Мальчик в синем плаще

       Этот день был особенным. С самого утра на площади Синьории толпились люди, нетерпеливо шумя и то и дело вытягивая шею в попытках разглядеть хоть что-нибудь в океане людских голов. Надо сказать, что головы эти были совершенно по-разному покрыты: можно было увидеть как чью-нибудь макушку, торчащую из дырявого, потрёпанного временем и зимами колпака, так и элегантную шляпку с парой взъерошенных страусиных перьев. Словом, все слои населения, в то время проживавшие в городе, теснились на небольшом клочке земли, вымощенном гладкими камнями.       Это был март, а значит совсем скоро должно было выглянуть ласковыми лучами солнце, небо должно было очиститься от пелены облаков, а природа снова заиграть всеми оттенками зелёного. Вместе с весенним ветром пришло что-то ещё, что-то терпкое и томное, аромат корицы и горячего вина, свежего хлеба и абрикосового джема. Этот то аромат и выманил горожан в такой ранний час на улицу. Предвкушение праздника таилось в каждом сердце, все чего-то ждали. Вдруг раздался оглушающий звук, словно вся гвардейская стража разом решила затрубить во все рожки. Но это была не стража, не призыв к войне, не ввод комендантского часа и даже не оповещение о какой-нибудь драке посреди улицы, очень привычной в этом городке. Это было ничто иное, как приближение карнавала. Дело в том, что в честь прихода весны, каждый год устраивался карнавал, состоящий из уличных музыкантов, артистов, факиров, иллюзионистов, мастеров слова и движения, которые специально по такому случаю сливались в одну труппу и колесили по всему северо-востоку Италии. Традицию эту любили все без исключения: от мала до велика. Хоть что-то, хотя бы раз в год происходило хорошее. Ведь большую часть года люди жили в страхе и постоянном напряжении. Думаю, вы уже догадались как назывался этот город. Да, это была Верона. Прекрасная и светская дама, отравленная ядом ненависти двух семейств, живших тогда в ней — Монтекки и Капулетти. Никто уже не помнит как началась эта бесконечная война, никто не думал, когда она закончится. Ожидание беды стало привычным образом жизни, никто не смел высказывать недовольства, а если и смел, то тут же осекался и с опаской оглядывался по сторонам — не дай Бог услышит начальник стражи или случайно проходящий мимо комендант.       На время карнавала город по обыкновению делили на две части: на территорию Капулетти — всё, что севернее реки Адидже и на территорию Монтекки — всё, что южнее. Труппе артистов приходилось останавливаться в городе на два дня, чтобы устроить праздник обоим берегам. В этот раз первыми оказались Монтекки.        Как уже было сказано ранее, люди ютились на площади с самого раннего утра. Уже и пестрый караван подъехал к главной улице, ведущей на площадь, но никто не смел начинать — все ждали появления Принца Веронского. Только когда его благородие прискачет на площадь и разместиться со своей свитой на балконе одного из казённых домов, дозволено будет начинать. Вот послышался цокот копыт о булыжник, сначала приглушенный, а затем и вполне различимый любому человеческому уху. Толпа ожила и загудела с новой силой. Наконец, вынырнув из боковой улицы, показался черный жеребец с бархатной попоной, на нём величественно восседал Эскал, облаченный в роскошную рубашку из тонкой белой ткани с накрахмаленными рукавами и стоячим воротником, поверх был накинут багрового цвета плащ, расшитый золотыми узорами. Всё в фигуре его говорило о величии и грациозности. Хотя бы взять то, как он сидел на коне: спина, как натянутая струна, гордо вздернутый подбородок, проницательный взгляд. И было в этом взгляде столько теплоты и любви, что никак бы не получилось назвать этого человека жестоким правителем или властным диктатором. Эскал искренне любил свой народ. Не одобряя постоянных беспорядков, он всячески собственноручно разнимал дерущихся, справедливо выносил наказания обеим сторонам. Но то ли от мягкости души своей, то ли попросту от бессилия, покончить с враждой навсегда не получалось. Единственной серьезной мерой, предпринятой Принцем, было разделение города на две части, а остальное уже зависело от самих кланов и их предводителей.       За Эскалом тянулась вереница разодетых в меха и шелка наездников, протяженностью в пол улицы. В самом конце этой вереницы тащилась худосочная лошадка какой-то странной окраски: дымчато-серая с черными пятнами. Кляча мерно цокала копытами по мощеной булыжником улице, как будто погружённая в свои лошадиные мысли. Ноги её то и дело заплетались, и она сбивалась с курса. Можно было подумать, что бредёт она сама по себе, но на самом деле, если приглядеться, на кляче сидел ребенок. Он болтал ногами, недостающими до стремян, раздраженно бил лошадь шпорами, заставляя её повиноваться, но ей, кажется, было совершенно всё равно. Был ли этот ребенок мальчиком или девочкой — не понятно. Под копной чёрный волнистых локонов было не разглядеть лица. Вдруг внимание лошади привлекли лотки с яблоками и прочими вкусностями, тянувшиеся вдоль узкой улицы. Она резко остановилась, уперлась копытцами в особенно выпирающий булыжник, возмущенно фыркнула и чуть было не сбросила с себя юного наездника. От неожиданности ребенок тряхнул кудрявой головой, показывая свое лицо. Это был мальчик с виду лет одиннадцати, с милыми, присущими исключительно детям чертами. Мальчик ловко спрыгнул с лошади, грозно на неё сверкнул зелёными глазами -изумрудами и поспешил вслед за удаляющимися господами. Добежав до площади, ребёнок начал глазами искать кого-то и найдя, поспешил к фигуре на вороном коне. — Дядя! Дядя! — мальчик начал дёргать мужчину за рукав. — Меркуцио? Что ты здесь делаешь? Разве ты не должен замыкать строй? — Эскал удивлённо изогнул бровь. — Да, дядя, должен. Но Бисквит меня снова сбросил. Я вам столько раз говорил, дать мне другого коня. Эта кляча никуда не годится. — Не бывает плохих коней, бывают неумелые наездники, — сказав это, Принц сперва с укором посмотрел на племянника, а затем вдруг остановил лошадь, спрыгнул с неё, поднял мальчика и усадил на коня, сам садясь спереди. Он легонько щелкнул по коню шпорами, и тот вновь возобновил движение.       Сделав круг почета, Эскал остановился у главной импровизированной сцены площади, слез с коня и хотел было уже помочь слезть Меркуцио, но того и след простыл. Было только видно как мелькает в толпе край его сиреневого плаща.       В то же время на другом конце площади, прямо около воскресного рыбного рынка толпилась весьма и весьма любопытная компания: около дюжины мальчиков, одетых в какую-то ветошь. Сразу было понятно, что мальчики эти из приюта Святого Иоанна, находящегося в паутине веронских улиц на южной стороне города. Мальчики что-то оживлённо обсуждали, поминутно вскрикивая и восклицая. Предметом их вздохов был один из шатров, установленных на площади. Оттуда доносились такие волнующие душу ароматы, что никакая близость к рыбной лавке не перебивала их прелести. Среди этой компании больше всех выделялся мальчик лет десяти с растрепанными русыми волосами, фарфоровым заостренным личиком и удивительными голубыми глазами. Нет, это были даже не голубые глаза, а чисто бирюзовые, как самый утончённый оттенок шёлка, как гладь океана или лазурь весеннего неба. Одет он был крайне небрежно: синий кафтан с порванным в некоторых местах рукавом, какие-то обрезанные штанишки с оттопыренными карманами, прохудившееся сапоги, но самое интересное — это его плащ. Темно-синий плащ, расшитый крохотными камушками, то и дело сверкавшими на солнце. Совершенно непонятно откуда у дворового мальчишки взялась такой редкостной красоты вещь. Полагаю, он и сам не знал. Все его самые давние воспоминания ограничивались одной особенно холодной зимой, настолько холодной, что огромный костёр, разведённый на площади Синьории не спасал. В ту зиму, а если быть совсем уж точными, в одну январскую ночь, мальчика подобрала одна добрая женщина, как позже оказалось, хозяйка приюта Святого Иоанна. Это маленькое белобрысое создание лежало на пороге какого-то кабака, откуда хоть немножко веяло теплом и уютом, закутанное в тот самый тёмно-синий плащ. Плащ был, конечно, длинный, но что такое плащ зимой? Куда деть замерзающие пальцы рук и коченеющие пальцы ног? Мальчик не знал и потому почти с головой завернулся в казавшийся спасительным плащ. Податься в какое-нибудь питейное заведение, даже пускай самое захудалое было нельзя. Дело в том, что мальчик не знал к какой семье он принадлежит: к Монтекки или к Капулетти, не знал к тому же в какой части города он находится. Вдруг он находится на стороне «красных», а представится «синим», тем более цвет его плаща казался всем подозрительным. От того мальчик не нашёл ничего лучше, чем лечь на каменные ступеньки.       Сейчас же он сидел, прислонившись к деревянному ящику, и смотрел на праздник. Лицо его выражало такую недетскую задумчивость и серьезность, что, казалось, это вовсе не мальчик, а проживший долгую жизнь мужчина. Всё его внимание было сосредоточено на людях в разноцветных кафтанах, стоящих по бокам сцены. Они что-то говорили, и тем самым вызывали бурный восторг толпы. Но мысли ребенка были совсем не об этом. Мальчик думал о том, как же давно он не ел и сколько еще придется пробыть голодным. А еще эти ароматы, долетавшие до его носа из шатра. Они будоражили его воображение и с тем и его желудок. — Эй ты! Чудак! — неожиданно в мальчика полетел камень. — Долго будешь сидеть здесь, как тряпичная кукла? Приютские дети окружали его со всех сторон. — Я вам чем-то мешаю? — он медленно поднял голову и непонимающе посмотрел на предводителя шайки. Парень, явно превосходивший его и в росте, и в весе, на секунду замялся, но затем раздражённо ответил: — Да, мешаешь. Сидишь себе тут, притих, понимаете ли, может украсть чего хочешь. — В таком случае, извините пожалуйста, — мальчик хотел было встать, но рука тут же оказавшаяся на его плече заставила сесть обратно. Нет, он не был из робкого десятка, но и нарываться на неприятности совсем не хотелось. Старые синяки еще не до конца зажили. — Ну уж нет. Не так быстро, — парень смерил мальчика презрительным взглядом, заранее не предвещавшим ничего хорошего и ударил его под дых. В глазах мгновенно потемнело, а дыхание перехватило. Сколько раз он уже получал удар под дых и каждый раз как в первый. Да, мальчик был постоянным объектом издевок и насмешек у дворовой шпаны. А все из-за любви забраться куда-нибудь на крышу и смотреть на облака или звёзды. «Чудак! Чего он там увидел?» — говорили о нём.       Излив всё свое дворовое остроумие, свора бросила его в ближайший закоулок и ушла, оставив лежать одного на холодном камне. Сначала он даже было обрадовался, что лежа здесь никто его не заметит, но потом вдруг вспомнил о празднике. Так глупо лежать в карнавал, пусть даже никак его не касавшийся, на земле. Неожиданно в воздухе, где-то совсем рядом с его лицом, повис пряный аромат. Ребенок в синем плаще открыл один глаз и увидел перед собой хлеб. Удостоверившись, что это не мираж, открыл второй, слегка привстал и тогда смог рассмотреть того, кто этот хлеб протягивал: это был Меркуцио! Он стоял посреди закоулка и держал в ладони теплый хлеб. — Ну же, чего ты лежишь? Давай вставай, смотри, что у меня есть, — Меркуцио подошёл еще ближе. Мальчик невольно подумал: «То сидеть не давали, а теперь и лежать запрещено.» Кучерявый мальчуган казался очередным задирой, желавшим поиздеваться. Но что-то заставило мальчика поверить и встать с камней, что-то было во взгляде кудрявого, что-то искреннее, не способное обмануть. — Держи! — Меркуцио вложил в руку мальчика мягкий кусок хлеба. — Спасибо… а это точно мне? — Тебе. — А за что? — Да просто так. — Ладно… — мальчик раскрыл ладонь и невольно ахнул — это был не просто хлеб, а самая настоящая булка, изнутри смазанная абрикосовым джемом, а сверху посыпанная сахарной пудрой. — Откуда она у тебя? — только и смог он проговорить. — Украл что ли? — Почему сразу украл? Мне дали её просто так, но я отказался. Разве интересно, когда получить желаемое так просто? Поэтому через какое-то время я её стащил прямо из цветного шатра из-под носа пекаря. — Значит, все-таки украл. — Да не украл я, говорю же, а стащил — это разные вещи. И вообще — Меркуцио изогнул бровь — разве это важно? Ешь лучше, пока не остыла. — А ты не хочешь? — мальчик уже был готов поделить булочку на две части, как Меркуцио его остановил: — Тебе нужнее, — сказал он. — Скажи лучше, как тебя зовут? — Бенволио, — пробубнил мальчик, жуя булку. — А меня Меркуцио, — с этими словами он протянул руку Бенволио и тот её пожал. — Все, что тебе нужно знать обо мне, так это то, что я Король Мира. — Король Мира? — Бенволио еле удерживался от смеха. — Звучит как-то не скромно. — Чего ты смеешься? — Меркуцио обиженно встряхнул головой — Ну смотри, — произнес он — во-первых, я племянник самого Принца Веронского, а во вторых… — мальчик оглядел свое сиреневое одеяние — у меня есть плащ! — Племянник Принца Веронского, говоришь, ну-ну… а что твой плащ? Что в нём такого особенного? Тут глаза Меркуцио заблестели заговорщицким блеском, он оглянулся по сторонам, будто кто-то мог подслушать и тихонько сказал — этот плащ не просто плащ. В нем можно выйти из любой передряги ничуть не пострадав. А еще он блестит на солнце своими камушками у воротника. — Смотри, — Бенволио вышел из тени крыши — на мне тоже плащ, тоже с камушками, только вот такими же волшебными свойствами, как у тебя, он не обладает. Я всегда получаю тумаков на свою шею. — Это оттого, что ты не веришь, что плащ может быть чем-то большим, нежели куском ткани. Под такие разговоры они шли обратно на площадь. Бенволио, приоткрыв рот слушал нескончаемый поток слов своего собеседника. Никогда ещё он не чувствовал себя так комфортно и защищенно, никогда ещё ему не было так интересно с кем-то. — Напомни, а куда мы идем? — Я хочу показать тебе свою лошадку по имени Бисквит. Она не на что не годится, но нигде ты не сыщешь лошади более смешной и неуклюжей. Думаю, она там же, где я её оставил, вернее она меня — у лотка с яблоками. — Меркуцио! — крикнул Бенволио. — Постой, не убегай так быстро. — Скажи, это правду ты сказал о Принце Веронском? О том, что он твой дядя? — Конечно правду, — возмутился Меркуцио. — Запомни, я всегда говорю только правду, при любых обстоятельствах. — Тогда мы не можем дружить. Я тебе не ровня, — Бенволио вот-вот готов был зарыдать от досады. — Послушай, — Меркуцио обхватил голубоглазого за плечи и очень серьёзно посмотрел ему в лицо. — В жизни важны только четыре вещи: дружба, любовь, приключения и смех. Тяжесть кошелька и знатность рода сюда не входит. Забудь об этом. Ладно? — Ладно, — еле слышно произнес Бенволио. — Друзья? — Друзья! — теперь Бенволио дал волю слезам, но это были не слёзы обиды и разочарования, а слёзы радости: «Неужели я встретил родственную душу?» Так они и пробродили по городу до самого вечера. — Завтра встречаемся на поляне у старого платана. Я познакомлю тебя со своим другом. Его зовут Ромео и он тоже Король Мира. Вы быстро подружитесь. Вот увидишь. Думаю, из нас троих получилась бы отличная компания, — Меркуцио стоял, прислонившись спиной к фонтану, освещаемый лучами заходящего солнца. — А сейчас, ты можешь идти. — До завтра! — Бенволио хотел было уже скрыться в дверях приюта, как неожиданно для себя остановился, повернулся и сказал: — Меркуцио, спасибо тебе! — а затем он подошёл и сгрёб кудрявое чудо в объятиях. И так они стояли несколько минут, уткнувшись другу другу в плащи и молчали. И в этом молчании заключалось истинное счастье.