Сегодня ночью я проснулся,
осознав, что отчаянно нуждаюсь в тебе.
С Павловым такого никогда не было. Но видимо всё когда-то случается впервые. Так и сейчас Дима будто бы вынырнул из глубокого сна в каком-то паническом замешательстве и резко сел. Нет, это не был кошмар, просто внезапно Павлов почувствовал себя очень одиноко. Будто бы не было рядом никого, только он один и пустота вокруг, обволакивающая, водой затекающая в рот, нос, уши… Спокойствие. Павлов отдышался. Посмотрел на мирно сопящего рядом Калинкина. Всё хорошо. Вот он, спит без задних ног, вроде даже улыбается чему-то. Такой славный. Волосы растрепанные. Мальчишка совсем, хоть и повзрослел с момента их первой встречи. В груди защемило снова так, что Диме пришлось ртом глотнуть воздух. Он провел пальцами по жениной щеке, приоткрытым губам, негромко позвал. — Жень. — М… — Жень, люблю тебя. — Дай поспать, Дим, а. Павлов улыбнулся — Женя такой Женя даже во сне, и встал с кровати, ушёл на кухню курить. В предутренних сумерках ярко-голубым горели цифры на микроволновке. 3:54. Калинкин был прав — спать оставалось меньше трех часов. Из форточки тянуло утренней прохладой, а никотин лениво перемешивал мысли, среди которых были совсем невеселые. Снова накатила иррациональная тревожность, но Дима еще пару раз затянулся и, потушив бычок, глотнул свежего воздуха и дал тревожности имя. С проблемой легче бороться, когда знаешь, в чем она заключается. Проблему звали Евгений Калинкин. Точнее, его переезд в столицу. Не то чтобы с этой проблемой надо было именно бороться, но решения она требовала. Дима окончательно осознал, что без Калинкина ему будет очень хуево. А тот уже завтра (сегодня, Дим, сегодня) уезжает в Москву. Насовсем. От одной только мысли Дима задыхался так, будто бы его легкие выжимали как тряпку. Павлов понимал, что не может запереть Женю у себя дома, что нельзя быть таким эгоистом, но если он даже сейчас, на кухне, чувствовал себя опустошенным, хотя Калинкин сопел за стенкой (а казалось бы — сделать десять шагов и вот он снова рядом), то что будет через месяц, год? Десять шагов. Семь метров пройти. А уже завтра будет семьсот километров. Невыносимо. Павлов вернулся в комнату и сел рядом со спящим Женей. Больше всего сейчас Диме хотелось сгрести это худощавое тело в объятия и сидеть так до рассвета, но нет, Калинкин будет ругаться и плохо себя чувствовать днем. А день предстоит сложный. В груди защемило — не верил Павлов в отъезд, не хотел верить, не мог принять, что уже завтра будет просыпаться один. Без Жени. Женечки. К горлу снова подступила тревога. Касания. Дима не смог удержаться, это было нужно. Он опустился на пол рядом с кроватью и мягко взял руку безмятежно спящего Калинкина в свою. Пальцы Жени чуть дрогнули и легонько сжались — Дима улыбнулся и развернул ладонь, массируя её. Поцеловал середину ладони, поочередно — пальцы, чуть прикусывая, увлекаясь. Не отпускать. Дима держится за женину руку как утопающий, тревога не отступает, нарушая мерный ритм дыхания и самоконтроль. Забывшись, Павлов сжимает пальцы слишком сильно и возвращается в реальность от хриплого голоса Калинкина. — Дим, ну что ты делаешь? Я спать хочу. — На пенсии выспишься. — Дим… — Помолчи, пожалуйста, и просто поцелуй меня. Мне тебя не хватает. Уже не хватает, Жень. Калинкин недовольно поморщился, с сожалением вытряхивая себя из сна, но глаза открыл. Такой смешной спросонья. Он уже всеми мыслями в Москве, он бы и рад ответить Павлову с тем же желанием, но слишком хочет спать и уже слишком далеко отсюда. Он немного раздражен — столько времени потратил на то, чтобы принять это решение, потому что Дима остается, потому что в первый (и во второй, и в третий) раз наотрез отказывался уезжать из Петербурга, и потому что Павлов сам настоял. А теперь вот, сидит и чуть ли не волком воет, за руку цепляется. А Жене и самому выть хотелось, только он вида не показывал. Думал, так легче будет. Не стало. Дима всё понимает, но он хочет последние часы провести с близким человеком. Не просто рядом, а чтобы рука к руке, глаза в глаза и одно дыхание на двоих. От Калинкина инициативы сейчас не дождёшься, поэтому он первым накрывает губы Жени своими, зарываясь рукой в его чуть отросшие волосы. Павлов любит целовать Женю мягко, долго, но уверенно. Цепляться пальцами за отросшие волосы, улыбаться в поцелуй. Целовать в шею, подходя со спины, легко мазать языком за ухом, выбивая из жениных лёгких рваный вздох. Дима невероятно тактилен, но в тоже время этих самых прикосновений ему более чем достаточно. Он может часами перебирать волосы Жени или оглаживать его спину, пока тот тупит в телефон, или просто обнимать, со спины, лёжа под Калинкиным или сидя — неважно. Павлову просто необходимо ощущать Женю рядом, подушечками пальцев, ладонями, телом, кожей. Калинкин же всегда целует Диму сильно и глубоко, вжимая Павлова в ближайшую вертикальную (и не очень) поверхность. Оставляет засосы на шее, лезет руками под футболку, царапает спину. Прикусывает губы, стукается зубами и, чуть отстраняясь на недовольное шипение Димы, заново затыкает его поцелуем. Жене нужен Дима, чтобы выплеснуть свою энергию, эмоции, желания. Дима благодарно их собирает, коллекционирует, помнит. Их поцелуи — всегда, и сейчас не исключение — вечное соперничество. Мягкость и настойчивость Павлова против импульсивности и напористости Калинкина. Дима нависает над Калинкиным, упираясь руками в кровать, но тот не дается и тянет Диму, а на себя, переводя его в горизонтальное положение. Женя выгибается, прижимаясь к Павлову, трется пахом об его бедро, распаляется и требует большего, буквально вылизывая димин рот до полустонов, до звона в ушах от нехватки воздуха. — Д-дим… я хочу… — Женя отрывается от диминых губ, помутившийся взгляд не сразу фокусируется — Подожди, — Павлов отстраняется, смотрит куда-то в стену. Он ясно понимает, что если сейчас (как бы этого ни хотелось) согласится, то не сможет отпустить Женю, что с ума сойдет, как только попрощается с Калинкиным в аэропорту. Нельзя. — Прости, Калыч. Не могу. Женя понимает. И злится. Тянется к Диме и жадно целует, больно кусая нижнюю губу, язык, отстраняется и опускается чуть ниже, к шее. Укус — поцелуй, еще один укус, потерпишь, Димочка, придется походить в водолазках. Павлов не может Калинкина выебать перед его отъездом, а Калинкин не может оставить Павлова без отметок, по которым будет видно, чей Дима. Больше всего на свете Павлов любил эти отметки. «Мой» — слышит Дима горячее дыхание и чувствует на шее очередной укус. Утром все они проявятся синевой. «Твой» — выдыхает Дима, перехватывая губы Калинкина, целует легко и проводит рукой по волосам. — Поспи еще, Жек, — до будильника остаётся часа полтора, но Калинкину и этого достаточно — он в момент засыпает, закинув ногу на Павлова. Дима знает, что не уснёт, и просто закрывает глаза, прокручивая в голове самые яркие воспоминания, связанные с Женей. Женечкой.***
Конечно же Дима заснул. Конечно же Женя не услышал будильник. Спасибо Гришечкиной, которая позвонила Павлову и попросила докинуть Калинкина до Пулково — они договаривались ехать вместе, но она сама проспала и не успевала забрать Женю в аэропорт. Хорошо, что чемоданы были собраны — осталось только дождаться такси и погрузиться. Калинкин заметно нервничал — он не любил опаздывать, и Дима пытался его успокаивать, до тех пор пока на него не огрызнулись с просьбой завалить ебло. Павлов сделал вид, что обиделся и до середины дороги они ехали молча. Нарушил относительную тишину Дима. Пока Женя сидел в наушниках и смотрел в окно, он вынужденно слушал бормотание радио в такси — второпях забыл наушники дома. Как думаешь, я смогу попасть на радио? Ведущим, например. — Павлов тронул Женю за рукав, отвлекая от разглядывания мелькающих пейзажей. — А? Что? — Калинкин вынул наушник и повернулся к Диме. В глазах мелькнул огонёк — оттаял. — Я смогу стать ведущим на радио? — повторил Дима. — На радио конкурсов с бутылкой и карандашами нет, — фыркнул было Женя, но осёкся — Дима выглядел серьезным, а это случалось не так часто. — Думаю, да. На то же «Камеди», почему нет. Жаль только они в Москве, а так бы тебя взяли, я уверен… Павлов не ответил, но улыбнулся и взял Женю за руку. Москва, значит. До Пулково они добрались быстро, и даже с Гришечкиной нашлись на регистрации, а не в дьютифри, как это обычно бывало. Женя подмигнула Диме, скользнув взглядом по виднеющимся засосам, и исчезла в толпе китайцев — позвонил Шакулин и начал ныть, что потерялся. Очень вовремя. Женя молчал. Дима судорожно пытался придумать тему для разговора, но понимал, что ничего конструктивного сейчас не выйдет. Он поднял глаза на Калинкина, ловя его взгляд и хрипло произнес: — Ну… легкого полета? Пиши, как сядете, ладно? — И, сглотнув колючий ком в горле, продолжил, — Я приеду, Жень. Насовсем приеду. Подождешь? Женя молчал. Знал, что Павлов был необязательным, обещания свои не сдерживал практически никогда, поэтому лишь улыбнулся грустно. Не верил. Хотел бы верить, но не мог дать себе шанс на надежду. Дима знал, что Женя не верит, отчего было больно и обидно, и злился, на себя. Сам ведь такую репутацию заработал. И такое к себе отношение. Но не время для рефлексий, Павлов запихнул поглубже эти мысли и включил типичного себя. — Подождешь. Но я и так приезжать буду, а то вас только оставь одних — Москву сожжете. Не переживу, если Собянин станет мэром Питера. Их окликнул Вася, топающий за Гришечкиной. — Дим, привет! Нам пора уже, Жень, пошли. — он быстро подошел, пожал Павлову руку и заозирался по сторонам в поисках нужного выхода. Нагнавшая его Гришечкина только вздохнула, порывисто обняла Диму, чмокнув его в щеку, пожелала удачи и увела Шакулина «просвечиваться». Калинкин обернулся, махнул друзьям, что тоже идёт, и тоже обнял Диму, мазнув губами по губам. — Не делай глупостей, Павлов. И не пропадай.***
Женя не ждал. Был рад, когда Дима приезжал в Москву — по работе или на общие съёмки, но не ждал. С личной жизнью не складывалось, да он и не стремился. С Димой списывался нечасто, по необходимости. Будто и не было ничего. Так было легче им обоим. На стандартную «парочку» они никогда не были похожи. Скорее — друзья, которые договорились, что «если до вот такого возраста у нас никого не будет — начнем встречаться», но начали приглядываться друг к другу уже заранее. Когда Дима приезжал в Москву, они всегда находили время побыть наедине, но редко разговаривали. Павлов сразу лез целоваться, а Женя не сопротивлялся, и изредка сам тянул Диму в безлюдные места. Они скучали друг по другу, но не могли собраться с мыслями, чтобы обсудить то, что между ними было. Потому что оба знали, что это такое.Между нами любовь, вот такая, вот такая любовь
Любовь Павлова — горная речка. Бурная, быстрая, опасная, — нужно знать брод. Женя знает. Женя наизусть ту речку выучил и в диминой любви купается, не тонет. Калинкин все подводные камни знает, и умело этими знаниями пользуется — не все могли настолько долго выдерживать Павлова как партнера. Женя мог. С виду лишь добродушный, наедине Павлов в плохие дни выедал женин мозг чайной ложечкой, чередуя свои собственнические порывы с яростными признаниями и спонтанными ласками. Но в отличие от неконтролируемого горного потока Дима был покорным. Заботливым и понимающим, даже несмотря на нередкие вспышки ревности. Диме только скажи — он сделает, наизнанку вывернется, но сделает, найдет, приедет. Женя порой удивлялся, как у Павлова хватает времени на него, будто бы тот маховиком времени пользовался. Дима же улыбался и в какой уже раз говорил, что для Жени время всегда есть, опуская детали. Дима спокойный и смешной, Дима — сгусток нежности, и как в нем умещается столько такой любви — для Калинкина загадка. Любовь Жени — темный лес. Спокойный, неизведанный, непредсказуемый. Найдешь ли в этом лесу поляну с ягодами или дикий зверь тебя там сожрет — никогда не угадаешь, а бывало по всякому. Но в этом лесу Павлову хорошо, знакомо. Он в Жениной любви каждую тропинку, каждую веточку с закрытыми глазами найдет. Женя никогда не прикоснется первый, если они не дома. Женя будет краснеть и неловко смеяться из-за Диминых шуток на камеру, исподтишка показывать Павлову средний палец, и может быть даже ответит какой-нибудь колкостью. Женя не будет держаться за руки на улице, но облапает все колени Павлова, когда они в кино. И им не обязательно для этого сидеть на последнем ряду. Женя любит димины руки. Всего Павлова. Его мягкость, почти женские запястья, изучающий взгляд, искренность во всём. В миру они просто друзья, Павлов — взрослее, но импульсивнее, Калинкин — ответственнее, но наивнее. Кто бы знал, как изменяются они, будучи наедине. Ссоры были, были недопонимания. Но даже на эмоциях они настолько дополняли друг друга, что сами удивлялись, как быстро разрешались конфликты. Павлов всегда знал момент, когда можно уже подойти к Жене со спины, обнять и не наткнуться на раздраженное движение плечами. Женя всегда знал, какой по крепости кофе нужно сварить Диме, чтобы тот оттаял. И пусть в разлуке они почти не общались, при встречах они были чем-то бо́льшим, чем два любящих человека.***
Палкин Жек, ты вечером дома?Женечка
Да
Палкин Заеду?Женечка
Ты в Мск? Валяй
Палкин Жень, я переехал. Калинкин улыбнулся в экран. Где-то вымерла популяция волков. Павлов сдержал обещание.Женечка
Спасибо.
***
Дима приехал буквально через сорок минут, ввалился в квартиру со звенящими пакетами, но увидев Калинкина, такого домашнего,не беспокоясь о содержимом, практически уронил их на пол. — Черт, я так скучал, — Дима как был — в кроссовках и куртке шагнул навстречу и сразу же утянул Женю в поцелуй, привычно зарывшись руками в его порядком отросшие патлы. Тот, не отрываясь от губ Димы сделал пару шагов к стене, прижал к ней Павлова, проехавшись бедром по его паху, и на ощупь снимает с него куртку. Ближе. Дима запрокидывает голову, и Калинкин Жене даже говорить ничего не надо, Дима первым разрывает поцелуй и падает на пол, гулко стукаясь коленями. Домашние женины штаны одним движением опускает вниз, и поднимает глаза, довольно улыбаясь. Женечке много не надо, Женечка уже весь взмыленный и дышит тяжело так — а кто бы не дышал, когда на него преданно так, но в тоже время пьяно от поцелуев снизу вверх смотрит Павлов. Языком проводит по белью, по контуру вставшего члена, затем аккуратно стягивает боксеры. Дима берет в рот так же аккуратно и мягко, как и целуется, ускоряясь лишь тогда, когда Женя слишком сильно сжимает пальцы на его затылке и начинает непроизвольно толкаться глубже. Дима отстраняется, не позволяя проникнуть глубже, вытирает пальцами слюну и снова обхватывает влажными губами член, вырисовывая языком только ему ведомые узоры, проходясь по выступающим венкам и пропуская его чуть глубже в горло. Калинкин практически растворился в ощущениях, но чувствуя, что долго не вытерпит, с трудом собрал остатки самообладания. — Дим, по... подожди, я же не выдержу. Ты в душ, хотя… Подожди, я умоюсь схожу. — А ты подумай о холодце, успокоишься сразу. — Фублядь, Павлов! Дошутишься, ляжешь спать не солоно хлебавши, умник. Пока Калинкин успокаивался, всё еще подрагивая, под прохладной водой, Дима стоял сзади и спокойствию Жени не способствовал — лез руками под футболку, чуть царапая короткими ногтями и живот Калинкина, под резинку его домашних штанов, сжимая ягодицы, и мягко целовал в загривок. — Жень, я хочу, — Павлов чуть запнулся от внезапной мысли, которая сразу заполнила его сознание, — чтобы ты сегодня был сверху. Калинкин поднял голову и посмотрел на Диму через зеркало. Руки Павлова перестали блуждать по его животу, оба заметно напряглись. Женя — от неожиданного предложения, Дима — от возможной реакции. — Ты серьезно? Ты. Ты же никогда, — Калинкин поперхнулся воздухом и еще несколько секунд восстанавливал дыхание, — Ты действительно готов? Дима кивнул. Женя в Москве изменился, будто повзрослел, взгляд уставший, но прямой, напористый. Такого Калинкина определенно хотелось, но если точнее — такому Калинкину хотелось отдаться.***
Павлов вышел из душа и поежился от прохладного воздуха. Женя, судя по звукам, завис на кухне, как оказалось — открывал бутылку вина. Дима подошел, взял Калинкина за руку. — Ты в порядке? — Да. Просто боюсь тебе навредить, — Калинкин взглянул на Павлова и в его глазах мелькнуло что-то из прошлого. Что-то из Питера, из 2016 года, когда они только начинали быть вместе. Неуверенность и какое-то удивление. Дима действительно ему настолько доверяет? Павлов прочитал этот взгляд и улыбнулся, повел Женю в комнату и уже там поцеловал — как обычно размеренно и глубоко, заново заводя Калинкина, выбивая из его головы ненужные сомнения. — Жень, ты меня хочешь? — он отстранился и лёг на кровать, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Калинкин кивнул. Вспоминая, как его обычно трахал Павлов — медленно, аккуратно перед этим растягивая пальцами (а еще очень вовремя вспоминая сцены из порно), Женя решил сделать ход конём и, нависнув над Димой, оставил дорожку поцелуев от шейных позвонков до копчика и, уже забываясь, перевернул Диму на спину, стянул белье. Пока Женя пытался нащупать под подушкой флакончик со смазкой — отчего Дима выразительно поднял бровь — ты серьезно? там? — дыхание чуть восстановилось, а руки перестали дрожать так сильно. Чуть помедлив, Калинкин выдавил на пальцы прохладную смазку и вставил, чуть поторопившись, два пальца, постарался согнуть их под нужным углом, как делал Дима. Павлов сматерился сквозь зубы и подался бедрами вверх, чтобы ощутить больше, потянул Калинкина на себя, увлекая в поцелуй, но тут же разорвал его, попросив шепотом: — Не тяни. Женя слушается и входит плавным толчком, давая Диме привыкнуть, и наваливается, кусает в шею и тут же зализывает укус. Дима в отместку царапает женину спину, прикрывает глаза и рвано дышит, срываясь на хриплые стоны, просит: «Сильнее», и Калинкин срывается с аккуратного мягкого темпа, входит резко, двигается быстро, сжимает крепко. Обоих ведёт, но Дима, чувствуя, что Калинкин вот-вот кончит, просит его остановиться, натыкаясь на помутненный взгляд - серьезно, Дим?, берет его за руку и накрывает ею оба члена, задавая своей нужный темп и доводя обоих до разрядки, легко целует вымотанного Женю в скулу. — Ты мой. — Твой, — Калинкин всё ещё дрожит и тяжело дышит, валится на прохладную простынь, закрывает глаза и тут же проваливается в сон. Дима находит в себе силы подняться и сходить в ванную, а после сам засыпает, накрывая женину руку своей. Оба спокойны и счастливы и, спустя столько времени, вместе. Дима любит Женю ярко, Женя любит Диму тихо, но в сексе они негласно меняют роли. Секс — будто игра. Самая честная, самая открытая. Это не смена ролей, не спектакль, это новый, более глубокий уровень доверия и эмоций, которые не боишься вынуть и осознать и которые доступны только для них двоих — Женины для Димы, Димины для Жени.***
Дима проснулся раньше и ушел курить на кухню. Мышцы чуть ныли, но он был даже рад таким ощущениям. Было. Пока Павлов втягивал едкий дым, на кухню, зевая, ввалился Женя, морщась от практически забытого запаха недорогих сигарет. — Перестань. — Калинкин выразительно посмотрел на сигарету и кашлянул. Курить он пытался бросить уже давно и Павлов с его утренней привычкой этому отнюдь не способствовал. Дима усмехнулся. — Вчера ты говорил иначе. — Дим… — Хорошо, Женечка. — потушил сигарету. — Люблю тебя. — Я тоже, Дим. Я тоже.