новый мир.

      Мир людей встречает Вергилия острыми камнями, битым стеклом и мусорными баками. Сил хватило только на это, на то, что даже порталом толком не назовёшь. И, как следствие, его выплюнуло чёрт знает где в метрах тридцати над землёй, хорошенько приложило ударом о землю и, кажется, вышибло все мозги.              Мысли путаются. Голова, чугунная и отвратительно горячая, настолько тяжёлая, что даже не поднять, не осмотреть себя. По виску течёт что-то тёплое и липкое. Вергилий знает, что. А ещё он знает: регенерация окончательно отрубилась, и теперь едва ли даже мелкие царапины заживут быстрее, чем у обычного человека.              В горле стоит непонятный ком из тошноты и неприятных воспоминаний об этом мире. Кончики пальцев подрагивают от фантомных ощущений огненных языков, и долговременная память ощущается совершенно бесполезной возможностью разумного существа — в голове стоит отвратительный лязг мечей, который так хотелось вытравить из себя раз и навсегда.              Воспалённый разум тоже требует отдыха.              Данте по близости не ощущается. Можно, конечно, спихнуть это на ослабленные демонические способности, но нет. Наверняка тот сейчас валяется на другом конце города, если не Земли. Портал удалось открыть откровенно дерьмовый, Вергилий признаёт, но эта мысль даже слегка тешит — подумаешь, вывалился Данте где-то в небе. Не помрёт от такого. Может, ударился побольнее. Но гораздо более тревожно за Ямато — меч тоже отбросило при возвращении, и он понятия не имеет, куда именно. Без него чувствуется как-то менее безопасно. Беззащитно.              Вергилий долго смотрит просто вверх, раскинув свинцовые конечности в разные стороны и совершенно не гнушаясь неприятного запаха и утыкающихся в спину и голову камней да мусора. В аду смердело похуже. В аду он бродил по колено в гнилой крови и ел протухшее демоническое мясо.              Воздух кажется одуряюще свежим спустя столько времени.              Напоминает первые несколько минут после разделения себя надвое — воспоминания бьют и режут.              Небо сегодня ночью беззвёздное, чёрное. Битый фонарь едва освещает закоулок, в котором он оказался, бросает густые тени по закуткам. Встать оказывается сложнее, чем предполагалось, но он справляется, пошатываясь и опираясь о стену. Из волос выпадает всякий сор, и Вергилий, недовольно морщась, взъерошивает их рукой и незамедлительно зачёсывает назад вновь. Мелкий гравий, осыпаясь, шуршит по асфальту и пластику.              Он оглядывается: в его жизни не самая белая полоса. Откуда-то сверху слышны голоса, где-то горит тёплый, жёлтый свет. Сквозняк на миг пробирает до костей — что ж, к температуре в нынешнем состоянии он тоже стал достаточно чувствителен. Раньше в любую погоду было стабильно комфортно, а теперь вон, мурашки по коже. Вергилий тяжело вздыхает. Он готов биться об заклад, что проведи он все это время в аду сам, без настырного близнеца, сил было бы намного больше. Драться с ним по малейшему поводу, а порой и просто «на спор» было чертовски глупо. Но тогда было как-то не до зова разума и не до последствий. Тогда было до того, чтобы наверстать упущенные детские годы.              Вергилий вздыхает ещё раз и поправляет одежду. Плащ совсем ни к чёрту: подолы сильно потрёпаны, рукава потёрты, а пыль и грязь можно отдирать голыми руками. Нужно будет отыскать новый. Впрочем, плащ нужен был в аду, защищать тело от острых когтей и зубов, а теперь, когда назад возвращаться без надобности…              Он ведёт плечами, выпрямляя осанку, и вздёргивает подбородок. Нужно найти Данте.              — Хэй! Как дела? — Вергилий резко оборачивается на звук, и картинка на миг подёргивается рябью. Больше плавности, больше… Взгляд с трудом фокусируется на нескольких тёмных широких фигурах, заслонивших единственный проход на широкую улицу — сзади высокая решётка; тупик. Нужно уходить отсюда и не тратить время на какой-то сброд. Меньше всего хотелось контактировать с людьми, но давно стоило уже понять, что жизни плевать на его желания с лет восьми.              Вергилий молча идёт вперёд, собираясь пройти мимо — ему совсем не нужны сейчас проблемы с… этими. К тому же Ямато не рядом, и что делать в случае конфликта Вергилий совершенно не знает — с Данте в этом плане было проще. С Данте всегда все решали боевые навыки. А здесь…              — Эй, — кто-то из мужчин хватает его под локоть и разворачивает к себе. Мир снова делает кульбит и медленно стабилизируется. — Откуда ты вылез, уродец такой? Когда здороваются, нужно отвечать.              Вергилий плохо понимает, что перед ним, но жёлтозубую ухмылку чуть ниже уровня глаз различает. Ноги держат слабо. Нужно бы опереться о стенку, но стальная хватка на плече не позволяет пройти дальше.              — Убери руки, — Вергилий ненавидит, когда к нему прикасаются. Особенно, если без его согласия. И он бы с удовольствием размозжил этому человеку голову, но несколько лет упорности его брата со своими высокими идеями и альтруизмом сделали своё дело, и он выучил закон этого мира: людей убивать нельзя. И, как бы не было прискорбно, Вергилий слушается этого правила. И терпит.              Другой, в кожаной куртке с кучей шипов на плечах и грубыми чертами лица, подходит ближе, вплотную, закрывая собой проход в конце домов, и щелкает раскладным ножом, скаля зубы. Вергилий реагирует незамедлительно и прицельно бьёт прямо в щетинистую морду, вырывая из чужой хватки руку. Выходит гораздо слабее, чем ожидалось, но человек отшатывается, роняя нож и с воплем зажимая разбитый нос.              — Ублюдок! — слышится рык справа, и Вергилий не успевает заблокировать или хотя бы увернуться от сильного удара металлической битой. В голове на миг становится так пусто, блаженно пусто, словно мозги вышибло, а на их месте образовалась чёрная дыра, а затем виски сдавливает оглушительным звоном. Он приходит в себя почти сразу и тяжело откидывается на замазанную граффити стену и оседает на грязную землю.              — Ты смеешь… — Вергилий почти рычит яростно, вскидывая голову. Человек смеет считать себя достойным касаться сына Спарды и тягаться с ним силой? Шум в голове стихает, но не исчезает окончательно, а Вергилию на это плевать. Он хочет подняться и закончить то, что начал однажды Клипот — детище Мундуса, — но лишь получает удар массивным носком чужих берцев под дых. Пинок отбрасывает чуть назад, и Вергилий заходится кашлем.              — Откуда в тебе столько тупости? — глаза застилает пелена злости и отчаяния — во рту вкус меди. Истратит последние силы на регенерацию, и точно проиграет всё на свете. Как можно было, пройдя такой долгий путь в поисках силы, позволить человеку себя ударить. — И чё с твоими волосами? Ты что, из этих?              Тот, который изначально схватил его под локоть, дёргает за лацканы плаща наверх, чтобы заглянуть глупой жертве в лицо. Вергилий теперь видит каждую глубокую морщину на широкой роже. И тёмные карие глаза, насмешливо обещающие многое. Наверняка работает по выходным вышибалой в каком-нибудь клубе. С таким лицом только нарушителей пугать — волк против волка.              — Дол-бо-ёб, — по слогам читает мужчина, насмешливо глядя сверху вниз, всем своим видом показывая отвратительное превосходство. И, словно для того, чтобы закрепить роли охотник-зверь, взъерошивает аккуратно зачёсанные волосы, и грязные белые пряди спадают на лицо. Вергилий разъярённо дёргается и шипит проклятия, совершенно не сдерживаясь — у него нет шансов. Остаётся только ждать и надеяться на Данте, и Вергилий не знает, какая из перспектив лучше.              — Не трепыхайся. У тебя была такая хорошая возможность отделаться парочкой тычков, отдай ты свой драгоценный кошелёк сразу, но теперь у милого богатого мальчика появились проблемы. Интересно, что же такой, как ты забыл в этой дыре? Впрочем, неважно.              — Давай быстрее уже, не тяни резину, — фыркают откуда-то справа. Рядом кто-то шумно переступает с ноги на ногу. А затем его опрокидывают на ближайший мусорный контейнер, хорошенько и с грохотом припечатывая лопатками о широкую железную крышку. Вергилий с неверием широко распахивает глаза — он никогда бы не подумал, что простой человек с такой лёгкостью сможет поднять его за грудки. Дыхание спирает.              Полудемон пытается отпихнуть от себя настырных существ ногой, но конечность незамедлительно перехватывают за лодыжку. Сплочённая работа, действуют слажено.              Все, не трепыхайся, — ещё один прижимает с другой стороны запястья. Положение отвратительно неудобное, ноги свешены, острый край поверхности упирается в бедро, а руки прочно зафиксированы. Фонарь внезапно слепит, а чужие головы видны только черными силуэтами. Он жмурится, отворачиваясь, хмурится и стискивает челюсти. Как только зубы ещё от злости не скрипят.              — Боже, откуда ты вывалился такой? — мужики замечают кровавые разводы на виске, рассечённую губу, ссадины. И улыбаются лишь ширше. Значит, кто-то хорошенько позаботился о его состоянии. Жертва не слабая сама по себе, по жилистой шее, заметной под воротником, видно. Просто так получилось. — Адская жизнь, должно быть, у тебя. Блядь, даже жаль тебя малость. Ан нет…              Две грубые ладони быстро ощупывают худощавое тело, лазают по карманам, напоследок хлопают звонко по щекам.              — Давай, веселей. Как же так, ебало на какого-нибудь принца из роскошного замка тянет, а пусто. Неужто тот, кто тебя так сильно потрепал, постарался? — Вергилий выравнивает дыхание, подавляет в себе желание бестолково дёрнуться и открывает глаза. Нависший над ним человек с карими глазами, тот самый, отбрасывает на лицо тень и частично спасает от чертовски яркого для привыкших к адскому солнцу глаз света. Как так получилось, что всегда наполненное энергией тело не может дать отпор четырём жалким людям. Вергилий впервые солидарен с Мундусом, как бы сильно он его ни ненавидел.              Ненависть к людям сильнее.              — Отвали, — злобно скалится он и слабо приподнимает голову. — Ничего у меня нет.              — Материального — нет. Отдашь долг по-другому, — произносят басом справа и сильнее вжимают запястья в железо. Вергилий раздражённо поднимает взгляд к говорящему и морщится. Волосы у того черные, смоляные. И грязные настолько, что липнут к толстой шее. Глаза мелкие и глубоко посаженные. Такого уродца у дверей даже самого отвратного клуба не поставят. А ещё от него несёт перегаром, и тошнота от запаха алкоголя моментально подступает к горлу — последствия самой первой попойки с Тони. Вергилий спешит отвернуться и зло уставиться на заслоняющего свет. Лица остальных видеть не хочется.              — Я ничего у вас не брал. Какой долг? — главное оставаться спокойным и держать разум в холоде. В конце концов, что могут сделать ему люди.              — Да хорош из себя дурочка строить, это совсем не заводит, знаешь ли, — в щеку утыкается холодный конец биты, давит, заставляя отвернуть голову. К Вергилию присматриваются, разглядывают красивый профиль под непонятные ему шутки и смешки. — Сойдёшь.              Две мозолистые ладони забираются под толстые жилеты, обжигают тонкую кожу на выпирающих подвздошных костях. Между одеждой и телом достаточно места для толстых пальцев — за это время в аду он скинул ещё несколько килограмм, а жилы стали лишь крепче.              Приходилось делиться найденным съедобным мясом, а под конец и вовсе почти ничего не жрали. И место для раскрытия портала нашлось слишком поздно, когда оба, и Данте и Вергилий, были предельно вымотаны. И если младший ещё имел в запасах хоть какую-то энергию, то Вергилий истратил остатки на открытие портала. На возвращение домой, в мир, где его не ждали.              И знал ведь.              С одной стороны это действительно стало спасением для них обоих, и удалось сбежать до того, как их разорвали на части демоны, а с другой Вергилию снова не повезло оказаться не в том месте и не в то время.              — Будешь платить натурой, хе-хе, — разбойник хватает рукой за верхний жилет и нетерпеливо расстёгивает пуговицы, чуть ли не выдирая те с мясом.              — Чего?.. Довольно, у меня ничего нет. — Вергилий пытается увернуться от касаний и вжимается спиной в металл, шипит: какого дьявола эти люди себе позволяют?              — Ты ещё не допёр? — насмешливо тянут сзади и врезаются обломанными ногтями в запястья. — Трахнут тебя.              — Но я мужчина, — после этих слов все смолкают, глупо глядя на единственного не-человека здесь, а затем синхронно взрываются гоготом.              — Ну ты и ржачный. И такой тупой… Будет весело! Знаешь, в этом районе всем плевать, пока дело не коснётся их самих. Убьём двух зайцев одним выстрелом: и развлечёмся, и зазнавшегося пидорка на землю спустим. Знаешь, научим тебя уважению. — Вергилий недовольно хмурится. Ему всё это совсем не нравится.              Под скрип змейки второй безрукавки живот облизывает сквозняк, и по телу вновь бегут мурашки, стягивая кожу. Без одежды ещё хуже, чем без Ямато. Вергилий пытается пнуть единственной свободной ногой обидчика, но ничего не выходит: кареглазый устроился между ног, не давая ни свести их, ни дотянуться пяткой до живота. Волосы разметались по поверхности, и их чертовски хочется зачесать — того, кто испортил его причёску, он убьёт первым.              — Начнём с малого, — ухмыляется ещё один чёрнобровый и с неприятным прищуром, подтаскивая Вергилия рывком за холку ближе к краю. — Открывай рот.              Полудемон пытается отпрянуть, но человек держит ослабленного демона крепко, вжимая острой скулой в металл. Действительно удобная высота — словно специально в этом городе мусорные баки были предназначены для таких непотребств. Вплотную к стене, несколько в ряд на небольшом расстоянии друг от друга. Вергилий свалился на один из них — вон, на соседнем даже вмятина осталась; как напоминание раздражающе саднит спина.              Одну руку удобства ради отпускают, Вергилий сразу же пытается отпихнуть от себя подошедшего вплотную к нему человека, но её перехватывают вновь и отводят от лица.              — Не отпирайся, давай, — мужик прижимает большой палец к плотно сомкнутым до белого губам, давит, а затем достаёт нож. — Знаешь, это как консервы вскрывать….              Вергилий вздрагивает, когда холодное лезвие проходится по губам накрест. Остальные держат крепко и надёжно, и наверняка видят, как быстрее стала расширяться полуоголённая грудная клетка. Насильник разворачивает лезвие плашмя и толкает туда, где предположительно должны смыкаться зубы, но Вергилий терпит, терпит. Что бы они ни собирались сделать с его ртом, лучше держать его закрытым. А боль он давно научился терпеть.              Вкус крови, скрип метала о зубы — внутри всё сводит. И в итоге человеку удаётся сделать своё — Вергилий сдаётся и впускает в рот два чужих пальца. Они горькие и слишком толстые, полудемон недовольно мычит, всё ещё не понимая, зачем он кому-то понадобилось и что от него хотят.              Мужчина расстёгивает ширинку и вытаскивает полуэрогированный член из штанов. Вергилий морщится от отвращения и отчаянно рвётся, игнорируя сильно натянутые волосы на затылке. Лишь бы не чувствовать этого неизвестного, но наверняка отвратительного вкуса прелой кожи. Он не понимает, как и почему — он мужчина, и как он может привлекать существ своего же пола.              Черноволосый держит крепко большим пальцем за челюсть, словно страхуя, чтобы не укусил — мало ли что в башке у этого придурка. И всё-таки вводит головку в горячий рот, мажа по рыжим порезанным губам. Он толкается медленно, обмениваясь смешками с «коллегами». Вергилий давится и мычит, рвётся, пытаясь убрать голову, и тяжёлая рука опускается ему на шею, прижимая сильнее к холодной поверхности. Насильник ухмыляется и дёргает головой, отбрасывая со лба волосы, и стонет сквозь стиснутые зубы от наслаждения.              — Повезло, — ухмыляется четвёртый, тот, чьё лицо толком не удалось разглядеть, а запомнилась лишь жёлторотая ухмылка. Он касается напряжённого жёсткого живота. — Красивый.              Пахнет потом и пылью. На языке горечь и чужой кислый предъякулят. Отвращение к себе из-за собственного бессилия и дурости ситуации, в которой оказался, жжёт изнутри. Как вообще всё к этому пришло.              Насильник толкается широко и размеренно, член его уже твёрдый и распирает чувствительные стенки горла. Вергилий давится и отчаянно хочет выплюнуть, откашляться, сплюнуть. И уничтожить всех людей в этом мире. Чужие руки шарят по телу, и где-то на этаже четвёртом гаснет свет в последнем окне.              Нёбо саднит, глотка почти горит. На глаза наворачиваются слёзы от ощущений, когда фрикции становятся более рваные и широкие. Когда человек кончает, вжимаясь пахом в рот и спуская семя глубоко внутрь, Вергилий дёргается, сжимает кулаки в хватках и хрипит. По-настоящему больно, но боль эта другая… Жгучая, липкая. Кто-то за ворот тянет его вверх, пока голова не свешивается с другого края.              — Это просто разминка, давай. Никто не станет отпускать такого… — следующий, держащий одну из его рук, скалится, с удовольствием окидывая взглядом распятое тело и опуская ладонь на горло — передача эстафеты. Второй член принять оказывается как-то проще. Кровь приливает к голове, стучит в висках, а бугай зачем-то давит на кадык большим пальцем. — Давай, подари нам стон. Ну же.              Воздуха начинает не хватать чудовищно быстро, и Вергилий мычит против своей воли. Слёзы от удушья катятся по вискам вниз, теряясь за линией роста волос. В его жизни никогда такого не было — били, резали, лишали воли, и всё то было гораздо хуже, но как-то привычней. Всё это он уже проходил. Но его ни разу не насиловали — он и не знал, как это.              Из-за положения головы сперма течёт в нос, и полудемон всё-таки стонет, требуя свободы. Вибрация отдаётся в мозолистые пальцы, и человек одобрительно хмыкает.              — Давай, Билл. Он уже готов, — названный Билл милостиво позволяет ему отдышаться и перевести дух, а затем вздёргивает на место за вороты плаща и жилетов. Вергилий смотрит сквозь белёсые пряди мутно из-за навернувшейся влаги.              — Ублюдки, — выплёвывает он, кривя рыжие губы и морщась. — Гореть вам в аду.              — А жизнь тебя ничему не учит, — гогочут сзади.              — Ты совсем тупой? — ухмыляется изборождённое морщинами лицо прямо перед ним. — Ты же знаешь, что будет только хуже.              Билл смеётся и кивает головой. Остальные мужики отпускают чужие руки и ногу, а вроде как главный, Билл, прикладывает хорошенько незадачливого полудемона о стену головой прежде, чем тот успевает брыкнуться. Вергилий незамедлительно оказывается закинут животом обратно на место. Холод обжигает оголённую кожу. В голове снова шум и в глазах красное и чёрное. Больно… Всё сливается в смесь из цветов, звуков и запахов — словно все органы чувств соединились в нечто одно, нераздельное, а потом чужие ладони на пояснице и резко задранный и откинутый набок плащ возвращают в реальность. Вергилий просит о чём-то, но и сам толком не понимает, о чём конкретно — мужик расстёгивает пуговицу и ширинку, стягивает штаны до середины бёдер.              — Серьёзно, о чём ты думал, натягивая на свои блядские ноги кожаные штаны? Что никто не позарится на твою задницу? — чья-то рука неприятно треплет по волосами, другая щипает кожу на боках. Вергилий зажмуривается.              — Животные, — шипит Вергилий, и сразу же затыкается и давится воздухом — насильник проталкивает внутрь скользкие пальцы. — Что ты делаешь?!              Теперь его по-настоящему одолевает панический страх. Какого хрена. Вергилий начинает рваться, подстёгиваемый желанием избежать того, что с ним собираются сделать — он, чёрт возьми, старший сын Спады, как они смеют?!              — Тише, кости переломаем, — в нескольких сантиметрах от его лица приземляется бита, оставляя глубокую вмятину. Удар оглушает. Он в который уже раз за эту ночь теряется в пространстве, пропуская большую часть подготовки. Они не особо заботятся о комфорте жертвы, а протолкнуть в узкую задницу член уже смогут.              Когда головка члена упирается между ягодиц, Вергилий ломается: сердце в груди колотится рекордно быстро. Ему страшно, он ни за что не хочет испытывать это на себе. Чужие руки вжимают надёжно, крепко, не позволяют даже особо дёрнуться. Губы жжёт и щиплет от грязи.              — Не надо.              — Мне показалось, он сказал «не надо», — насмешливо шипит Билл, направляя себя и сразу же толкаясь глубоко, выбивая из полудемона весь воздух. Вергилий давится и подаётся вперёд, хоть и ненамного. Он рычит от злости и боли, и безобидным ворам приходится зажать ему рот.              — Меньше шума, голубчик, — понять точный возраст Вергилия никто так и не смог: то ли молодой, то ли старик. Но тело его было в идеальном состоянии, а красивые черты лица ничем нельзя испортить — ни возрастом, ни кровью, текущей с разбитого лба.              Человек вдалбливается остервенело, как пёс, по-пёсьи крепко держа за бока. В нём горит по-настоящему садистское желание услышать мольбу на этих полных, окровавленных губах ещё раз, только громче, отчаянней. Из таких нужно выжимать всё, потому что второго такого за всю жизнь он уже не встретит — это почему-то ясно. Неизвестно, сколько вообще продлится эта его жизнь.              Вергилий хрипит, прогибаясь в пояснице, скребёт короткими ногтями по железу. Чужой член распирает изнутри, принося невероятную боль. Словно рвут на части. Он не видит, но замечают другие — их вожак, жадно щупая тренированное тело везде, размазывает текущую кровь по ягодицам. Вергилий скулит — это унизительно. Болевой порог внезапно понизился вместе с регенерацией и всеми особенностями демонической природы. Он слаб. Чертовски слаб. Человек рвёт на части, или пытается. Грубые руки шарят по оголённому телу: бёдра, поясницу, красивый изгиб в тёмных гематомах.              Есть что-то в том, чтобы заниматься этим на открытом воздухе. Это заводит… Всю их странную компанию. В этой провинции действительно всем плевать, кто чем занимается поздно ночью на улицах.              — Чёрт, хочу спустить прямо в него, — мужчина стонет, запрокинув голову.              Вергилий крупно вздрагивает всем телом, когда внутрь выплёскивается горячее семя. Обжигает болью. В желудке столько лет не было обычной человеческой еды… Практично. У него расцарапаны все бока, на бёдрах от хваток красные отметины.              — Всё, развлекайтесь, — бросает своим коллегам по нехитрому делу Билл, отстраняясь и напоследок поощрительно шлёпая уже почти не дёргающуюся жертву по ягодице. Он заправляется, глядя на то, как его подручные делят почти отключившееся тело. Вергилий просит не делать чего-то, но чего конкретно — неясно, руки дрожат. Все силы окончательно закончились. Слабость придавливает к земле, и остаётся только терпеть и ждать, когда им наскучит.              Кто-то снова пристраивается у головы, но с тем лишь отличием, что всё заканчивается насмешливым «глотай, глотай» и зажатыми носом со ртом. Вергилий и глотает, путаясь в пространстве и времени, тупая боль расползается по всему телу, а он почти не открывает слипшиеся от солёной воды глаза. Хочется просто отрубиться. Нужно было меньше валятся, сразу идти на поиски Данте, как только вышел из портала…              Большие ладони подхватывают под бёдра, гладят совсем по-скотски, и очередным толчок заставляют рефлекторно выгнуться, заскрести когтями, заскулить. Он ничего не соображает, руки шарят по телу, горлу, тянут за волосы, направляя голову. Отупевший от боли, от ненависти и отвращения, он не запоминает, как тихо зовёт по имени брата. Это ведь всё из-за Данте, если бы не он, не уговоры вернуться сюда.       

***

             Данте находит его на земле. Грязного, вымазанного в крови, с голой грудью и кое-как натянутых штанах. Рядом, увлечённо переговариваясь и куря, стоят четыре человека — высокие, мускулистые. Данте понимает, что случилось — в воздухе стоит крепкий запах четырёх взрослых мужчин, что ещё это может означать? Вергилий же… Интересно, а умел ли он вообще общаться с людьми просто так, не по теме — все были объеденены одной идеей, к которой стремились. Наверняка не понял, что к чему. Неужели открытие портала настолько вымотало…              Что же такого мог сказать этот придурок, чтобы на него так сорвались.              Злоба застилает пеленой глаза, и ближайшая тварь даже не успевает пикнуть — чужой кулак ударом впечатывает в стену, разнося череп на мелкие куски. Остальные визжат в ужасе. Дантова ярость обретается в спектральных мечах и исчезает в груди одного из ублюдков вместе с криками и воплями. Данте чует людей, словно зверь. Остальных он рвёт голыми руками, пачкаясь в крови и захлёбываясь чужими криками — это доставляет неописуемое удовольствие.              Вергилий приходит в себя, когда кто-то нежно убирает с его виска спавшую чёлку и осторожно, с тихим «ох, мне так жаль, Вергилий, прости меня» поднимает его на руки. Он понимает, что это Данте, только лишь по запаху, и отключается вновь, вымотанный. Успевает мазнуть расфокусированным взглядом по красной коже чужого плаща и промямлить что-то вроде «я ненавижу людей». Данте отчаянно разделяет с ним эту мысль. И пускай ублюдки уже мертвы, злость бурлит в жилах, и демон внутри жаждет разнести ближайший город-миллионник и не оставить в нём ни одной живой души.              Он не успел… Снова. Портал выкинул его слишком далеко, и как бы Кавалерия не рвалась, он опоздал.              Данте так жаль, что попытка привести брата в мир и покой кончилась крахом. И ему чертовски стыдно. Остаётся только прижимать теснее измождённое тело и обещать, что всё будет хорошо. Чужие волосы растрёпаны и несколько тонких волосков остаются на кожаном плаще. До агентства — дома — ещё чертовски много миль, а Вергилий теперь вряд ли встанет… Энергии на триггер хватит впритык, но Данте плевать. Нужно добраться до дома во что бы то ни стало.