apres la mort

Ночная тишина время от времени прерывается слабыми стонами и вздохами. Застывший воздух был похож на кисель. Плыть по нему было все труднее, все неприятнее было тут находиться... но уйти нельзя. Попытки разбудить оставшегося хозяина квартиры всегда оказывались тщетны: руки просто проходили сквозь широкую спину, а голос то ли был слишком тих, то ли вообще недоступен человеческому уху. Брата опять мучают кошмары. Возможно, с того самого дня. С того самого дня вся жизнь полетела под откос. И ведь только потерями того дня не обошлось: дальше - увольнение, наполненная страхом жизнь тут в одиночестве, бесконечное чувство вины... Состояние брата все ухудшалось: помимо постоянных кошмаров, потеряв работу, он жил только на оставшиеся деньги и на проценты с вклада в банк. И то пропил бы все, если бы не приглядывавшая за бывшей звездой Альфис. Хотя он раньше никогда не пил... Снова барабанит по стенам. Нет, не так: колотит, рискуя либо проломить стену, либо сломать себе руку. Костяшки уже давно стерты в кровь... Почтовый ящик до сих пор полон писем: раньше приходило множество от фанатов (и Меттатон ведь читал все!), выражения восхищения, даже признания в любви... Потом начали приходить письма и просто записки без конвертов - каждое слово наполнено тревогой (нередко наигранной) за актера; потом письма с угрозами. Меттатон давно перестал проверять почту, и хорошо - угроз все больше, они сыпались в почтовый ящик, на все электронные ящики, в соцсетях (куда он тоже больше не заходит), а при выходе на улицу ему чудилось, что все смотрят, все, хоть и не говорят, но думают и даже перешептываются: "Это он во всем виноват!" Дома Меттатону казалось, что у него едет крыша: вещи падали без какой-либо причины, иногда чудилось странное тихое постукивание, напоминавшее о таком их перестукивании в детстве, отчего нагонявшее еще большую тоску и усиливающее чувство вины. Время от времени, хоть были закрыты все двери и окна, пронизывал жуткий холод. Иногда наоборот ни с того ни с сего становилось теплее... словно от объятий. Столько было испробовано, столько сделано, но ничего не помогало. Нередко все попытки хоть как-нибудь подать сигнал, не говоря уже о помощи, только пугали брата или, еще чаще, только расстраивали еще больше. Сегодня брат напугал не меньше: шатаясь, как пьяный, закрыв глаза, схватился за нож. Попытался провести вдоль - не осталось ни следа. Рассердился, прорычал что-то и кинул нож на стол. Руки и ноги в порезах. Брат даже не дает им зажить, постоянно расковыривая корочку. Он и в детстве корочки от царарин отковыривыл, чтоб "не мешало и не портило". Взгляд постоянно был будто затуманен. Он чаще стал говорить сам с собой, но только постоянно винил себя, говорил о себе грубые вещи. От одного взгляда на него хотелось разрыдаться, но это бы ничем не помогло... хоть теперь только это и выходило. Да и нельзя плакать постоянно, брат сам говорил... "Я со всем разберусь, всем им покажу, мы их вдвоем разнесем, но ты только не плачь", - так он говорил каждый раз, когда встречались по пути из школы. Почему-то их не хотели держать в одном классе... Брат так заботился о своих родных и друзьях, но совсем не хотел заботиться о себе... Альфис больше не приходит. Но все равно волнуется и раз в неделю присылает курьера с продуктами (Меттатон не выходит на улицу последние два месяца) и запиской. Меттатон не отвечал, но курьер отчитывался: "Живой. Взял корзинку, тихо пробурчал: 《Спасибо》, - и сразу ушел". Смурена, по приезде, услышав о случившемся с близнецами, решила навестить. Сначала брат натянуто вежливо улыбался подруге детства, потом его пробило. Уткнувшись в плечо Смурене, он рыдал безостановочно, пытаясь что-то говорить. Та тихо ему отвечала, успокаивала - кому не понять его лучше, чем Смурене, тоже впавшей в глубокую депрессию после того, как ее сестра впала в кому. "Когда она очнется, вместе ее встретим", - единственная фраза брата, которую вышло услышать отчетливо. Снова слезы подступили к глазам... хорошо, что брат не видит. Брату стало лучше после разговора с подругой, и это несказанно радовало. Но потом проблемы не исчезали. В стену летит с силой брошенный кошелек - первое, что под руку подвернулось. Пусть тела и нет уже, все равно страшно. Но за Меттатона страшнее. Его приступы агрессивности все учащались, и он направлял их то на окружающие вещи, то на себя. Но на этот раз, когда призрачные руки обвили его плечи, кажется, немного успокоился. Неужели он все же чувствует?.. Уже долгое время после того, как Смурена навестила брата, бритвенное лезвие лежало на полке, а канцелярский нож - на столе. Оба орудия лежали без человеческого прикосновения долгое время. Смутное беспокойство снова разлилось по груди, которой уже нет. Хах, тела нет, а все равно что-то ощущается... Ладонь ложится на плечо со слепой стороны - брат "ни с того ни с сего" поежился. Другая ладонь легко касается головы - теперь уже выходит касаться, не проходя насквозь. Если насквозь, это может быть больно... Не хочется делать еще больнее, хочется наоборот хоть как-то утешить, хоть как-то облегчить все это. Брат пошатывается, но выходит осторожно направлять его и подстраховывать, быстро переплывая то в одну сторону, то в другую, пытаясь придерживать или легонько подталкивать. Брат почти падает в кровать и лежит, почти не двигаясь. Ему опять хуже. Но помощь ни от кого не принимает, упрямый. Всегда энергичный трудоголик тратил все силы на поддержание рассудка и, одновременно с этим, самоистязание. Брат оборвал все связи с внешним миром. Уже потеряв всякую надежду достучаться, все равно "сквозняком" листает страницы одной из книг в поисках вложенной "шпаргалки" с азбукой Морзе. Пальцы отстукивают: "Я тут! Все в порядке! Я с тобой". - Я убил тебя, - слышится угрожающе спокойный голос Меттатона, но что-то в нем выдавало, что брат полностью разбит. - Я убил тебя! - голос начал срываться, и пальцы поспешили отбивать уже на их детском шифре: "Нет! Все хорошо! Приём!" - Прости меня, пожалуйста... - он же все равно не услышит... так зачем говорить? Чувство вины за свое бессилие снова захлестывает, но, если не оставить попытки, может, все же однажды выйдет?.. Напстаблуку пришло в голову попытаться порыться в их почтовом ящике. До сих пор приходят письма от одного из, кажется, самых преданных поклонников - некого Папируса. С какой-то странной боязнью Напстаблук все тем же "сквозняком" роняет плотно запечатанный конверт с наклейкой с красным кабриолетом и, немного правее, нарисованной четырехконечной звездочкой. Этот подросток всегда приклеивал или пририсовывал что-нибудь "для настроения" на конверт - брат, показывая и посмеиваясь, умиленно улыбался. Меттатон сначала даже не заметил конверт, но потом, сам не понимая зачем, приподнял и, после длительного осмотра, развернул. На сложенном вчетверо листе размашистым почерком было написано: "Ты очень крут! Мы с Сансом очень ждем твоего возвращения и беспокоимся. А Я (парень всегда писал "я" заглавной буквой и особенно размашисто) особенно волнуюсь! И Андайн ждет, хоть никогда не признается!.." - и прочее в том же духе. В конце приписано "Скучаем..." и, уже другим почерком, мелким, с более закругленными буквами: "будь здоров". Брат несколько раз перечитал письмо, но подтвердились опасения: кажется, оно никак не подействовало. Брат просто, не глядя, положил его на полку. Прошла еще пара мучительных месяцев. Уже, кажется, больше не было смысла греметь, шуршать, перекладывать вещи. Но придерживать брата смысл еще был: так он хоть не падал. А ему все хуже и хуже... Напстаблук большую часть времени сидит в углу, просто ожидая чуда. Или уже ничего не ожидая... Все резко поменялось в один вечер: брат собрался и куда-то надолго ушел. Когда он вернулся, лицо его не выражало никаких эмоций. Сняв солнечные очки и необыкновенно осторожно для последнего времени положив их в футляр, Меттатон ровным шагом двинулся на кухню. Хотелось выбраться и пойти за ним, но... точила мысль, что все уже бессмысленно, оставалось только ждать. Но вдруг воздух вокруг задрожал - призрак все же быстро поплыл к человеку. И как раз вовремя: руки, ставшие уже совсем прозрачными за последние полгода, успели подхватить опасно наклонившееся куда-то вправо тело. Брат, кажется, совсем уже ни на что не обращает внимания. На столе перед ним лежал черный футляр. Крышку заклинило, и открыть вышло не сразу. Дрожащие пальцы нащупали лежащий в футляре пистолет. Медленно, закрыв глаза, Меттатон поднес дуло к виску. Губы что-то беззвучно шептали. Сначала призрак впал в ступор. Как это может быть возможно? Пистолет? В руках того, кто всегда поддерживал всех, нес свет всем, начиная школьными друзьями и оканчивая людьми, узнававшими известного актера в фильмах?! Руки тряслись. Уже пять минут Меттатон просто стоял, прижав дуло пистолета к виску. Напстаблуку показалось, что его окатили ледяной водой. Он мигом подлетел к брату и начал трясти его за плечи. Тот вздрогнул. Призрак загремел лежавшими в открытом ящике столовыми приборами. Рука Меттатона дрогнула сильнее. Напстаблук загремел громче. Пистолет немного опустился. Напстаблук в спешке, пройдя сквозь стену, подлетел к синтезатору и наиграл знакомую им обоим мелодию. На кухне что-то грохнуло (пистолет упал на пол), и послышались сначала неспешные тяжелые шаги, потом - бег. Вбежав в комнату, в первую очередь Меттатон увидел полупрозрачный светлый силуэт. Силуэт висел около синтезатора, клавиши нажимались будто сами собой, наигрывая мелодию, давно написанную покойным братом актера. Чем дольше Меттатон вглядывался, тем больше видел. Тонкие руки, узкие плечи, острый подбородок, прямой нос. Большие темные глаза, пронизывающе вглядывавшиеся в глаза Меттатона. Последний, отойдя от шока, упал на колени. Еле слышно прошептал: "Блуки, почему ты плачешь?" Спустя полмесяца в теперь уже аккуратной, чистой квартире зазвонит телефон. Звонкий голос Смурены оповестит о том, что доктор Альфис и ее новый коллега, талантливый врач-азиат по имени Фриск, вернули к жизни некоторых пациентов, в числе которых сестра Смурены. Меттатон, разумеется, сразу поедет к ним в больницу. Через еще пару месяцев Меттатон заключит выгодный контракт, и вскоре выйдет первая песня, записанная им и Смуреной на музыку Напстаблука. Спустя полгода это будет один из самых популярных дуэтов, и никто не будет знать, что на самом деле это трио.