chatting

— выкладывай, док. у грэма в руках была большая кружка чая и привычная улыбка на лице. доктор не знает, где он достаёт их каждый раз. кружки. она сидела на лестнице и смотрела в никуда. тардис была пустой, ее стены заполнялись гулом двигателей. голосов не было уже несколько дней (недель). одиночество тоже бывает полезным. а потом она забрала грэма. — в смысле? она не пытается улыбаться в ответ. грэм не отвечает, вздыхая, неожиданно. он подходит, взбирается до ее уровня. садится тяжело, почти падая, под весом прожитых лет, опыта отчаяния, боли, потери. она позвала именно его. — долго ты одна? — он спрашивает, но будто утверждает. доктор поворачивается и смотрит, и он в неё. изнутри выворачивается желание выпустить себя. всю злость, ненависть, вину. как долго они копились внутри, она почти ломается. — не знаю. всегда. — слушай, док, ты не обязана говорить мне, что случилось. просто поговорим. как я вечером в пабе. это ведь всегда неплохо, да? болтовня. она сжимает колени под себя и кивает. поджимает губы и смотрит на него, пытается не улыбаться слишком сильно. — моя мать часто говорила мне: «в счастье, как и в горе, нет смысла, если ты его ни с кем не разделяешь». я ей не верил, а когда она умерла, мы с отцом держали свои мысли у себя. я прожил жизнь практически впустую, пока кое-кто не научил меня говорить. доктор не отрывала взгляда, пока грэм смотрел куда-то в сторону. он переодически прерывался, глотал тёплый чай, и вкус был воспоминанием, которые он принимал и вживлял. — я никогда не забывал о ней, о маме. и сейчас не посмею. я не научился отпускать ее, прощать отца, что забыл меня, но у меня больше нет времени, чтобы гнить, мой организм делает это за меня. — не говори так, — тихо вставила она. — это так. я умираю, док, это нормально. но не сейчас. слишком хороший чай. он посмотрел на неё, и она больше не сдерживала улыбки. — у меня не было такого детства, грэм. мне кажется, откуда я родом, детства не было…нет ни у кого вообще. мы смотрим в воронки времени, учимся высшим наукам в тех же зданиях, где работают канцелярии и старейшины. — ой, не удивительно, что ты сбежала. — да. я планировала бежать с самого момента, как начала всё понимать. рационализм и традиционализм сводил с ума. мне повезло, на моем потоке почти все были такие… она прервалась. то ли промочить горло, то ли задохнуться от вернувшейся боли. грэм не прервал её, и она не успевала корить себя за излишнюю болтливость, но пауза вернула ей реальность потоком волны, ветра по загривку и пресного запаха оранжевых трав. — мне жаль, грэм. жаль, что я втянула вас, хотя вы понятия не имели, что я такое. каким монстром я могу быть, как сильно меня может занести. я не предупредила вас, насколько сильно могут разодрать тысячелетия жизни, и как опасна жизнь с тем, кто успел совершить все свои ошибки трижды. — эй! никто не просто меня оставаться, я сам решил, раз. два, поговорим о твоём возрасте попозже. и лучше расскажи мне ещё про своё детство, три. в этом твоём потоке чудак в фиолетовом тоже был? она замирает. глаза падают в пол. — да. он был моим другом. у меня было много друзей, но с ним расходится было… хуже. хуже всего. его образы. каждое лицо скользит в ее голове. детство, бег в траве. ощущение чужой кожи на руке, чужого голоса в мыслях. темнота. — чем же он был так важен? — дал мне понять, что я не отброс общества. что я такой же особенный, как и он. — мы оказались разными. мне хочется ненавидеть его, но я не могу, потому что это моя вина, вина моего народа. мы все вместе помогли ему сойти с ума. я ответственна за каждое убийство от его рук. — ничто не может никого оправдывать, док. всегда можно стать лучшим человеком, ты не обязана любить всех. — грэм, тут все совсем не так… — то, что вы таймлорды, ещё не значит, что вы такие особенные. все как у нас, а у нас причины не оправдывают поступки. и ты не должна себя винить, а научится прощать. и себя, и его и всех своих людей. злиться, ругаться, но прощать. а ещё говорить. он остановился и выпил ещё чая. от кружки шёл пар, как будто только заварили. время иногда даёт сбои, кажется, что идёт бесконечно, но ничего не прошло. — моя планета уничтожена. она говорит это почти спокойно. как классическую заученную фразу. за года без дома она к ней привыкла. грэм даже не вздрагивает. — как? — мастер. что-то узнал, и отомстил всем, мне, потому что устал терпеть. мы уничтожали его, он уничтожил в ответ. лица в ее глазах. менялись, шептали, смеялись. — и я сносна к нему обычно., но сейчас… я будто могу мучать его. он добился своего, потому что я теперь как он. лица вращались, пока не врезались в детское. в глаза голубые, алые губы, эксперименты, шелест кожи. и снова в борьбу, предательство, потерю. — в детстве было легче. он один способен сделать такое со мной. мне нужно было сказать вам раньше. она кладёт подбородок на колени. в глазах больше нет ни смеха, ни даже улыбки, а чёрная бесконечность всего космоса, каждой потерянной в нем души, каждой потерянной частички своей. — в детстве всегда легче, а потом вы вырастаете, но забываете, что нужно говорить. как давно ты говорила ему это? а, док? — никогда. наверно. я устала. пытаться его исправить, но если я поддамся ненависти к нему, то больше не вернусь. — думаю, никто не идеален. нельзя не ненавидеть, нельзя не злиться и эти чувства не изливать. не будь так требовательна. кто тебя об этом просит? — я. — нет никакого разделения на чёрное и белое. или вы, инопланетяне, все по такому принципу живете? огорчу, вам пора вырасти. он тихонько засмеялся. двигал плечами, чтобы размяться. видимо, тело не позволяет ему сидеть в таком положении слишком долго, но сейчас остановиться она уже не могла. — если он настолько незаменим, то поговори. не меняй, ты не изменишь никого, но ты можешь открыться. потому что если ты действительно жалеешь о своей привязанности, то отвяжись. он мне не нравится, крыша набекрень. хотя, у кого из нас нет? — да. они молчали. тардис была заполнена тишиной и гулом. и протяжным дыханием сбоку. не одна.