Я помню чудное мгновение...

Не сбылись, мой друг, пророчества Пылкой юности моей. Горький жребий одиночества Мне сужден в кругу людей

Думаю, не стоит говорить о нем подробно, поскольку действия скажут о нем сами. Скажу только, что был он старше меня на 5 лет. Первое время мы не общались вообще- чинов я был низких. Да и времени не находилось. Но после собраний Союза мы стали ближе. И пусть Павел Иванович продолжает и по сей день шутить, что мы, как пазл- один фокусник, а второй сам по себе фокус ходячий, не скажу, что мы были откровенной парой. Отнюдь. Если же Кондратий Федорович мог себе позволить вольнодумство, то мы уж точно никак. Спустя месяц отправлены мы были в Киевскую губернию. Дорога долгая, да и зима наступала. Скука неимоверная. Сережа тогда ехал со мной, а вот Пестеля посадили в другой экипаж. Веселило нас, ну или меня уж точно, шампанское, которое я, по обыкновению взял с собой, так сказать «на всякий случай». Но по приезде мы обнаружили, что зимы то как таковой тут и нет. Погода была уж точно лучше Петербургской. Нас разместили в маленьком домике. Не скажу, что было очень уж плохо, но и не как раньше. Молил я тогда Бога, чтобы жить в одной комнате с ним, а не с Павлом Ивановичем. И видимо услышан был. О Господи! Как же рад я был, но виду, конечно, не подал. Знаете ли вы то чувство неимоверного восторга, когда вы видите буквально вашего идола каждый божий день. Видите все: то, как он просыпается, одевается, завтракает. Какое же это счастье. Он, впрочем, вел себя как обычно. Все так же любезно и по-дружески. Все шло как превосходно. Солдаты беспрекословно подчинялись, подготовка к учениям тоже шла своим чередом. Вечерами Пестель заходил к нам. Они что-то долго и серьезно обсуждали, но я не вникал. Услышал лишь то, что Павел Иванович хочет во время учений убить императора. И Серёжа с ним согласился. Это просто в голову мою не лезло. Почему? Почему они так хотят этого? Разве нельзя построить революцию без кровопролития. Я после спросил у него об этом. Он долго смотрел в мои глаза и думал. И я клянусь, что в эти минуты пока он просто смотрел на меня, я успел влюбиться в него еще несколько раз. Казалось, что между нами километры, хоть мы и стояли в десятке сантиметров друг от друга. И я даю голову на отсечение, что в тот момент мне не хотелось ничего боле, как подойти ближе и прижаться к нему. Я тонул в его глазах. Тонул во всем нем. Он был этим болотом, которое поглощало все глубже и глубже. Но он этого вовсе и не подозревал, наверное. Как после оказалось, простояли мы, наверное, около минуты. Но тянулась она как целая вечность. Как только он слегка отвернул голову, я уж было думал, что он сейчас засмеется или того хуже-ударит. «Понял!» - первое, что пришло мне тогда в голову. Именно то, чего я так боялся-быть раскрытым, осмеянным. Но тут он снова повернулся ко мне и на лице его появилась улыбка. Нет, не злобная и не веселая. Это была та милая снисходительная улыбка, такая нежная и завораживающая. Он и думать не мог смеяться. Думаю, стоит передать наш диалог в красках. -Мишель! Неужто и вправду не понимаешь? Революция не всем дана и не все хотят ее так, как мы. Трубецкой когда-то сказал мне: лучше уж бы и убили Шварца, тогда может государь и понял, что народу не нравится. Как ты думаешь, достойная это фраза? Но я ничего не ответил, а лишь ждал его продолжения. -Без крови не обойтись совсем. Неужто ты будешь стоять и ждать, если в тебя будут стрелять? И как же чертовски прав он тогда был. И как же чертовски заблуждался он тогда в то же время. Я впитывал этот монолог, как губка. Лишь иногда открывая рот, будто хотел что-то сказать. Удивляюсь, как в такой обстановке ему всегда удавалось сохранять спокойствие. К тому же господин Пестель частенько повышал голос, ну уж характер у него такой был. А, впрочем, не виню я его. При обсуждении таких вещей сложно порой сохранять спокойствие. Особенно зная, что в любой момент вас могут сдать, если кто-либо об этом узнает. Никто бы и подумать не мог, что здесь, в киевской губернии, в маленькой лачуге, решается судьба государства. Скажу откровенно, я никогда не вдавался в подробности именно вечерами, когда были у нас «гости». Осмелюсь предположить, что это было специально. Чтобы после того расспросить обо всем Сережу. А он и не был против. Каждый день я засыпал под его речи, как ребенок. И порой даже не на кровати вовсе, а за столом или на «диване». Но утром же оказывался в постели. Я чувствовал себя ребенком. Хотя, наверное, не стоит этим гордиться… я любил слушать его: планы были, как сказки, а истории с войны завораживали так, что казалось, будто я нахожусь там. Он говорил об обучении во Франции, о том, как вернулся в Россию, о службе, о том, как познакомился с союзниками. Но в один день прервал я его. Не знаю даже почему. Он даже было смутился и удивился, но не расстроился. -скажи, почему тогда ты был серьезен и одновременно весел. Что тебя развеселило? И уж точно я не ожидал услышать его ответа. он говорил скорее, как будто рассказывал очередную историю-сказку. Но для меня это было ужасно. -Я был в театре. Спектакль, однако же, был довольно скучен. Не располагаю я духом смотреть на балет о древнегреческих богах. Нахожу это весьма утомительным. Но рядом сидела одна барышня. Она видимо разделяла мое мнение. Поэтому, когда она очередной раз бросила взгляд на меня, я осмелился заговорить с ней.- он говорил это с такой легкостью и воодушевлением, что мне невольно хотелось плакать. Он не понимал, что с каждым словом мне становится все хуже.- Вечер прошел наш вполне прекрасно. Мы не обращали внимания даже на замечания ее маменьки. Как оказалось в разговоре, это была племянница одного командующего, который кстати, должен скоро приехать и к нам на учения. -Щербатов? -Да, да, он самый! Но вскоре пришлось мне покинуть ее прекрасную компанию. Не скажу, что я поначалу был огорчен, поскольку нас ничего не связывало. Но когда уж было я начал подниматься с места, она схватила меня за рукав кителя. Свойственно я удивился. Она притянула меня к себе и поцеловала. - и что же было дальше?- господи, сдерживать слезы было все сложнее, поэтому я просто закрыл глаза, чтобы он не увидел их, наполненных соленой жидкостью, так предательски норовившей вот-вот прыснуть. Но он не продолжил. -Тебе нехорошо? Стоит поспать. Спокойной ночи. И он ушел. А я остался лежать и думать. И какие же страшные мысли мне приходили. Но я остановился на одной.