***
– Чё надо? Два амбала преграждают путь, стоя перед высокими воротами, сколоченными из поржавевших кусков железа. Зурд глядит на них из-под тени капюшона и произносит прерывисто, стараясь справиться со сведённой от холода челюстью: – П-пройти. В город. От дрожи зуб на зуб не попадает. Ступни и кисти давно онемели. Если бы не устойчивость к низким температурам – отморозил бы до черноты всё, что можно, да замертво уснул бы в белой пустыне. Но добрался! Добрался до города, боги! И где-то там, за каменными стенами – его господин. А зов наполняет грудь странным волнением, горячит кровь, заставляя спешить вперёд. И два человека его не остановят, даже если придётся прорываться с боем. Становится теплее. Зурд делает глубокий вдох. – Тут всем в город надо, – правый, тот, что с увесистым клинком на поясе, заливается хриплым хохотом. – А, может, ты нам в городе не нужен! Не торговец даже, поди. В обносках каких-то. Ты как вообще на своих двоих добрался и не сдох? Кто такой бу... Изменённый скидывает капюшон, вцепляется в охранника обсидиановым птичьим взглядом – и тот обрывает речь на полуслове. Левый присвистывает. – Ты глянь, Борода, ишь, каков урод! Но напарник молчит, оттого второй добавляет: – Доброволец на арену, что ль? Зурд, не отводя взгляда, проглатывает оскорбление, уже давно ставшее привычным. И хватается за ниточку. – Да, на арену. Он понятия не имеет, о чём речь, но если так его пустят, то и добровольцем пойдёт. Борода вдруг растерянно моргает, а потом расплывается в улыбке. – Хе-хе, изменённые у нас редко бывают, но коли так, то представление будет славным. Выносливые вы, заразы. – Он кивает Зурду, чтоб шёл следом, и направляется к воротам. – Как зайдёшь, держись правой стороны – выйдешь к забегаловке для добровольцев. Там запишут, дадут пожрать и койку. Ну и расскажут, что да как. Он отпирает небольшой проём в воротах и отступает с пути. – Удачи, – и опять начинает посмеиваться. – Тебе понадобится. Позади, отрезая Зурда от пустыни, падает гулкий лязг запирающейся двери. ...В городе, объятом резкими сумеречными тенями, ещё более уныло и отвратно, чем снаружи. Но всё-таки в целом лучше. Пусть даже тут всё выглядит куда более убого, чем в родной Вирсавии, и над головой пугающе нависает далёкое небо - дома и люди вокруг слегка успокаивают. Зурд привык к толпе, к узким улочкам, смраду и грязи отдалённых кварталов. Вдоль широкой центральной улицы, освещённой редкими жёлтыми огнями, раскинулись разномастные дома из серого камня – судя по вывескам, постоялые дома, трактиры и разнообразные лавки. Зурд идёт вперёд, прислушиваясь к зову и бегло, но цепко всматриваясь в надписи и людей вокруг. Те иногда смотрят в ответ - кто удивлённо, кто испуганно, кто и откровенно брезгливо, а некоторые обходят его стороной, не преминув ещё и высказаться насчёт странной внешности. Боги, он же не в Вирсавии, где изменённые никому не в диковинку! И это лишь больше заставляет чувствовать себя чужаком. Горько сжав губы, Зурд прячет лицо в тень от капюшона и намеренно пропускает указанный охранником поворот, уходя дальше в город. Идя сквозь пустыню, он долго думал над тем, что же такое этот странный зов. И вспомнил, как однажды читал в одной из старых учёных книг, что птицы чувствуют магнитное поле и находят по нему путь в любой точке мира. Может, у него тоже есть что-то подобное, просто раньше он не знал, потому что никогда не ходил длинными дорогами на поверхности? Не зря ведь он после перерождения получился на них похож... Вот только Зурд совершенно точно уверен, что всё это время его вело не магнитное поле – он чувствует господина. Но сейчас, пройдя несколько кварталов, он понимает, что не знает, куда идти. Направление сбилось, зов тянет в разные стороны. Такое ощущение, будто господин обошёл здесь каждый угол, а Зурд теперь просто запутался в его незримых следах, как в паутине. На очередном перекрёстке изменённый приваливается к стене дома, не в силах идти дальше. Двое суток он обходился без еды, отдыха и остановок, боясь уснуть и замёрзнуть. Кажется, он выжал из себя всё, что мог. Отчаяние сдавливает горло, усталость и холод скручивают мышцы, хочется забиться куда-то, чтоб подальше от нестерпимых людских взглядов, от страха перед неизвестностью, сжаться, спрятаться... и уснуть. Что он себе думает! Нельзя сдаваться. Нужно найти то место, о котором говорил охранник. Если там дадут поесть, то он хоть как-то восстановит силы, и можно будет продолжить поиски. Да. Именно так он и сделает.***
– Как, говоришь, звать тебя? – на него выжидающе смотрят из-под круглых очков. Женщина за столом с надписью "регистратор" абсолютно не вписывается в царящую здесь обстановку. Выглаженный костюм, надменное лицо, тёмные с проседью волосы, гладко зачёсанные в узел, оправа очков блестит дорогой позолотой. Выглядит как помощница какого-нибудь богача, и по скучающему виду ясно, что она ни капли не довольна возложенной на неё работой. Даже появление изменённого никак не удивило её, что, впрочем, Зурда только порадовало. – Зурд, – повторяет он и, пока женщина делает запись в амбарной книге, оглядывается по сторонам. В маленькой комнате помимо неё ещё двое охранников, так же, как и на входе. Само здание, где размещают участников, ютится на отшибе города, трёхэтажное, в трещинах, с покосившимися рамами, но, несмотря на это, внутри тепло. Очень тепло, если сравнивать с адским холодом за городской стеной. Намороженные на одежду корки льда стремительно тают, стекая на пол, ладони и лицо неприятно щиплет жаром. Зурд растирает пальцы и радуется боли: не отморозил всё-таки. – Вид оружия? Проклятье. Он сейчас записывается на бои, в которых участвовать не собирался. Но иначе ему не видать ни еды, ни ночлега. – Любое. – Конкретнее, – пресно протягивает регистратор, поправляя очки, и без того сидящие на переносице идеально ровно. – Вот дадут любое, и не будешь знать, что делать. Он действительно обучен управляться практически со всем, но раз уж требуют... – Одноручный меч и кинжал. Бубня себе под нос, женщина делает очередную запись в книге и, кажется, назло выводит каждую букву медленно и аккуратно. Наконец, покончив с каллиграфией, она достаёт что-то из ящика и кладёт перед Зурдом на стол. – Это твой номер и пропуск на арену. Плохо слушающимися пальцами он соскребает со стола медный диск размером с монету. На одной стороне выбит незнакомый герб, на другой – две четвёрки. Пока он рассматривает пропуск, регистратор монотонно и без пауз выдает информацию, озвученную уже сорока трём добровольцам до него: – Отборочный тур послезавтра. Тренировки с полудня до вечера. Участникам запрещён вход в центр города, а также спекулянтство и поединки вне арены. В противном случае последует исключение. Удачи. Вдруг возникает мысль, что господин тоже мог бы быть здесь. – Прошу прощения, – Зурд старается говорить как можно более мягко и уважительно, пусть даже самому от этого тошно. – Я могу узнать насчёт одного человека, есть ли он в списках? Вы ведь главная здесь, - он кротко улыбается, - вам обо всех, должно быть, всё известно. Та вновь поправляет очки, приосанивается. – Ты прав. Я заведую всем этим сбродом и каждого знаю, – уголки её тонких губ слегка вздрагивают. – Вообще-то, не положено. Но вы всё равно встретитесь, если этот человек - участник... Имя говори. Зурд задумывается. Он ведь на самом деле не знает имени господина, да тот и сам не помнит, как его звали. Попытать удачу?.. – Избранный. – И придумают же, – она кривится и качает головой, пока листает жёлтые страницы, просматривая списки. – Не было такого. Что ж, других вариантов нет. А пытаться описывать внешность бессмысленно: здесь почти каждый второй высокий, темноволосый и крепко сложен. – Спасибо. Зурд медленно встаёт и, сжимая в ладони свой пропуск, идёт искать столовую по запахам, что заставляли его захлёбываться слюной, пока он здесь сидел.***
Стоит показать свой номер, и один из раздатчиков у стойки тут же принимается стучать тарелками. Рядом останавливается женщина, окликает второго: – Дорогой, дай-ка мне две кружки вашей ядрёной бурды, – а потом поворачивается к Зурду и без стыда оглядывает его с ног до головы. Он подавляет желание отвернуться – пора привыкать, не туда попал, чтоб тушеваться – и отвечает тем же. Сама она рослая, лишь слегка ниже изменённого, а черты лица у неё крупные, грубоватые, практически лишенные свойственной женщинам мягкости. Если бы не грудь под обтягивающей кожаной одеждой да длинная толстая коса, вполне могла бы сойти за мужчину. Кроме того, она во всеоружии: с одной стороны на поясе закреплён скрученный длинный хлыст, с другой - ножны с коротким мечом. – Интересно. Выглядишь, как оборванец, а ведёшь себя, будто какой-то знатный хрен. – Что? – Зурд непонимающе моргает, слегка склонив голову набок. Женщина расслабленно опирается на столешницу и произносит, бездарно пытаясь подражать его голосу: – "Здравствуйте", "прошу прощения", "а можно ли", "спасибо", бла-бла. Ах, вот оно что. Подслушивала, значит. – Это элементарная вежливость. – Большинство тут даже слова такого не знает. Зурд пожимает плечами: – А стоило бы знать. Как и то, что подслушивать чревато травмами. Запрокинув голову к покрытому гарью потолку, она громко хохочет в ответ, а потом забирает со стойки две кружки с тёмной жидкостью и, уходя, бросает уже без тени улыбки: – В том и дело. В зале не наберётся даже двух десятков человек, но пустующих столов нет. Дождавшись, когда ему подадут поднос с едой, Зурд сразу же бросает в рот первый попавшийся в тарелке кусок непонятно чего и, разжёвывая, осматривается в надежде выбрать наиболее уединённое место, как вдруг из-за дальнего стола встаёт недавняя собеседница и машет ему рукой: – Эй, птиц! К нам иди, – и указывает на свободный стул по левую сторону от своего. Не то, чтобы он хотел к ней сесть, но лучшего выбора, пожалуй, нет. Они хотя бы... знакомы, если можно так считать. Да и, кроме того, хорошо бы разведать обстановку. За её столом сидят ещё трое, но относительно дружелюбно выглядит только невысокий коренастый бородач средних лет, широко улыбающийся во все свои жёлтые зубы. Другой, мелкий тощеватый мужик, обложившийся метательными ножами, натирает один из них отрезом ткани. Как только изменённый садится рядом, он молча вцепляется в него чёрными бусинами раскосых глаз из-под длинной рыжей чёлки. Третий же кажется изваянием, недвижимой горой мышц. Он едва помещается на стуле. Его плечи столь массивны, что возникает впечатление совсем короткой шеи, а по бокам крупного лица, по лысой голове, по верхней части груди в распахнутом вороте куртки и кто его знает, где ещё, симметрично тянутся светло-розовые колеи ритуальных шрамов. Он мажет по изменённому безразличным взглядом и продолжает смотреть в свою кружку, будто выискивает там что-то. – Раз уж ты штаны у нашего стола протираешь, то будем знакомиться, – женщина усаживается на стул боком и закидывает ногу на ногу. – Я Гарда. Тот смурной тип – Эф. Просто Эф. Он у нас скромный. Бородатый карапет – Гиря. А этот любитель острых ощущений, – она указывает на мужика с ножами, который как раз, подняв лезвие к лицу, проводит по нему языком, – Хорь. Узкие глаза вмиг вспыхивают возмущением: – Холь, сколько раз говорить?! Он картавит, и оттого высоковатый голос его звучит не зло, а скорее забавно. – Холь, но мы зовём его Хорь. Похож ведь, а? – Гарда толкает Зурда в плечо и подмигивает. Узкоглазый прищуривается ещё сильнее и указывает на неё остриём. – Вот встромлю в тебя свой клинок, потом скажешь, на кого я похож. – Ты потерпи до поединка, там уже проверим, у кого хер больше. – Да у тебя его нет! Изогнув бровь, Гарда подбоченивается и произносит неожиданно громким басом: – А ты уверен? За столом повисает тишина. Все удивлённо замолкают, пока бородач вдруг не прыскает: – У тебя нет шансов, мужик! - и женщина, с трудом выдержав паузу серьёзности, тоже заливается смехом. – Видел бы своё лицо! Хорь презрительно фыркает, но всё же улыбается едва заметно. Лишь громила со шрамами уже предсказуемо не смеётся, а только скалит кривые зубы. Странная компания. Изменённый поёживается от неловкости, а Гарда, отпив пойла из почерневшей то ли от времени, то ли от грязи кружки, спрашивает прямо, без уловок: – А ты кто таков будешь? – Зурд. Но ведь ты и так знаешь. Она ухмыляется, рассматривает его пытливо и нагловато, как и остальные за столом, а изменённый старается не обращать на это внимание, глядит себе в тарелку и жуёт что-то похожее на мясо, но жесткое, будто резина. – А хозяин твой где? – вдруг подаёт голос Хорь, и от неожиданности Зурд проглатывает толком не дожёванный кусок, едва не поперхнувшись. – Насколько мне известно, все мутанты – рабы. Схватив кружку с противно пахнущей бурой жидкостью, он запивает вставшую комом еду. Горечь проливается по горлу, но становится легче. Пока Зурд часто моргает и делает вдох, сидящие за столом переглядываются. – Нет, не все, – наконец произносит он негромко. – Я не раб. «...ты волен принимать любые решения». Слова звучат в сознании так отчётливо, будто его господин стоит рядом. – Не раб, – повторяет он увереннее и обводит сидящих за столом упрямым взглядом. Непривычно так говорить о себе. Странно. Но приятно. – Вот как. Значит, получил свободу и решил деньжатами на арене разжиться? – продолжает узкоглазый. Но на этот раз Зурду ответить не дают – к разговору подключается бородач: – Я вот артефакт бы взял лучше. Головняк, конечно, его толкнуть, но за эту древнюю железяку антиквары в Центре целое состояние отсыплют. Ты за деньгами или артефактом пришёл, чудик? – Мне ничего не надо. – Зурд качает головой и принимается за странного вида овощи, не чувствуя толком ни вкуса, ни запаха – то ли их нет, то ли обоняние после мороза совсем паршивым стало. – Это как так? Самоубиться, что ли, пришёл? Ох, и дотошные же... – Я ищу человека. Очень важного. И я знаю, что он в городе. – Ну, уж если он тут, то по-любому не пропустит такое зрелище, как турнир. Хе-хе, только увидитесь вы в последний раз, потому что победителем буду я. Эту идею стоило бы взять в расчёт. Вот только господин подобных мероприятий не любит. Даже в Вирсавии вон, помнится, не стал смотреть. Тем не менее, он почему-то здесь... – Ага. Размечтался, – Гарда откидывается на спинку стула. – Победителем он будет... Губу закати обратно. – Слушай, детка... Она вдруг резко хватает вилку, стремительно вскакивает и, перегнувшись через стол, вбивает её в столешницу прямо возле ладони коротышки. Всё происходит так быстро, что тот едва успевает моргнуть. – Руку свою деткой называть будешь, чмырь хренов! Сообразив, что произошло, бородатый подскакивает, хватает нож и, рыча, подаётся вперёд. Взгляды сталкиваются, Зурд практически чувствует, как между ними сгущается воздух, и уже намеревается перехватить чужую руку с ножом, как оба вдруг начинают заливисто хохотать, да так громко, что по слуховым перепонкам режет. – Эх, хороша шутейка! – Гиря падает на стул и приглаживает усы. – А то! Я не только в размахивании кулаками мастер. Все остальные на внезапную перепалку вообще не реагируют. Эф, всё это время наблюдавший за разговором, лишь закатывает глаза, Хорь увлечённо продолжает полировку ножей. Видимо, подобная ругань тут не редкость и никем не воспринимается всерьёз. Такое чувство, что эти четверо знают друг друга уже давно. – Как долго вы здесь? – решается спросить Зурд, отодвинув от себя опустевшую тарелку. – Почти неделю с этими дураками мучаюсь, – сварливо отзывается Гарда, но по глазам заметно, что недовольство её напускное. – А мы – с тобой. – Хорь ехидно посмеивается, опять проводит языком по лезвию и, кивнув самому себе, откладывает нож и берет другой. – Многие приезжают раньше, чтоб потренироваться и узнать противников. Но мы тут до основного соревнования успели хлебнуть. Видишь ли, есть такие твари, что предпочитают от соперников заранее избавиться. Стена на стену, все дела. Вот так мы вчетвером и познакомились – нас хотели прибить, а мы этих уродов поломали. Зурд отпивает горькой жидкости и пытается пошутить: – Нескучно тут у вас. – Сюда б ещё девок, и было бы самое то, – Гиря мечтательно ухмыляется. – Вот разживусь золотишком да куплю себе парочку рабынь... Хотел вирсавийских острозубых - говорят, искусные дамочки, да жаль, город накрылся медным тазом. – Как накрылся? Изменённый отставляет кружку, подаётся вперед. Ослышался? – А так. Пропали все, и город разрушен. Ты сам, что ль, ничего не знаешь? – Нет… Когда? Гиря задумчиво теребит бороду. – Мужики, уже около месяца как? А? Зурд невольно роняет вздох. Месяц. Почему он ничего не помнит? Где он вообще был всё это время? Эф, как обычно, молчит. Узкоглазый пожимает плечами: – Пёс его знает, сколько там прошло, пока торговцы новость не разнесли. Может, месяц, может, больше. – Он растягивает тонкие обветренные губы, скалясь как-то почти злорадно. – Но, скажу вам, это не первый город, разрушенный ни с того ни с сего. – Слыхал такое, – наконец, отзывается Эф; голос у него низкий, раскатистый, будто не из груди, а из пустой бочки раздаётся. – Говорят, их съедает туман. И людей, и дома. – Да чушь это, – небрежно машет рукой Гарда, – ерунда на постном масле. Если какой-то туман жрёт всех, то откуда слухи? – А вдруг выплюнул кого, коль невкусный, – Гиря издаёт смешок. Но Эф произносит всё с тем же серьёзным видом: – Издали видели. Зурд прикрывает глаза. Его немного ведёт, тело становится приятно-лёгким. Он наконец-то согрелся, поел, а над головой не видать этого страшного неба. Хорошо... Кажется, ничего и не было: ни двухдневных плутаний в ледяной пустыне, ни страха, ни холода, ни неизвестности. И сейчас он где-то глубоко под землёй. Дома. Вверху мягким светом мерцают вкрапления флуоресцентных камней, а на плечах – приятная тяжесть крепких рук; и эти руки оплетают его ласковым объятием, даря тепло и безопасность, поглаживают спину... "Всё будет хорошо..." – Мужики, он отъезжает. Сквозь полудрёму Зурд ощущает, как кто-то настойчиво трясёт его за плечо, и тут же распахивает глаза. Гарда глядит на него, сведя густые брови к переносице. – Эй, птиц! Вырубаешься. Тряхнув головой, изменённый проводит ладонью по лицу, пытаясь взбодриться. – Я... Нет. – Он медленно встаёт из-за стола. Ноги гудят и еле слушаются. Ох, зря позволил расслабиться перенапряжённым мышцам! – Мне нужно идти... – Да куда тебе на ночь глядя? До первой канавы? – Вот именно, чудик, – кивает Гиря, – ты б отоспался, а потом искал уже, кого надо. Никуда твой человек от тебя не денется, коли он тут. Что ж, как бы он ни хотел сорваться с места и помчать шерстить город вдоль и поперёк, а стоило смириться с тем, что ему действительно нужно отдохнуть. Хотя бы совсем немного, исключительно ради восстановления иссякших сил. Оттого, когда Гарда берёт его под локоть и увлекает в сторону лестницы, он не сопротивляется. – Какой у тебя номер? Зурд машинально нащупывает в кармане значок с цифрой. Вспоминает: – Сорок четыре. – Так... – они останавливаются у ступеней, и Гарда, щурясь, смотрит вверх. – Если по четыре койки, то твоя комната одиннадцатая. Иди на третий этаж. Зурд устало, но искренне улыбается. – Спасибо. И от улыбки этой она на мгновение теряется, задерживает на нём взгляд, а потом вдруг резко меняется в лице, хмурится, то ли осуждающе, то ли раздражённо. – Ты не спасибкай мне тут. Это мы сейчас как друзья, а на арене я тебе горло перережу, как и любой из нас, – и, не попрощавшись, уходит. Странным надломом отдают её слова. Но так ли это важно? До нужной комнаты Зурд добирается, едва не падая с ног. К счастью, внутри никого. Детали скудной обстановки сейчас сугубо ему безразличны; с трудом разувшись, он доползает до единственной заправленной кровати из четырёх, падает на неё прямо в одежде и тут же проваливается в глубокий сон.