Редкостный урод

      Гриммель Ужасающий — редкостный урод. На него невозможно смотреть без брезгливого содрогания, и этот факт очевиден каждому, у кого есть пара зрячих глаз.       У него белесая кожа, холодная и шелушащаяся. Один лишь её вид оживляет в памяти образы свежих окоченевших трупов в длинных темных гробах или неизлечимо больных людей на последних стадиях недуга. Её быстрое, сухое прикосновение заставляет вспомнить шершавую чешую дохлой рыбы, медленно всплывающей кверху белым брюхом.       У него неказистые короткие, жесткие волосы, напоминающие проволоку. Они никогда не лежат ровно, вечно топорщатся во все стороны, как воронье гнездо. Очень бедное воронье гнездо — волосики у дражайшего драконьего охотника тонкие и редкие, за ними почти не нужен уход. К ним и прикасаться-то боязно — как бы не выпали все одним махом, сделав своего хозяина ещё на порядок уродливее.       У него омерзительное лицо. Вытянутое, тощее, озлобленное. Нос, щеки и даже часть лба сбрызнуты веснушками, такими же бледными и противными, как и их обладатель — они больше напоминают рытвины от оспы. Тонкие крылья ноздрей вздернуты вверх, как у принюхивающегося на охоте зверя. Подбородок узкий, но мясистый и мощный — таким спокойно можно орехи колоть.       Рот у него мерзкий, небольшой и карикатурно изогнутый. Верхняя губа выдается вперед: большие передние зубы просто не помещаются в таком маленьком рту. Сами губы тонкие, серенькие и растрескавшиеся — Гриммель имеет гадкую привычку облизывать их по поводу и без. Сначала он проводит скользким языком по нижней губе, а затем одним коротким движением, каким милые дамы размазывают помаду по своим пухлым розовым губкам, смачивает жидкой слюной и верхнюю. Над ней то и дело появляются покрасневшие бугорки герпеса*. Уродец расчесывает их зубами почти до крови.       Гриммель — драконий охотник, и тело его соответствует его профессии. Оно сухопарое, жилистое, сильное. Покрытое шрамами от ороговевших ступней до бледной тонкой кожи шеи. И сколько их! Широкие и узкие, длинные и короткие, резко бросающиеся в глаза и почти незаметные. Они хаотично пересекают кожу, как вторая сеть вен, сплетаясь в грубый узор. Некоторые так и не зажили до конца, а потому время от времени открываются вновь. Темная обугленная корочка трескается, лопается, сочась полупрозрачной сукровицей и желтоватым гноем. Гриммель шипит и изрыгает проклятья, но исправно прикладывает к ним целебные компрессы. Последнее, что ему нужно в его дрянной жизни, — это заражение крови.       Кривые вспухшие линии уродуют высокую грудь и впалый живот. Кое-где кожа натянута, как дубильное полотно, и раскрашена тоненькими белесыми отметинами — следами от вынутых швов. Там когда-то давным-давно драконий клык или коготь вырвал приличный кусок свежей плоти. Причем настолько большой, что потребовалось вмешательство лекарей.       Вместо ногтя на третьем пальце левой ноги у него изломанная темная линия, у правого уха не хватает крохотной части мочки. Два задних коренных зуба шатаются, и дыхание у него временами отдает какой-то прелой тухлятиной. Видимо, у бравого драконьего охотника до кучи ещё и проблемы с желудком.       Гриммель Ужасающий — редкостный урод. С ним невозможно говорить, не ощущая при этом дикую злобу, и этот факт очевиден каждому, у кого хватило глупости вступить с ним в беседу.       Он — эгоистичная наглая свинья, с холодной ненавистью смотрящая на мир вокруг. Обыкновенные люди приводят его в бешенство своей непроходимой тупостью, люди посмышленее вызывают лютую черную зависть. Ему доставляет удовольствие причинять им всем боль. Какую радость он, должно быть, получает от того, что сумел до полусмерти напугать какого-нибудь простодушного работягу красочными рассказами о жестоких драконьих убийствах. Какое наслаждение ему доставляет возможность унизить молодого ученого гения своими колкими ядовитыми замечаниями… Истинное наслаждение! Способен ли на это кто-нибудь ещё? Разве что только такой же поехавший на всю голову ублюдок, как Гриммель.       Он — надменный «толстокожий» циник, откровенно плюющий на мнение других. Добро, дружба, любовь и семья для него пустые слова. Признаки человечности, которая ему чужда. Он живет лишь дикой охотой, придерживается принципов, что уже лет так двадцать покрылись паршой. Жалость ему неведома, и методы его жестоки. Он, как одичалый пес, несется вслед за добычей — не столько для того, чтобы насытиться, сколько для того, чтобы излить накопившуюся черную ненависть, вцепившись кому-нибудь в глотку. Даже в своем высоком ремесле он эгоистичен. Ни о каком благородстве тут не идет и речи. Важен лишь азарт погони. Вой побежденного врага в ушах, кровавый жар на руках и вкус чужой смерти на языке. Война со всем драконьим родом уже давно превратилась для него в простую прихоть, бессмысленную и беспощадную.       Однако сам Гриммель этого никогда не признает. Он по сей день уверен, что дело, которое он вершит, правое, и готов оторвать голову каждому, кто дерзнет заявить обратное. Уверенность эта искренняя и чрезмерная. Остервенелая, отчаянная. Для него дракон — мерзкая тварь, а человек, защищающий его, — предатель всего человеческого рода, заслуживающий лишь смерти. О, нет! Он не убивает людей своими руками — кодекс «правильного» борца со злобными ящерами ему запрещает. Он всего лишь выстраивает ситуацию так, чтобы живым из неё вы уж точно не вышли. Никто же не назовет хорошо подстроенный несчастный случай полноценным убийством, правда?..       Его выводят из себя без умолку галдящие болтуны. Слушая поток их непрекращающегося бреда, он думает лишь о раскаленных щипцах и острой иголке с крепкой длинной ниткой. Охотник не терпит лишних прикосновений. Он никого не подпускает к себе и сам ни к кому не подходит близко. Для него близость — порок, а привязанность — слабость. Ему не нужны другие люди, чтобы быть счастливым. Похоже, ему вообще не нужно счастье. Его вполне устраивает и безрадостное одиночество.       Он бесконечно холоден и жёсток, как почивший в глыбе льда мертвец. Эмоции у него наигранные, движения — нарочито театральные. Гриммель играет в жизнь, давно забыв, каково это в принципе — жить. Годы бессчетных убийств и фанатичных метаний выели его изнутри начисто, как могильные склизкие черви. Когда-то он был безжалостным оружием, разящим насмерть. Теперь же он — безобразное нечто, покореженное, затупленное и изъеденное ржавчиной. Огонь в его глазах давно угас, и былая сила медленно покидает тело.       При взгляде на него в душе копошится брезгливая жалость. Казалось бы, это никчемное существо, абсолютно мертвое внутри и едва живое снаружи, давно пора отправить навстречу его судьбе. Оно и так слишком долго задержалось на этом свете. Край вечной тени — закономерный итог жизненного пути. Смерть равняет всех: и праведников, и грешников.       Гриммель Ужасающий, конечно, редкостный урод, неспособный признавать свои ошибки, ровно как и каяться за них. Тем не менее, даже он заслуживает упокоения…       Однако ты решил иначе, мой дорогой капитан, не так ли? Почему же ты его спас? Почему подарил ему второй шанс, отогнав костлявую черную тварь прочь? Почему?       Потому что иначе не мог. Не умеет он вот так просто отпускать людей на тот свет. Кто-то его за это любит — кто-то ненавидит. Но капитан Эрллас стоит на своем: «Смерть рано или поздно призовет всех нас. Однако это вовсе не значит, что стоит безропотно ей подчиняться». Этот мир прекрасен и полон соблазнительных перспектив и возможностей. Каждому должно хорошенько распробовать это, прежде чем уйти за грань.       Потому что он — честный благородный балбес, любящий находить неприятности на свою подтянутую жопу. Комплекс героя остался с ним ещё со времен бурной юности. Жажда спасти любого несчастного порой перевешивает здравый рассудок. Пускай даже этот несчастный — редкостный бессовестный мудозвон, незнающий значения слова «спасибо». Плевать! Зато совесть чиста, и чувство вины не грызет душу.       Потому что…       «Потому что руки у него изящные, длинные, сильные, а пальцы тонкие, цепкие, нежные. Потому что глаза у него «королевского»* цвета, и смотрят они прямо в душу, заставляя её трепетать. Потому что у него родинка на четвертой костяшке, крохотный шрамик на острой коленке, кривой левый клык…»       …мягкий высокий голос, созданный для пения. Сухопарые ладони, скучающие без музыкальных струн. Плавные движения в пору любому танцору, а редкие цветастые монологи — театральному актеру.       «Потому что его…»       …зубы взаправду немного кривые, но всегда чистые и белые, как облака в погожий день над морем. Дыхание по утрам отдает теплым медовым молоком и яблочной кислинкой. Волосы пахнут сеном и свежевыпеченным хлебом, кожа — терпким мускусом, который охотник терпеть не может. Старая одежда хранит еле ощутимые запахи пожухлого пергамента и стойких чернил, ядовитой химии и лечебных трав, высохшей грязи и давно пролившейся крови — Гриммель моется по два раза на дню, чтобы смыть все это с себя.       «И ещё, потому что у него…»       …высокий интеллект, богатый жизненный опыт и — временами даже чересчур — острый язык. Большой словарный запас, позволяющий ему произносить такие пламенные речи, что можно заслушаться. Умение выдерживать паузу в диалоге, точечно «уколоть» метким словцом, оставаться невозмутимым даже в самой безвыходной ситуации — словом, все то, что успешно помогает ему играючи побеждать в словесной дуэли, выводить оппонента из равновесия…       Потому что…       «Далеко не всегда человеческое уродство вызывает отвращение, а премерзкий характер — желание как можно скорее закопать его обладателя поглубже в землю».       Эрллас никогда не считал себя святым поборником чести и справедливости. Ему присуще благородство, но он далеко не невинен. У каждого есть свои темные тайны и грешки, и роменийский капитан в этом случае не является исключением.       Кто ж виноват, что его всю жизнь преследует желание плоти? Что любовь к прекрасной женщине для него равносильна страсти к великолепному мужчине? Жизнь коротка и зачастую горька, как редька. А потому капитан старается выжать из своего существование столько удовольствия, сколько сумеет. В своей ненасытности он не хочет знать меры. Он жаждет всего и как можно больше: рек крепкого алкоголя, «полян» всевозможных блюд, золотых гор до самого потолка, древних ценностей и редкостей любого толка. Он жаден до знаний, жаден до боя, жаден в любви.       Горячее вино с пряностями, опаляющее глотку. Приготовленное на вертеле жареное мясо собственноручно убитого на охоте кабана. Обнаженный стальной клинок, окроплённый кровью. Легкое, как перышко, прикосновение чужих сладких губ… Чего ещё может желать в этой жизни мужчина?       «Заглянуть в злые голубые глаза — так глубоко, как это только возможно. Пропустить сквозь шершавые пальцы колкие кончики серых волос. Припасть к худым запястьям с трепетными поцелуями, ощутив, как мерно бьется под тонкой кожей пульс ледяного сердца».       Капитан Эрллас никогда не скрывал, что он редкостный извращенец и отъявленный блядун. Его абсолютно не волнует пол, возраст, внешность и характер партнера — лишь личная порочная заинтересованность… Хм. Забавно. Выходит, в некотором смысле он не менее эгоистичен, чем его дражайший убийца Ночных Фурий? Впрочем, нет. Он чересчур к себе жесток. Собственные «хотелки» никогда не ставились им выше желаний любовника.       Собственно, именно поэтому он старается не подходить чересчур близко к колючему охотнику на драконов. Вряд ли такой полудикий одиночка, как Гриммель, адекватно воспримет его ухаживания. Чего уж говорить, если он от простой попытки завести с ним беседу начинает недовольно ворчать и скалить зубы. Эрлласу остается лишь мечтать.       Тонуть в своих фантазиях, где он может позволить себе абсолютно все — распробовать вкус разорванной мочки, мягко зажать ушной хрящ меж зубов, провести кончиком носа по сонной артерии, втянуть полной грудью терпкий мускусный аромат… Стоит ему только смежить глаза, как перед его мысленным взором предстают самые сокровенные грезы.       Белые охотничьи руки обвивают ему спину, остервенело царапают её, оставляя глубокие борозды от отросших ногтей. Юркие алые капельки скользят вниз, к пояснице. Длинные худые ноги сжимают его бока крепко, словно стальные тиски. Тяжелое горячее дыхание ерошит густую темную бороду. Его язык, меж тем, скользит по круглым отметинкам на впалых щеках и носу, медленно спускается к бледной груди. Припадает к темному мягкому ореолу, обводит по кругу твердую горошину. Ни шепотов, ни стонов, ни уж тем более криков — только вздохи с присвистом, скрип кровати, раздраженное, едва слышное шипение. Взгляд льдисто-голубых глаз из-под полуприкрытых век, холодный и пустой, словно морозное стекло…       Это не будет полюбовным соитием. Простой жестковатый секс без обязательств и клятв. Просто ещё один любовник на одну ночь, просто ещё один краткий миг удовольствия в копилку воспоминаний. Однако распаленному капитану нравится подолгу грезить о нем. Нравится думать о растрескавшихся уродливо изогнутых губах и налившихся алым бугорках «губной простуды». О сухопаром теле с холодной шершавой кожей на боках и нежной — на ладонях и шее. Об эластичных мышцах под пальцами, колких кончиках редких седых волос, острых ногтях, гладких больших передних зубах… «Как хорошо, что читать мысли на этом корабле могут лишь трое», — думает капитан, вспоминая все больше, становясь все смелее.       …О черных растрескавшихся шрамах, истекающих гноем. О грациозных руках и плавных движениях. О певучем высоком голосе, звенящем ненавистью и презрением. О мерзком высушенном лице, таком бесчувственном и эмоциональном одновременно. О серых густых бровях и мелких противных веснушках-оспинах. Об аккуратных небольших ступнях и том самом покалеченном третьем пальце. О синеватом остром языке. О спертом дыхании и медовом молоке. О чернильном хлебе и яблочном мускусе. О могильной грязи и кровавом вине. О не смытом грехе. О трупной синеве, мертвецком холоде на коже, во взгляде, в словах…       «…о томительном жаре во вздохе, во рту, меж худых бледных ног. О благословлённых самим Дьяволом узких ладонях, нежных пальцах с мягкими упругими подушечками. Об отражении свечей в прозрачных голубых глазах… О застарелом страхе, что прячется в них. О боли, страданиях и горе, пережитом десятки лет назад».       О глубокой иссохшей ране на сердце, хорошо скрытой и ревностно охраняемой её несчастным хозяином. Эрллас почти касался её невидимых рваных краев, чувствовал её всем своим израненным нутром. Кто распознает увечную душу лучше того, кто тоже когда-то был измучен страданием?..       Почему ты его спас?.. Почему подарил второй шанс?.. Почему?..       Потому что долг есть долг. Спасение попавших в беду — его промысел. Наряду с торговлей пряностями, поисками пыльных золотых бутылок и заказами на всякую шваль, больно зажившуюся на этом свете. Его совесть гибка, но не бескостна. Не сумев его спасти, капитан ещё несколько долгих бессонных ночей кряду пялился бы в потолок, размышляя на тему того, разумный ли он человек или просто бесчувственный мудак?..       Потому что охотнику нужна была помощь, а помогать капитана учили ещё с самого детства. Охранять, биться на смерть, стоять до самого конца. Любой из нас нуждается в крепком щите, за которым можно спрятаться, перевести дух. В защитнике, что вовремя встанет меж тобой и твоим врагом. И Эрллас с самого детства был именно таким — настоящим защитником, старавшимся оберегать от зла каждого, кто в этом нуждался. Время стерло многое из его души, но только не это. Только не жажду спасать, укрывать и беречь.       Потому что судьба — злокозненная сука, и с сердцем твоим она играет так, как ей вздумается. Понятно, что сейчас им движет лишь голая страсть. Что чувства, заставляющие горло пересыхать, а грудь — пылать, порождения простой человеческой похоти. Она всегда была ему присуща, и совладать с ней он не мог. Да и не особо хотел. Удовольствие, даруемое неразделённой любовью, порой во много раз сильнее и слаще того, что дает взаимная привязанность. Мастер Гриммель — конечно, весьма посредственный объект для тайного вожделения, однако Эрллас никогда не был особо привередливым в этом вопросе.       Гриммель Ужасающий — редкостный урод, как в физическом, так и в моральном плане. Он искалечен уже очень давно, и для Эрлласа это такой же очевидный факт, как то, что мир имеет форму шара.       Однако капитана это почти не смущает. Пока густой аромат седых волос охотника щекочет ему ноздри, пока холодные тонкие руки заставляют трепетать душу, пока взгляд голубых рассерженных глаз вызывает широкую улыбку, уродство Гриммеля легко можно стерпеть. Главное — не забывать о его существовании, не закрывать на него глаза. Влюбленная дымчатая пелена часто сглаживает все острые углы, скрывает все неприятные изъяны. Нельзя позволять ей это, нельзя! Иначе, быть катастрофе. За свою долгую и весьма говнистую жизнь капитан этот урок хорошо усвоил.       Да и какой в этом смысл? Зачем изничтожать всю прелесть этой жгучей отвратности? Ею нужно наслаждаться, упиваться, её необходимо ценить… Увековечить в балладах и стихах, да! Будь воля Эрлласа, он сложил бы о ней оду — и тут же её бы сжег. Рифмоплет из него отвратительный.       «А он все талдычит о своем этом чертовом молодом вожде», — с наигранной угрюмостью думает капитан. — «Иккинг Хэддок — то, Иккинг Хэддок — сё… Он заплатит!.. Ответит!.. Заплачет!.. У-тю-тю-тю-тю!.. Будет молить о милосердии… будет стоять на коленях… будет крича-ать!.. Эх, такая объемная развлекательная программа, и вся только лишь для одного мелкого засранца. Я скоро начну ревновать… Такому как ты, мой бесценный, нужен не сопливый мальчишка, а умудренный опытом муж, знающий что, куда и как. Меньшее непозволительно».       Но это все праздная лирика. Важно совсем другое. То, что время от времени заставляет капитана Эрлласа весело хмыкать себе под нос. Ведь получается так, что он цепляется к охотнику каждый божий день, охраняет его от всякой внешней дряни, бесцельно думает о нем по ночам, жаждет его в свои объятья — и, разумеется, постель — именно из-за этого.       Из-за того, что Гриммель Ужасающий — редкостный урод.