I'm so existing on my own.

Под ногами распятием - выженная, засохшая позднеоктябрьская трава. До ската в низину, что сбоку по склону едва ли более, чем полшага. В пределы взора нещадно впечатано, отточено и картиной застывшей продиктовано шевеление дальних древьев, что ветвями, точно плетьми, образуют карикатуру неразберимой спутанности между краями действительности. Он знает совершенно, что сухость во рту от полудюжины выкуренных Lucky Strike и ломкая истончённость видимых на расстоянии в пятнадцать минут неспешной ходьбы ветвей - из ряда общих описаний морализированной истощённости. Перед Томасом - обрывная. Он знает знает знает. Слишком многое. Потому что отведённой свободы на проявление тяги эмоциональной себе он права не дал. Измял его, выжег на открытом пламени собственной безаппеляционности, пеплом окрестил ладони свои без учёта, что остаточный сажевый осадок сдирать ему доведётся уже расплатой. За ужесточённость, непримиримость и своенравие, взрастившие его самолюбие, какому в данном случае впору назваться оплотом произошедшего за минувший десяток лет. Минувший стремительным соколом, крылом задевшим, точно остриём, насадившим невыводимые рубцы. Он приходит сюда, чтобы подсчитать, сколько тянуть ещё предстоит. Забыть нарочно, сколькое под неосмотрительностью за всё время захоронено, и сколькому предписано ещё быть. ... Потому что на заре ожидает до конечной не пройденная, зачем-то отложенная жизнь.