Умение притворяться

Мужчина в красивом костюме, идеально сидевшем на нём, и женщина в вечернем тёмно-синем платье, выигрышно подчеркивающем фигуру, держась за руки, шли по Камергерскому. Стояло бабье лето. Москва, проснувшаяся после пандемии, жила новой, особой, полнокровной жизнью. Изголодавшиеся по зрителю театры открыли свои двери. Катерина и Андрей гуляли после "Трёх сестёр" в МХТ. Жданов после спектакля не мог переключить в голове песню и всё напевал: "Давайте выпьем, Наташа, сухого вина. За то, чтоб жизнь стала краше, ведь жизнь одна. Давайте выпьем, Наташа, за взгляды без слов, давайте выпьем за нашу любовь". - Знаешь, Андрей, мы сильнее, чем они, - Жданова прижалась к плечу мужа. - Чем кто? - Чем Прозоровы. - Почему? Потому что смогли не просто кричать в Москву, в Москву, а смогли жить в Москве? - Неважно, Андрюш, Москва это или Киев. Или ещё какой крупный город. Помнишь, у Маяковского? - Катя остановилась и прочитала по памяти от и до. - Помните раньше дела провинций? — Играть в преферанс, прозябать и травиться. Три тысячи три, до боли скул, скулили сестры, впадая в тоску. В Москву! В Москву!! В Москву!!! В Москву!!!! Москва белокаменная, Москва камнекрасная всегда была мне мила и прекрасна. Но нам ли столицей одной утолиться?! Пиджак Москвы для Союза узок. И вижу я — за столицей столица растет из безмерной силы Союза. Где во́роны вились, над падалью каркав, в полотна железных дорог забинтованный, столицей гудит украинский Харьков, живой, трудовой и железобетонный. За горами угля́ и рельс поезда не устанут свистать. Блок про это писал: «Загорелась Мне Америки новой звезда!» Где раньше су́шу китов и акул лизало безрыбое море, в дворцах и бульварах ласкает Баку — того, кто трудом измо́рен. А здесь, где афиши щипала коза, — «Исполнят такие-то арии»… — сказанием встает Казань, столица Красной Татарии. Москве взгрустнулось. Старушка, што ты?! Смотри и радуйся, простолицая: вылупливаются, во все Советские Штаты, новорожденные столицы! Здесь дело не в том, где мы: в Москве или в Киеве. Или в Лондоне, где-нибудь ещё. Дело в том, что мы смогли вырваться. Разорвать этот замкнутый круг перманентной апатии. Муки, тебя раздирающей, всё в тебе заливающей. Вы выше этого, Андрей. Мы сильнее. - Ты вся будто светишься изнутри, - муж погладил Катю по волосам. - Свечусь. Знаешь почему? Я смотрю Чехова, слушаю его текст и вижу всё это как будто со стороны. Я всем этим уже переболела. Это трогает меня, но не уничтожает, потому что на сцене не нынешняя я, а та я, из прошлого. Вот у Прозоровых пожар вокруг дома, а их это не касается будто, они в своём сне, ничего не меняется у них. А я, Андрей, я уже сгорела. Тот пожар был в моём доме. Он меня сжёг. - И ты, как феникс, воскресла из пепла? - Красиво, - похвалила Катя. - Можешь же, когда хочешь. Да, я, как феникс. - Значит, и в "Современник" пойдём? - Пойдём! На Жигалова пойдём! И на Дроздову. Помнишь, мы смотрели, она играла Машу, а сейчас играет Ольгу. Время… - Кстати, о времени, - Андрей глянул на часы, - начало одиннадцатого, пора и честь знать. Анька с Ваней весь дом уже, наверное, разбомбили. - Угу, - Катя кивнула и как-то поникла. - Кать, - сразу заметил Жданов. - Катюш, что такое? - Мы столько времени потеряли, Андрей. Столько времени в жизни! Прости меня за это. - Брось. Глупышка! - Нет, правда. Как хорошо, что ты тогда приехал. С этими Кириными акциями. С ёлкой. Как хорошо, Андрюш, что я до тебя доросла! Что перестала притворяться.