Не гневись

      Стоял теплый летний вечер. Петербург был залит солнцем, птицы беззаботно щебетали в парках и аллеях, прыгая с ветки на ветку. Воздух был чист и свеж, точно после грозы. Блаженная тишина прерывалась лишь окриками извозчиков, дребезжанием колес по мостовой да свистом птиц.       Трубецкой шагал, чеканя шаг и не замечая всего этого блаженного великолепия, окружавшего его. Хмурое лицо его, казалось, могло одним своим видом сквасить целую бочку капусты. Любой сторонний наблюдатель, глядя на него, мог сказать, что князь чем-то очень сильно расстроен, но это было бы чудовищным преуменьшением: князь готов был убивать, поэтому и избрал пеший способ передвижения. Предполагалось, что на свежем воздухе голова его немного прояснится и безудержный гнев отступит, однако ожидания не оправдались: князь все еще был взведен, как курок, мышцы его подрагивали от напряжения, будто готовые лопнуть струны. Вообще, терпение его уже истончилось донельзя, и само по себе напоминало натянутую струну. — Мне надобно видеть Кондратия Фёдоровича, — не останавливая своего стремительного шага, Трубецкой влетел в дом на Мойке, не одарив взглядом порскнувшую в разные стороны прислугу. — А Кондратий Фёдорович почивать изволят-с, — с поклоном отвечал ему швейцар. — Не беспокойтесь, я сейчас пробужу его ото сна, — отмахнулся Трубецкой и, не слушая больше возгласов переполошенной прислуги, влетел прямо в спальню, не снимая сапог. От хлопка двери Кондратий, мирно спавший в пуховых перинах, резко поднял голову, осоловело моргая. — Что?.. — сонный взгляд его метнулся на Трубецкого, застывшего в дверях. — Это ты, Серёжа? Рад, очень рад, что ты меня навестил, однако же ты несколько не вовремя, — сев на кровати, Рылеев обхватил себя руками в защитном жесте, облаченный лишь в белоснежную, сползающую с хрупкого плеча ночную рубашку. Трубецкой прошелся голодным взглядом по ключицам, белой шее и острому кадыку, которые не скрывала свободная ночнушка, но тут же одернул себя, мысленно залепив себе оплеуху: он зол, очень зол. Не время сейчас пускать слюни на такого сонного и очень домашнего Рылеева. — Всего лишь я. Ждал кого-то другого? — металлическим тоном спросил Трубецкой. — Нет, что ты. Да и кого мне ждать? Наташа с Настенькой ушли в гости. Проходи, прошу, — Кондратий обвел комнату приглашающим жестом, не понимая реакции Трубецкого. Помедлив, тот приблизился на пару шагов. — Ты действительно будешь делать вид, что ничего не случилось? — грубо спросил Трубецкой, сжав кулаки. — Может, тогда подойдешь ко мне сам? Рылеев стыдливо потупил глаза, догадываясь, о чем пойдет речь. — Прости, Серёжа. Прости меня. — За что «прости»? За то, что ты, точно вздорный мальчишка, вызвал к барьеру такого же мальчишку Шаховского? За то, что, ни словечка не сказав мне, поехал стреляться, зная, что можешь не вернуться, что Шаховской не пощадит тебя? За то, что схватил пулю в ногу? За что именно ты извиняешься? — под конец тирады Трубецкой почти кричал. — Полагаю, за все сразу, — тихонько сказал Рылеев, кидая на него опасливые взгляды. — Господи, за что мне этот дурень? — с чувством вопросил Трубецкой, остановившись перед иконой и возведя очи горе. — Чем я согрешил перед тобой, боже? Почему у взрослого мужчины, обзаведшегося уже ребенком, у самого голова дурная, как у ребенка? Почему именно он запал мне в сердце? Прервал его негромкий смех Рылеева за спиной. — Ему еще и смешно! — вскричал Трубецкой, рывком оборачиваясь.       Пока Трубецкой злился и кричал, не заботясь о возможных свидетелях, Рылеев вальяжно улегся на постель, изящно подперев голову рукой и ожидая окончания экзекуции с небольшой улыбкой. Он уже давно понял, что Серёжа не злится в самом деле — это беспокойство говорит в нем, заставляет орать благим матом, будто князь всю жизнь проработал ямщиком. — Серёжа, ненаглядный мой, подойди. Подойди ко мне, золото моё, — улучив момент, когда Трубецкой выдохся, закашлялся и замолк, перевести дыхание для новой порции оскорблений, Кондратий протянул к нему изящную длиннопалую кисть. «Исхудал, как же исхудал. Больно ему, наверное, бедному», — пронеслось в голове Трубецкого, и в груди его раскаленным гвоздем засело сострадание. Попробовал изгнать его, вновь распалить себя до белого каления — не вышло, любовь и нежность, сострадание уже нашли трещинку, лазейку в панцире ярости, сковавшем его пылкое сердце, уже просочились внутрь, напоминая, как важен ему этот конкретный «дурень», практически слившийся цветом лица с белыми простынями, на которых возлежал в изящно-разнузданной позе Диониса. — Бесстыжая ты дурачина, — укоризненно покачал головой выдохшийся князь, подойдя к нему и рухнув рядом на кровать, закрыв лицо руками, — я шел, думал, как бы тебе вторую ногу не доломать ненароком, а ты… улыбаешься. Не жалеешь меня. — Серёжа, Серёженька, сердечко мое, прости Христа ради, — прошептал Кондратий, нежно прильнув к его плечу и оставив робкий поцелуй на правом золотистом эполете, — я дурак, дрянь, невежда. Не верил я, что смертоубийством кончится дело. Шаховской — весьма посредственный стрелок. — Тогда как он остался жив? И к чему вообще был весь этот фарс? — поинтересовался Сергей. — Я… должен был его наказать. Он скомпрометировал мою побочную сестру, — тихо сказал Рылеев, — но убивать его я не захотел. Сергей чуть повернул к нему голову. — А будь Шаховской чуть более хорош в стрельбе? — прошептал он. — Ты об этом подумал? Что будет с твоей семьей, со мной, в конце концов? Если бы я пришел, а тут вместо кровати дубовый гроб стоял? Жестокий ты. Совсем меня не жалко. — Я тебя умоляю, с Шаховского впору анекдоты писать: тщательно целил в лоб, пуля оцарапала колено, — Рылеев усмехнулся, но под взглядом Сергея улыбка его увяла, — прости меня, Серёжа, впредь я от тебя ничего не утаю. Ведь я о тебе думал, не хотел твою душу тревожить. Сергей прикрыл глаза. — Покажи рану, — коротко скомандовал он. — Безделка, — Рылеев, осторожно отогнув край одеяла, продемонстрировал чистую и аккуратно наложенную повязку на икре пониже колена. Сергей, придирчиво оглядев ногу, внезапно склонился в три погибели и едва ощутимо коснулся губами повязки, отчего Кондратия бросило в жар. — Я все еще сердит на тебя. Но все, что я хотел сказать, я уже сказал. Поправляйся скорее, — Сергей хотел встать, чтобы покинуть дом Кондратия, но тот вцепился в его плечи, будто клещами, не дав ему сдвинуться с места. — Серёженька, солнце мое ясное, умоляю, останься. Если хоть капля любви ко мне сохранилась в твоем сердце после моего ужасного поступка, — зашептал ему на ухо Кондратий, обвив его шею тонкими, как веточки, руками, — не бросай меня одного здесь в этой душной комнате, я задыхаюсь тут в одиночестве, страдаю от боли в ране, моя совесть терзает меня за то, что посмел я сокрыть от тебя правду… Сергей молча слушал, догадываясь уже, к чему клонит предмет его воздыхания. — Я… может быть, я смогу искупить свою вину… одним нехитрым образом… — промурлыкал Кондратий, игриво потеревшись носом о его ухо. — Тебе нужно беречь ногу, и, возможно, воздержание научит тебя уму-разуму, раз уж я тебе так наскучил, что ты сломя голову несешься рисковать жизнью зазря, — отрезал Сергей, хотя такой способ извинений показался ему заманчивым. — А мы не будем тревожить мою ногу, Серёженька, ты только запри дверь на ключ, а дальше я всё сам, — заискивающе улыбнулся Кондратий, невесомо проведя пальцами по промежности Сергея.       Сергей, сурово посмотрев на него, поднялся и пошел к двери. Велико было желание захлопнуть ее за собой и пойти домой с чувством выполненного долга, оставив недовольного и распаленного Кондратия на кровати, но, когда Сергей обернулся, взявшись за ручку, тот смотрел на него с такой надеждой и обожанием, что у Сергея дрогнуло сердце, и он решил поддаться искушению. — Ну, хорошо. Приноси свои извинения, — Сергей скрестил руки на груди, встав в позу посередине комнаты. Рылеев сел на кровати, неловко подвинув раненую ногу под одеялом, и поманил его пальчиком: — Иди сюда, мой прекрасный рыцарь.       Сергей повиновался без единого звука, и, стоило Рылееву стянуть его штаны с бельем до колен, обхватил ладонью его затылок и сходу въехал полутвердым членом промеж разомкнувшихся навстречу тонких губ.       Кондратий одобрительно что-то простонал горлом и принялся яростно насаживаться на член, буквально насилуя свой рот и пропуская головку в тесную, но уже привычную глотку, издавающую влажные хлюпающие звуки.       Сергей искусал губы до крови, чтобы не издать ни единого звука, а Кондратий, казалось, и не думал о такой вещи, как стыд: без устали обрабатывая член языком и сжимая в тесной глотке, он не забывал поднимать взгляд на Трубецкого, и у того перехватывало дух от адской смеси покорного, почти что невинного взгляда и развратных, наипошлейших действий его рта.       Поняв, чего от него хотели, Сергей сжал в кулаке волосы Кондратия и сильно толкнулся прямо в гостеприимную глотку, рефлекторно сжавшуюся вокруг него. Кондратий захрипел, давясь, но Сергей был неумолим, продолжая насаживать его голову на свой уже болезненно стоящий член, грубо и бесхитростно используя его рот. — Только попробуй еще раз подставиться под пулю, дрянной ты мальчишка. Если я откопаю в своей шевелюре хоть один седой волосок, я тебя выпорю, ей-богу, высеку, как сопливого гимназиста, как ты того заслуживаешь, — приговаривал Сергей, чувствуя странное темное удовлетворение, поднимающееся в груди. Кондратий, кажется, хорошо расслышал угрозу, потому как обсасывать член начал вдвойне старательнее, игнорируя слюну, стекавшую по подбородку, и навернувшиеся на глазах слезы. Заметив это, Сергей позволил ему отстраниться от члена, и тот, едва вдохнув полной грудью, приник губами к яйцам, лаская языком и втягивая во влажную глубину рта каждое по отдельности. — Давай, отымей свою дрянь, — прошептал Кондратий заметно севшим голосом, прежде, чем снова наброситься на член Сергея. Тот, ухватив его за затылок, задал бешеный темп, подстегиваемый булькающими стонами и хрипами, вырывающимися из горла Рылеева, и через некоторое время излился глубоко ему в глотку, не дав почувствовать вкус своего семени. — Ох, — прохрипел Рылеев, вытирая блядски припухший рот и подбородок рукавом ночной рубашки, — знал бы я, какой зверь прячется внутри моего ласкового Серёжи — стрелялся бы по пять раз на дню. Сергей лишь вздохнул и подтянул штаны, поправляя одежду. Рылеев даже не пытался привести себя в порядок, упав обратно на подушки и хрипло, с присвистом дыша через рот. Окинув его взглядом, Сергей между прочим заметил и приличный шатёр, в который превратилась ночнушка Рылеева в паху. Проследив его взгляд, Кондратий игриво ему подмигнул. — Раз уж ты простил меня, Серёжа, может быть, и ты окажешь мне… Не дослушав, Трубецкой метнулся к двери, и, отперев ее, исчез со злорадным хохотом. — …И это я еще мальчишка, — фыркнул Кондратий и с тяжким вздохом потянулся рукой к требующему внимания члену. Пришедшая позднее Наталья Михайловна недоумевала, откуда на ковре в спальне взялись грязные следы огромных сапог, и отчего муж ее внезапно охрип в разгар июля.