт понял, где это, и кивнул. Парень начал вдруг щебетать будто сам с собой, на Геральта не обращая внимания:       — Бывал я там один раз. Или не один… Ну, неважно. Там довольно здорово, живая музыка, пиво ничего такое. Правда, какие-то бездари играют часто.       — Бездари?       — Ага. Выступать может кто угодно по желанию, но некоторые играют так, что оглохнуть можно. Там в основном молодые барды голосят песни собственного сочинения. Баллады или что-то типа того. А что им ещё делать — хозяин не против, это главное.       — Хм-м.       — Вот, милсдарь, распишитесь и держите ключик. На неделю ровно номер ваш.       Геральт расписался, думая мимоходом о том, как же непривычно слышать это насмешливое «милсдарь» вместо «сэр» или «мистер».       В номере он пробыл не более получаса — сменил одежду да вымылся, побрился, собрал волосы в небрежный хвост и, захватив деньжат, отправился в «Злотый», где собирался эти деньжата и просадить.       Бар на вид показался обычной пивнушкой — но такой, к которой хозяин, что называется, отнесся с душой. Вышибал на входе не стояло — зато несколько пьяных мужиков резко вывалились на тротуар, крепко обняв друг друга и голося во всю глотку что-то про чеканную монету. Геральт проследил за ними нечитаемым взглядом и зашёл внутрь — там было мрачно, тесновато, но… Довольно уютно для простой пивнушки.       Никто не обернулся, когда он вошёл, никто не обратил внимания. За одним столом мужчины примерно его возраста весело болтали, за другим сидела молодая парочка — оба смотрели друг на друга так, словно сожрать были готовы, а за третьим красивая женщина очень элегантно пила водку в одиночестве — ещё и без закуски. Геральт сел за свободный столик у небольшого оконца в дальнем углу. Минуты не прошло — подскочила резвая девчонка с косой до задницы, румяная, весёлая.       — Здравствуйте! Закажете что-нибудь? — спросила она звенящим голосом. Геральт поднял голову.       — Пиво, пожалуйста.       — Может, перекусить желаете?       — Нет.       — Поняла, сейчас принесу.       И упорхала, как будто её и не было.       Геральт осмотрел помещение. Небольшой зал, столики, вписаться в расстояние между которыми с его габаритами было весьма затруднительно, небольшая сцена в дальнем от Геральта углу — а на сцене смазливый бард сидел на высоком стуле и с грустным видом наигрывал мелодию на лютне.       Лютня. Прямо как в фэнтезийных романах или фильмах. Геральт лютни никогда в глаза не видел, и сейчас даже удивился, пожалуй. Смазливого барда он рассматривал с любопытством — на того никто не смотрел и не обращал внимания, вот он и сидел в одной лишь однотонной рубашке и рваных джинсах. Лицо — отрешенное, меланхоличное. Типичный человек искусства. Геральт не смыслил в искусстве ровным счётом ничего — для него это был способ легко заработать деньги, иногда для этого даже не нужно иметь талант. Чтобы бренчать на гитаре или той же лютне умений особо не надо — выучил три аккорда и вперёд, покорять сердца красоток романтичной и вечно вдохновлённой натурой. Однако человек на сцене выглядел увлечённым своим делом. Лишь один раз он поднял голову и мельком осмотрел зал — и опять вернулся к игре, не обращая внимания ни на что и играя какую-то незамысловатую спокойную мелодию.       Девчонка с длинной косой снова выскочила, как чёрт из табакерки. Поставила перед Геральтом бутылку и глубокий стеклянный стакан.       — Ваше пиво. Если что, зовите, — подмигнула она и снова упорхала. Геральт открыл бутылку и начал пить прямо из горла. Взгляд устремился в пустоту перед собой, мысли ушли далеко от этого места.       А звуки лютни звучали в ушах непрерывно, не то гипнотизируя, не то убаюкивая. Пару раз бард сбивался, но неизменно продолжал. Геральт пил пиво, холодившее внутренности — весьма неплохое на вкус, стоило признать, — и размышлял обо всем сразу и ни о чем. С одной стороны ему хотелось нажраться по-скотски, как те, орущие песни неразборчивыми голосами, с другой — просто уснуть, отключиться от реальности и избавиться от неприятного тянущего чувства в груди.       К Йеннифэр он просто привык, да. Просто привык. Геральт не имел привычки себя обманывать. Он прекрасно осознавал всё, что чувствовал, ни одна его эмоция не становилась для него новостью, будь то страсть, любовь, привязанность или что бы там ни было. Они с Йен так долго были вместе, отравляя друг другу жизнь, что отношения превратились в извращенное подобие стокгольмского синдрома, испытываемого обеими сторонами. Время пройдёт — и всё вернётся на круги своя. Время пройдёт — и всё забудется. Йеннифэр не позвонит, предложив встретиться, и Геральт не пойдёт навстречу первым — зная прекрасно, что в ответ услышит отказ. Йен сказала, что на этот раз всё серьёзно. Геральт всегда был склонен ей верить.       Лютня затихла.       Геральт отхлебнул немного пива и только спустя секунд пять заметил двигавшуюся по залу фигуру — судя по всему, двигалась она именно в его направлении.       — Не видел тебя раньше, — протянул бард, подхватив с барной стойки стакан с чем-то на вид слабоалкогольным — дурацкий коктейль непонятного цвета с трубочкой. Лютню он оставил на сцене, явно не волнуясь о её состоянии. — Ты не местный?       Как только он подошёл, Геральт всмотрелся в его лицо — мелкий ещё, лет на десять его младше, а смотрит так смело и даже нагло и говорит «ты» незнакомому человеку. Интересно. Парень, не дождавшись ответа, заговорил снова:       — А, понял, ты проездом здесь. Турист. Прости, я весьма плохо говорю на английском, просто у тебя лицо…       — Я не турист, — произнёс Геральт тяжёлым, хриплым голосом. Отпил ещё немного пива. — Так что английским можешь не утруждаться. Чем-то могу помочь?       Бард улыбнулся. За такие улыбки с парней, подобных ему, девчонки обычно не слезают. Судя по наглой смазливой роже, женским вниманием этот парень явно не обделен.       — Вижу тебя впервые, вот и подумал, что ты какой-нибудь иностранец, — он отодвинул стул напротив и сел, не заботясь о том, чтобы спросить разрешения.       — А ты что, всю Варшаву в лицо знаешь? — без особого интереса спросил Геральт.       — Ну, скажем так, большую часть города знаю. И эта большая часть города меня терпеть не может, — он отпил своего пойла, взглядываясь в лицо Геральта как в экран. — Местный? Вырос здесь? Хорошо языком владеешь.       — Что тебе от меня нужно?       Парень скривился.       — Грубо, грубо. Будь повежливее. Улыбнись там, лицо попроще сделай. Людям такое нравится обычно.       Геральту в голову пришла мысль о том, что так просто он от этого идиота не отделается.       — А вообще, почему я не могу вдруг подойти и познакомиться? Я люблю людей. Даже таких зануд, как ты.       — Этот зануда старше тебя на десять лет.       — О, да брось. Держу пари, ты сам клал кое-что на все эти приличия и уважительный тон.       Геральт на это не ответил ничего.       — Какими судьбами здесь, не-турист? Как тебя вообще зовут?       — Геральт.       — Нифига имечко. У твоих родителей наверняка есть воображение. Знаешь, даже героично звучит. Ге-е-еральт, — он словно попробовал имя на вкус. — Пафосно. Ты случайно не играешь в кино? Ну, знаешь, всяких там накаченных брутальных мужиков, которые трахают все, что движется, а что не движется — двигают и трахают.       — Мама не говорила, что тебе не помешало бы хорошенько вымыть твой грязный рот с мылом?       Парень приложил ладонь к груди — театрально и насмешливо. Клоун.       — Шутки про юный возраст? Боже, Геральт, я и подумать не мог…       — Я вижу.       — Что видишь?       — Что подумать не мог. У тебя с этим явные проблемы.       Парень вдруг рассмеялся — так громко и задорно, что все раздражение сразу как рукой сняло. Геральт не считал, что как-то смешно пошутил — в юморе он смыслил ровно столько же, сколько в музыке, — однако бард хохотал так, словно шутка о его скудной умственной составляющей была самой остроумной шуткой на свете.       — Хорошо, Геральт, ты умеешь унизить. Я почти расстроен.       — По тебе не видно.       — По мне вообще много чего не видно, — парень выпил и кинул взгляд в сторону пустующей с самого его ухода сцены. — Мы соскользнули с темы. Какими судьбами здесь?       — Почему я вообще должен на это отвечать? — спросил Геральт ледяным тоном. Бард смотрел на него секунду, затем пожал плечами.       — Не хочешь — как хочешь. Я слишком пьян сегодня, чтобы допытываться.       Выглядел он, однако, трезвее, чем любой трезвенник. Возможно, это впечатление было обманчивым. Геральт отпил пива — оно немного туманило и без того мутную голову. Слишком уж она забита всякой ерундой, слишком уж мыслей сегодня много.       — Надолго в Варшаве? — спросил бард после ненадолго затянувшейся паузы.       — Не знаю пока, — коротко ответил Геральт.       — М-м-м, — звучало весьма глубокомысленно. — Ты, значит, из тех, кто не планирует ничего наперёд. Мне нравится. Я такой же.       «Мне нравится». «Я такой же». Слова звучали в ушах неестественно громким звоном. Голос у барда был высокий и сильный — интересно услышать, как он поёт.       — Я вот живу здесь уже… Всю грёбаную жизнь? Ну да, около того. А здесь играю чуть ли не с открытия. Здесь классно — никто не кинет в тебя стаканом за то, что репертуар скучный. Красота.       — А что, в других барах бросаются стаканами? — Геральт и сам не знал, зачем поддерживал бессмысленный разговор.       — Бывало. У меня такая репутация, что стаканами кидаются не только в барах. Я говорил, что вся часть города, с которой я знаком, терпеть меня не может?       — Я догадываюсь, почему.       — А, да ну тебя. По-твоему, я слишком болтливый? Да, так и есть, но дело не только в этом. Да и неважно это, я и пацаном был таким же противным, может быть, даже хуже, чем сейчас. Впрочем, что я всё о себе болтаю… Лучше ты расскажи о себе, Геральт.       — Кто ты такой, чтобы я тебе что-то вообще говорил?       — Ну-у, — бард осмотрел весь бар и немногих его посетителей беглым, но внимательным взглядом. — Собутыльник, наверное?       — Ты мне навязался.       — Не спорю. Но обычно это называется «вести себя дружелюбно».       — В твоём случае скорее «заболтать собеседника до смерти».       — Какой же ты грубый, Геральт.       Они сидели за одним столиком ещё несколько часов, и Геральт вдруг поймал себя на мысли, что, несмотря на лёгкое раздражение, совсем не хочет уходить.       Дождь закончился, оставив в воздухе запах свежести и прибитой к асфальту пыли. Геральт поднял ворот куртки, защищаясь от ветра. Бард, имени которого он так и не спросил, кутался в легкую кожанку, держа футляр с лютней за плечом. Оба пошатывались — как те, кто выпил чуть больше, чем планировал.       — Как же, твою мать, холодно. В какой стороне живёшь?       — Ты меня проводить решил?       — Брось, Геральт, у тебя всё равно нет выбора.       И он доказал это — пошёл рядом с Геральтом шатающейся походкой, часто сталкивался плечом и беспечно извинялся, говорил, говорил и говорил, и затыкать его даже не хотелось — он звучал как недавно в баре ненавязчивой мелодией лютни. Под его голос хотелось засыпать. Геральт не смыслил в голосах — до того он даже не обращал на них внимания, — но готов был признать, что слушать голос этого мальчишки было приятно.       Когда они дошли до гостиницы, в которой Геральт остановился, бард присвистнул.       — Ну, это ещё ничего. Сколько ты за неё отвалил? Я однажды за ночь там просадил столько, что даже сейчас локти кусаю. Но эта гостиница ещё приличная — я за всю жизнь в таких дырах побывал, что их даже общажными комнатами назвать трудно, — он пошатнулся и впечатался прямо в грудь Геральта своей грудью. — Оу. Прости, прости. Я, когда выпью, такой неловкий.       Он с явной неохотой вернулся в более-менее устройчивое положение и улыбнулся во все тридцать два улыбкой такой очаровательной, что где-то наверняка ангелы небесные запели хвалебные гимны.       — Ты дойдешь до дома, неловкий? — устало спросил Геральт.       — Ты меня недооцениваешь. Не беспокойся — мой дом недалеко, — бард осмотрелся по сторонам и поёжился от порыва ветра. — Ну что ж, бывай, Геральт. Был рад познакомиться.       Он было развернулся, чтобы уйти, но тут с языка Геральта сорвался вопрос, ну совершенно в подобной ситуации неуместный.       — Как тебя зовут?       Бард развернулся и посмотрел на него так, словно впервые увидел.       — Лютик. Меня зовут Лютик. Как цветок.       Дурацкое имя, но самому парню оно наверняка нравилось. Геральт тут же понял, что это псевдоним, но допытываться не стал.       — У твоих родителей наверняка есть воображение.       — Да-а-а. Они те ещё фантазеры, — Лютик улыбнулся ещё раз — очень тёплой и светлой улыбкой. — А я уж думал, что не спросишь.       — Забылся за твоей болтовней. Иди уже.       Лютик махнул рукой и пошёл прочь, напевая какую-то песенку под нос. Выглядел и вел он себя как счастливый дурак из фильмов, тот, кого поцеловала девушка его мечты.       Геральт зашёл в гостиницу со странным, двояким чувством. С одной стороны он осознавал, что никогда не встретится с этим болтливым бардом, знающим половину населения Варшавы в лицо. С другой стороны эта мысль вызывала у него не самые приятные эмоции…       … Но скучать долго не пришлось.       — Вставай, родной, солнце уже высоко!       Геральт раскрыл глаза так широко, как только смог, и подскочил с постели, как ошпаренный. Лютик стоял у окна его номера и преспокойно раздвигал шторы, ведя себя так, словно ничего не случилось, словно он у себя дома выполняет свои прямые обязанности.       — Ты? Какого черта ты тут… Как тебя пропустили вообще?       Бард обернулся на него так, словно только заметил.       — Надо же, больше одного предложения за раз сказал. Доброе утро, Геральт. Точнее, добрый день.       — Как ты тут оказался?       Лютик отодвинул светлый полупрозрачный тюль и примостился задницей на подоконник.       — Мне стало скучно. Я подумал о тебе и решил наведаться сюда, поболтать, весело провести время. Чувак на ресепшене — мой бывший одноклассник, кстати, — меня не пропустил. Пришлось сказать ему, что ты — мой парень, приехавший из-за бугра, чтобы со мной повидаться после месяцев разлуки. Видел бы ты его рожу.       Геральт протер глаза, потом — надавил на виски пальцами, так сильно, будто голову хотел раздавить. С одной стороны — он был в таком шоке, что не мог вставить ни слова. С другой — не удивился ни капли.       «Это же Лютик, — подумал он так, словно знал его несколько лет, а не чуть менее суток. — Он всегда такой. Чокнутый».       — Что, Геральт, слишком стар стал для попоек? Голова болит?       — Лучше закройся.       — Грубо, Геральт, очень грубо.       То, как часто он произносил его имя, словно смакуя его звучание, начинало раздражать.       Голова и впрямь болела — и то лишь потому, что под конец вчерашней пьянки им обоим взбрело в голову заказать чего-нибудь покрепче простого пива и смешного коктейля с трубочкой.       А ещё он сидел на постели в одних трусах, а Лютик сидел на подоконнике его номера полностью одетый — намного теплее, чем вчера, — и рассматривал его торс нагло, не отрывая взгляда.       — Тебе заняться нечем, кроме как проводить время с левым мужиком, с которым виделся один раз в жизни? — спросил Геральт устало (рядом с Лютиком он постоянно звучал устало) и, подобрав вчерашнюю футболку с пола, начал одеваться. На него много кто пялился — он привык.       — Дай подумать. Половина города меня не знает, другая знать не хочет. «Злотый» сегодня закрыт, значит, работы у меня нет. Что мне ещё делать? Правильно — идти к человеку, который ещё не успел проникнуться ко мне отвращением. Знаешь, кто этот человек? Ты.       — Ты работаешь в баре? Официально?       — Да, я бармен.       Вот как. Странно, что с таким барменом половина посетителей ещё не разбежалась.       Геральт оделся и присел на разобранную постель. Выглядела она так, словно на ней кто-то кувыркался всю ночь — впрочем, кувыркался всего лишь сам Геральт, которому непривычно было спать на настолько мягком матрасе.       Лютик рассматривал его внимательно, с интересом, будто чего-то ждал. Интересно, он на всех людей, с которыми знакомится, так смотрит?       — Дейнерис, с утра ты особенно прекрасна, — он вдруг улыбнулся умилительно.       — Чт… — когда до Геральта дошло, он выругался. — Это не смешно.       Барда это не остановило — он уже хохотал вовсю, хватаясь за живот.       — А что, цвет волос похож…       — Лучше тебе замолчать, Лютик.       Лютик и впрямь замолчал — только дурная улыбочка с лица не желала слезать. Он явно наслаждался холодной ответной реакцией и секундным замешательством. Бесить людей — вот его призвание. Интересно, где он такому научился?       — Ну так что? Отдыхать? Или ты из тех серьёзных дядь, что каждый день на работе, а за границу ездят только в командировки?       Геральт не выдержал и бросил подушку — она угодила Лютику прямо в лицо, и он едва успел подхватить её. Обнял словно мягкую игрушку, прижался к ней щекой. На секунду зарылся носом и вдохнул. Странный.       Это его действие — глупое и в какой-то степени обыденное, домашнее, — заставило что-то потеплеть в груди. Образ барда — одетого, растрепанного, обнимающего подушку словно гигантского плюшевого мишку, — запечатался в сознании, как сокровище в сундуке. И сам наложил на себя заклятие неприкосновенности.       Успокойся, Геральт. Что за дурацкие мысли? Ты ведь его совсем не знаешь.       Зато он смотрит так, будто знает тебя всю жизнь, несмотря на то, что знакомы вы от силы два дня.       Это всё как-то неправильно.       — Почему лютня? — как-то спросил Геральт.       Лютик, развалившийся в кресле, оторвал взгляд от инструмента и посмотрел на него так, словно только проснулся.       — В смысле?       Геральт подумал о том, что нечасто Лютика можно застать таким растерянным. За всё время их странного знакомства ему удавалось поймать момент всего лишь пару раз.       Кресло принадлежало Лютику. Комната — тоже. Он снимал старую квартирку у вечно раздражённой старушенции, живущей этажом ниже. Много она не брала, гостей не прогоняла, играть не запрещала. Красота.       Геральт сидел на диване перед теликом, по экрану которого постоянно шла рябь. Единственным звуком, нарушающим тишину до этого мига, была музыка, издаваемая лютней, и тихий голос, поющий едва слышно. Здесь он чувствовал себя странно. Будто Лютику было слишком тесно в этой маленькой квартирке из полутора комнат, будто ему нужно было место побольше и кровать пошире, а не старый диван, служивший и спальным местом, и местом, куда можно посадить гостей.       Лютик буквально утопал в старом кресле, в шортах, оголявших до середины бедра непотребно стройные ноги. Футболка была ему слишком велика, но барду было наплевать на свой внешний вид. По крайней мере, сегодня. По крайней мере, перед Геральтом. Это кое-что говорило о возникшем между ними подобии доверия.       — Что ты имеешь в виду, Геральт?       Геральт силой заставил себя не зависать на притягательно-домашнем образе, который заставлял мысли течь совершенно в другом направлении.       — Почему выбрал именно лютню? Мог освоить пианино, гитару или любой другой современный инструмент. Почему сделал такой странный выбор?       Лютик внимательно посмотрел на инструмент в собственных руках, будто переадресовал ему заданный вопрос.       — Трудно сказать. Я всегда хотел стать фолк-музыкантом, а когда пришлось делать выбор, на каком инструменте играть, выбрал тот, который меньше всего ожидали другие, — он ласково улыбнулся. — Кто бы мог подумать, что хулиган вроде меня выберет нечто настолько… Старомодное.       Он поднял глаза на Геральта, и его взгляд странно переменился. Геральт был хорош в распознавании собственных чувств — и довольно плох в определении чувств других. Лютик же для него оставался тайной, покрытой завесой ещё большей тайны. Нельзя было сказать наверняка, говорил ли он всерьёз или шутил. Нельзя было понять, намекает ли он на что-то, проверяет реакцию или откровенно заигрывает. Грань его поведения стиралась — он то постоянно касался геральтова плеча или руки, то смотрел подолгу, даже не моргая. Сам искал встречи и уходил, не попрощавшись. Играл что-то грустное на своей лютне, уходя в себя, а когда «возвращался», болтал без остановки всякую несвязную чушь. В сущности, Геральт о нем ничего не знал. И оттого сильнее привязывался.       — Ты тоже старомодный, Геральт, — продолжил Лютик почти восхищённым шёпотом. — Весь такой из себя крутой. Неубиваемый, как герой из старого боевика. Я любил смотреть боевики. Герои там всегда были такие… Такие же, как ты.       Геральт не знал, что ответить. Он уже совсем ничего не знал. Любая фраза Лютика вгоняла его в странный идиотский ступор — в такие моменты тишина казалась слишком неловкой, но как разрушить её, как вернуть разговор в привычное русло, он не имел понятия. Лютик смотрел на него и чего-то ждал, а чего — Геральт не мог предположить.       Неловкость стала почти ощутимой. Они смотрели друг другу в глаза, но сказать им было нечего (или было, но слов не находилось). Лютик отвел взгляд первым.       Только когда они попрощались, и Геральт вышел прочь из его квартиры, в голову пришла мысль о том, что это было нечто вроде признания. Признания в чём — он не хотел даже предполагать.       Йеннифэр позвонила очень неожиданно.       Геральт смотрел в экран мобильного секунд десять, потом поднял глаза. Лютик сидел в соседнем кресле — вытащил его на вечерний сеанс какого-то фильма буквально силой. До начала осталось всего ничего. Геральт поднялся и вышел из зала — благо сидели они на заднем ряду, почти у самого выхода. Трубку он взял уже в коридоре.       — Йен?       На той стороне послышался судорожный вздох.       — Вечно до тебя не дозвониться, Геральт.       Он прислушался к себе и осознал вдруг, что, слыша её голос, не ощущает былого трепета. Это… Удивило.       — Вечно ты начинаешь разговор с претензий, — он постарался вложить в голос ту улыбку, которая сама собой расцвела на губах. Йеннифэр фыркнула. — Что-то случилось?       — Только не говори мне, что ты за океаном, Геральт.       Он осмотрелся, будто сам искал этому подтверждение. Всё вокруг на польском. Кинотеатр — тот самый, в котором он торчал безвылазно ещё в детстве, — ни капли не изменившийся. Никого вокруг — запах пыли и попкорна, Лютик, единственный в пустующем зале за дверью, кассир, скучающий и клюющий носом. Постеры, выглядящие, как привет из девяностых. Все здесь было таким… Старомодным. Как он сам.       — Тогда я лучше промолчу.       — Какого черта! Ты пропадаешь на грёбаные два месяца, чтобы я позвонила тебе наконец и узнала, что ты всё ещё дома? Геральт, я понимаю, ты там лет пятнадцать не был, и всё такое…       — Мне кажется, после нескольких лет работы без выходных и отпусков я заслужил отдых, — Геральт вслушался в тишину по ту сторону. — Не беспокойся, со мной все нормально. Я вернусь, как только…       Как только — что? Он вдруг подумал о Лютике. Если он уедет, будет ли бард скучать? Если вдруг исчезнет, не попрощавшись, что он подумает? Будет ли звонить, писать? Или ему будет все равно? Как сказать ему, что он скоро уедет, и их пути разойдутся? Должен ли Геральт ощущать такую тоску при одной только мысли о расставании? Должен ли он вообще что-то Лютику говорить?       — Геральт, — голос Йеннифэр звучал до смешного серьёзно. — Только не говори мне, что ты влюбился.       Он промолчал. Йен тяжко вздохнула.       — Ясно. Всё с тобой ясно, Геральт, — опять тишина. — Значит, это окончательное твоё решение, да? Между нами — всё? Точка?       — Ты звонила только поэтому, Йен? Чтобы убедиться, что между нами все кончено? Или ты…       — Если ты думаешь, что я звоню тебе за океан, чтобы слезливо попросить вернуться обратно — ты ошибаешься. Я правда волновалась за тебя. Но, судя по всему, теперь за тебя волноваться придётся кому-то другому, — Геральт окинул взглядом дверь, ведущую в зрительный зал. — Не скажу, что ей повезло с тобой.       — Хм-м. Возможно.       — Какая она? Опиши её, Геральт. Мне интересно.       В голосе не слышалось ни нотки ревности — но Йен всегда слишком хорошо скрывала свои чувства. В этом они были похожи. Хотя, может быть, сейчас она и впрямь не ревновала.       — Много болтает. Раздражает, но чаще всего — вгоняет в ступор двусмысленными фразами. Действует импульсивно и порой ведёт себя по-идиотски. Играет на лютне и поёт. Красиво.       Геральт ничего не смыслил в музыке, но пение Лютика ему нравилось. Он иногда приходил в «Злотый», чтобы послушать, как тот бренчит, утопая в собственных мыслях и сочинённых им же песнях. Геральт был его постоянным слушателем. Наверное, единственным, кто действительно слушал.       — Я через полмира слышу, как ты капаешь слюнями на пол, — Йен хохотнула. — Ясно. Это точно любовь.       — Не хочу показаться грубым…       — Но это не моё чёртово дело. Я поняла. Можешь даже ничего не говорить. Только быстрее хватай счастье за рога, иначе оно так и будет делать двусмысленные намёки да голосить песни о любви.       Геральт только хмыкнул.       — Как твой парень?       — Мы расстались. Не то чтобы я переживала по этому поводу. И, да — это не твоё чертово дело, — Йен улыбалась — он слышал это в её голосе. — Что ж… Пока, Геральт. Приезжай, когда сможешь. Может быть, даже со своей зазнобой меня познакомишь.       Геральт коротко попрощался и вернулся в зал. Он проговорил всю завязку фильма, но Лютик, вопреки ожиданиям, не стал её пересказывать, попутно обсуждая все косяки. Он не посмотрел на Геральта, когда тот сел рядом, не пошевелился, не моргнул. Весь фильм они просидели бок о бок, но Лютик ни разу с ним не заговорил. А Геральт ловил жадным взглядом каждое его движение — малейший взмах ресниц, изменение в мимике, постукивание пальцев по подлокотнику. Ясно как божий день — Лютик взревновал.       А Геральт едва сдерживался от прикосновения. В голове звучал голос Йен, повторявший: «Хватай счастье за рога». А хотелось — так по-подростковому глупо, — взять за руку. Он ощущал себя самым влюблённым человеком в мире и ничего не мог с собой поделать.       А фильм заканчивался, и с каждой уходящей минутой Лютик становился всё напряжённее, словно хотел дать дёру, как только пойдут финальные титры. Геральт следил за его движениями и позой. Следил, чтобы не дать удрать. Или догнать, в случае чего.       На улице царил ночной холод, при каждом выдохе пар валил изо рта. Лютик не сбежал, вопреки ожиданиям — посмотрел на Геральта как-то беспомощно, словно не знал, что делать и пытался спросить мысленно. Геральт мыслей читать не умел — но повёл Лютика на позднюю прогулку, ограничившись парой слов.       Он не знал, сколько они так шли — пятнадцать минут, час или больше, да и неважно это было совсем. Он думал о том, как к Лютику подступиться. Надеялся, что понял всё правильно и что ему не заедут по роже, как только он полезет целоваться.       Он не рассказывал Лютику о Йеннифэр — ограничился парой коротких фраз, но тот и так всё понял. Сложные бывшие отношения — кому это не знакомо? Бард и сам не говорил о бывших много: «Мало ли, сколько их было, Геральт? Не запомнился ни один. Сплошное разочарование».       Лютик, плетущийся чуть позади, вскоре обогнал его, уверенно шагая в ему одному известном направлении. Геральт шёл за ним почти покорно, отстал на пару шагов, смотрел в затылок. Сегодня этот идиот (даже в мыслях это «идиот» прозвучало слишком ласково) предусмотрительно оделся теплее. Шёл впереди, гордо ведя плечами и задрав подбородок. Он всегда шагал так уверенно, будто под его ногами была как минимум красная ковровая дорожка, а не булыжник и асфальт. Показалась Висла — от воды потянуло могильным холодом. Лютику было плевать — у него шарф на шее и тёплая куртка, — однако мужчина заметил, как дрожали его руки и гордо расправленные плечи. Геральт же просто не ощущал холода — присутствие Лютика согревало изнутри.       Они вышли на мост — один из многочисленных мостов над рекой, в названиях которых Геральт всегда путался. Здесь ветер дул ещё сильнее, грозя снести обоих с ног к чёртовой матери, но им было наплевать. Лютик, марширующий впереди, остановился вдруг, окинув взглядом реку. Приблизился к парапету, положил на него подрагивающие ладони. Ветер нещадно трепал его волосы, игрался с ними, жадным шёпотом говорил Геральту: «Моё».       Как будто самому Геральту не хотелось сделать и сказать то же самое.       Он остановился позади барда. В домах на другом берегу горел свет, но и он постепенно гас. Воды Вислы блестели в свете яркой полной луны, по поверхности реки бежала едва заметная отсюда рябь. Лютик вцепился в пошатывающийся парапет так крепко, что, казалось, пальцы вот-вот пристынут. Оба молчали.       Пока Геральт первым не заговорил — бросил как бы между делом, проверяя реакцию:       — Возможно, мне скоро придётся уехать.       Лютик вздрогнул, но не обернулся. Возможно, вздрогнул он всего лишь от холода.       — Насколько скоро? — спросил он якобы безразлично.       — Не знаю.       — Это из-за Йеннифэр, да?       Во всей позе Лютика магическим образом отразилось то сожаление, которое он ощутил, задав этот вопрос.       — С чего ты это взял?       — О, Геральт, я не идиот. Ты думаешь, я не понял, что у вас всё настолько серьёзно? Эти ваши отношения, которые длятся чёрт знает сколько, которые постоянно прерываются, а потом возвращаются на круги своя. Эти бесконечные ссоры-примирения… Я знаю, как это бывает. Когда думаешь — на этот раз у нас точно разрыв, — а потом вы снова сходитесь и начинаете тиранить друг друга. Это как наркота — ты ненавидишь всё, что между вами происходит, но не можешь слезть. Конечно, ты скажешь, что я не могу судить о ваших отношениях по тем двум фразам, что ты бросил, когда говорил о ней. Ты скажешь, что меня это вообще волновать не должно. Но, знаешь, дорогой мой, я повидал достаточно влюблённых по уши идиотов, которые… Геральт, что ты…       Геральт просто устал слушать эту бессмысленную болтовню. Лютик говорил всё это, стоя к нему спиной и не смея посмотреть в глаза — потому он подошёл ближе, приобнял его за талию одной рукой, другой вцепился в парапет рядом с чужой ладонью и зарылся носом в волосы, вдыхая их запах полной грудью. Волосы пахли дешёвым шампунем и чем-то ещё, сладковатым и терпким. Он ощутил физически напряжение чужого тела, уже мог рассчитать траекторию, по которой кулак барда прилетит ему в челюсть, но слабые попытки отстраниться и судорожные вздохи убедили его в том, что он сделал всё правильно.       Он вдохнул ещё раз. И ещё. Притиснул к себе крепче, не давая вырваться — но Лютик уже не пытался. Если бы он хотел — давно бы сбежал, матеря при этом на чём свет стоит. Лютик постоянно храбрился, но на самом деле был тот ещё трусишка. Он смотрел на Геральта влюблёнными глазами всегда, смотрел так, словно всю свою жизнь был готов принести ему на ладони, но как только он сделал первый шаг, тут же хотел сбежать. Он боялся, что его отвергнут, и потому между ними не было ничего, кроме кратких касаний, взглядов украдкой и завуалированных признаний. Это же очевидно, это же просто как дважды два, и как раньше он этого не замечал?..       Геральт просто держал его в руках, защищая от ветра, просто дышал запахом его волос, просто стоял рядом, прижимаясь всем телом. Больше не было нужно ни слов, ни взглядов, ничего. Только это неловкое, но крепкое объятие и прикосновение губ к волосам и уху. Лютик дрожал. Геральт, наверное, тоже.       — Я понял, — впервые голос барда звучал так неуверенно и тихо. — Я всё понял, Геральт. Ты можешь меня отпустить.       — Ты этого хочешь?       — Нет, — Геральт ощутил прикосновение мизинца к своему большому пальцу; ладонь Лютика накрыла его руку осторожно, неловко, почти переползла, как паук. — Нет, не хочу. Я… Знаешь, сколько я мечтал о том, чтобы ты меня поцеловал, Геральт?       — Нет, — он чмокнул его в ухо. — Не знаю.       — Знаешь. Знаешь всё. Ты же у нас крутой парень из боевиков, который понимает всё с полуслова. Давай, скажи мне, как давно я об этом размышлял.       — С момента, когда я вошёл в «Злотый» впервые?       Пальцы Лютика крепче сжали ладонь, и это избавило его от обязанности отвечать. Лютик всё-таки решился на что-то и повернулся к нему лицом; его прохладные пальцы скользнули вверх и коснулись щеки Геральта легко, невесомо.       — Страшновато стоять между тобой и парапетом. Он шатается. А если я упаду?       — Не бойся, — прохрипел Геральт. — Я поймаю.       И поцеловал его.