Напарник

      Хьюго колошматит грушу с таким остервенением, будто пытается прорваться через оцепление, выиграть олимпийскую медаль, спасти чью-то жизнь… Короче, тупит. Николас знает причину: друг поругался с женщиной, которая его вырастила, и не может себе этого простить. Решение проблемы кажется Нико очевидным, Хьюго же раз за разом предлагает все более нелепые варианты:       — Может, купить что-нибудь?       Сильный, красивый, но такой балбес!       — Миссис Джонсон не ждет от тебя подарков. Никакие цветы не заменят искренних извинений. — Николас чувствует себя учителем в младшей школе, объясняя элементарные вещи.       Он уже битый час придерживает несчастный снаряд, чтобы тот не улетал слишком далеко, и пытается понять, чего хочет больше — чтобы Хьюго наконец успокоился или продолжать любоваться блеском глаз и линией сжатой от напряжения челюсти, игрой мускулов во время очередного удара и эффектным рельефом ягодиц. Хьюго молодец, бьет всем телом, доворачивает, дорабатывает бедрами так старательно, что Николас обнял грушу, делая вид, что иначе не удержит, и ругает себя за необдуманное следование моде: шаровары бы сейчас попросторнее, а не эти подло облегающие треники.       Хьюго запыхался. Николас знает, что этот агрегат для убийств способен вколачивать кулаки в резину еще пару суток без перерыва, и устал он не от тренировки, а от попыток вырвать из разума мысли, которым невозможно просто надавать по морде. Николас поделился бы своими, но в голове Хьюго и так тесно — не пустит. И в сердце тоже не пустит.       Сняв с руки перчатку, Хьюго протирает подолом майки мокрый лоб. Николас поспешно отводит взгляд от обнажившегося жесткого пресса, аккуратно отлепляется от обтянутого красной кожей снаряда и осторожно смотрит вниз, чтобы оценить, насколько его проблема заметна. К счастью, хоть штаны и обтягивают неприлично, черный цвет в плохо освещенном зале скрадывает лишний рельеф. Хьюго дергает подбородком в сторону выхода:       — Пойдем. Хочу скорее в душ, здесь дышать нечем.       — Да, ненавижу запах пота, — врет Николас. Ну, то есть, почти. Вонь в зале ему и впрямь не нравится, но рядом с разгоряченным Хьюго он бы еще побыл, с удовольствием.       — Тогда зачем со мной ходишь? Все равно ничего не делаешь.       — Я тебе грушу держу, это тяжелый физический труд!       — О котором тебя никто не просил, — усмехается Хьюго.       Пока он не задал какой-нибудь новый, еще более неправильный вопрос, Николас почти бегом устремляется к душевым. Прохладная вода остужает тело, но не мысли: обнаженный Хьюго в соседней кабинке.       — Хью…       — М?       Надо было сначала придумать, что спрашивать, и только затем звать. Ляпнуть какую-нибудь наивную глупость, чтобы позанудствовал, понаставлял на путь истинный, поговорил подольше, послушать…       — Как ты думаешь, мы победим?       — Живи настоящим, Нико…       Да, вот так. Он прислоняется к холодной стене душевой и закрывает глаза.       — …чувствуй красоту мгновения, будь благодарен за всё…       То, что нужно. Николас гладит себя по груди, животу…       — …нам, конечно, удалось завладеть второй частью артефакта, но какой ценой…       Вот зачем он о грустном? Николас разочарованно стонет, и Хьюго тут же обеспокоенно выглядывает из-за перегородки:       — Нико? — Переводит взгляд ниже. — Ну ты даешь! Нашел место.       «В других местах тебя нет». Николас молча отворачивается.       Хьюго выходит бесшумно, лишь легкий сквозняк из ненадолго приоткрывшейся двери сообщает, что Николас остался один. Возбуждение не спадает, сознание атакуют образы один другого горячее: Хьюго мощными ударами мстит груше за все свои беды; Хьюго раздевается перед душевой — четкие, экономные движения зверя, танец рельефных мышц под кожей; Хьюго в соседней кабинке растирает ладонями гель для душа, ведет руками по бедрам, подмышкам, шее… Возбуждению было без разницы, что последнюю картину Николас никогда в жизни не видел.       Выйти в подобном состоянии в раздевалку — так себе идея. Он обхватывает член у основания, чтобы избавиться от проблемы, но вместо этого сдвигает руку вверх, вниз, еще раз… Воровато выглядывает из-за перегородки, убеждается, что действительно один, и переходит в соседнюю кабинку. Выдавливает немного геля на ладонь, подносит к лицу: вот как теперь пахнет Хьюго. Размазывает перламутрово-зеленую лужицу по плечу и снова нюхает.       Мыльными руками по мокрому телу… Шея, такое любимое место: изредка Хьюго одобрительно хлопает Нико по лопаткам, и хочется самую малость присесть, чтобы досталось загривку. Спина, ягодицы: иногда он мечтает попасть в окружение, чтобы затылок к затылку, плечо к плечу отбиваться от всего мира.       Левая ладонь ведет по лицу, ребрам, животу, помогая мечтать, представлять совсем другие руки. Правая скользит ниже, сжимает напряженную плоть, гладит сочувственно, и почти сразу ускоряется до предела, до судорожного сведения запястья. Ноги не держат, и Нико приваливается к перегородке.       Порыв холодного воздуха подсказывает открыть глаза.       — Ну ты чего заст…       Николас с ужасом смотрит в лицо Хьюго, уже полностью одетого, с подсушенными волосами, которые он и не пытался укладывать. Рот друга все еще открыт, хотя договаривать слово он явно передумал, нижняя губа, всегда упрямо поджатая, сейчас кажется нежной, трогательно мягкой. Взгляд залипает на ней намертво.       Медленно поднимая руки в жесте капитуляции, Николас спохватывается, что стоило наоборот опустить их, прикрыть, сжать и предотвратить. Поздно: оргазм настигает жертву, и густые белые капли толчками вырываются наружу, стекают по члену, падают на пол.       — Привет, — нелепо бормочет Николас.       Хьюго рукой закрывает глаза.