Рай и ад преподобного Саутвелла

В воде отражается небо. Серо-голубое, хмурое, прозрачное… Которое не знает, то ли ему разогнать облака и улыбнуться, то ли окончательно нахмуриться, и разразиться дождем, как проклятый — слезами. Роберт Саутвелл не сводит глаз с переменчивых волн, в которых отражается небо. Он бежал. Бежал от преследований протестантов, предоставив их собственной участи. Если им так приспичило гореть в аду, то и пусть. Впрочем, преподобный Саутвелл уже не столь уверен в том, что знает все об Аде и Рае. Ведь он познал рай на земле. И ад тоже. И тот рай был прекрасен! А муки ада более чем кошмарны. И он не верит, что может быть что-то прекраснее и ужаснее, чем то, что он узнал. Теперь он знает, почему священнослужители дают обет безбрачия. Потому что как можно верить в то, что после смерти будет счастье, если счастье так доступно при жизни. Как можно верить в муки после смерти, если сердечная боль при жизни заставляет молить о ней. Саутвелл смотрит в море. И видит светлые серо-голубые глаза, прозрачные, то полные слёз, то нежно улыбающиеся, то горящие негодованием. Он видит в них разочарование, когда пришлось бросить Элис, эту самоотверженную голубку. И он видит в них злую насмешку, наглую и безжалостную, перед тем как их владелец уходит от него по пустынной улице своей безобразной и восхитительной танцующей походкой… Он грешен! Роберту безмерно жаль, что на судне нет ни одной возможности подвергнуть себя умерщвлению плоти. Пусть ненадолго, пусть не полностью, но все же боль физическая заставляет отступить боль душевную. Он предал Бога. Предал его заповеди. Предал его закон. Бог милостив, и он простил бы, но Роберт не хочет прощения. Он недостоин прощения. Ибо он не готов покаяться. Господь всемилостивый! В чем ему каяться?! В том, что он не устоял перед гибким юным телом, украшенным татуировками? Сам Христос не устоял бы перед ним. Нет, даже не перед телом, что тело! Лишь оболочка, дающая приют душе. Из глаз Кристофера Марло смотрела душа. Прекрасная, мятущаяся, порочная и бесконечно невинная. Нежная. Пытливая. Бесстрашная. Кошмары, мучившие её, не знаки страха, а знаки поиска истины. Редкая душа готова искать истину, подвергая страданиям не тело даже, а разум. Или в том, что лгал себе, что не желает её, этой души, заключенной в молодом, сильном теле? О да! В этом покаяться стоило бы. Ведь будь он честен сам с собой, у них было бы больше времени. На день или на неделю — неважно. Хоть на один раз больше. На одно объятие. На один поцелуй. На одно соитие. Потому что теперь он не знает, как жить дальше. Без рая, заключенного меж этих губ. Меж этих ног. Роберт Саутвелл знает, что более недостоин нести свой сан. Недостоин нести свет истины нуждающимся в нем. И знает, что никогда не признается в этом. Он понесет свою тайну один и никогда не выскажет ее на исповеди. А значит, не получит отпущения грехов. И это то, о чем говорил невозможный Кит в их последнем разговоре. «Где теперь твоя праведность, Роберт? — голос его сочится ядом. — Ты все еще мнишь себя праведником? Все еще уверен, что можешь решать, кому умирать за твою веру? И за твою шкуру? А может, теперь ты пойдешь и спустишь с себя эту шкуру сам? Своей плетью. А, Роберт? Ты лицемер, Саутвелл. Презренный лицемер и лжец. Если таковы все служители католического бога, то ваше место и правда на плахе! А может донести на тебя? И выслужусь, и награду получу.» Кит был ужасен. В нем не осталось ни грана той нежности, что он расточал ночью. Ни капли доверия, с которым он прижимался во сне. Но это было не самое страшное. «Нет, я не донесу на тебя. Это было бы слишком просто. Пара дней в пыточной Топклиффа и смерть. А я хочу, чтобы ты жил. Жил и знал, что был соблазнен развратником Марло. Что порочный шпион протестантов украл твою невинность, словно у глупой девицы. Я хотел рассказать об этом всем своим друзьям, но, пожалуй, не стану. Не велика заслуга — обмануть такого святошу. Меня засмеют, скажут, погнался за лёгкой добычей. Уилл сделал бы мне больше чести!» Упоминание Уилла Шекспира щедро посыпает солью только что нанесенную рану. Роберту невыносимо вспоминать насмешливую улыбку и холод взгляда на светлом лице человека, которого он успел… полюбить. Который, если смотреть правде в лицо, расчетливо влюбил его в себя, сначала из любопытства, а потом — из чувства мести. Нет, из собственного извращенного чувства справедливости. И вот теперь он бежит из Англии. Море и ветер уносят их с Элис в неизвестность. Она верит ему больше, чем себе. А он уже не может смотреть на нее, как на духовную дочь. Он видит в ней женщину, которая желала его Уилла, отдавалась ему, любила его. Он видит ее красоту и его помыслы отнюдь не чисты. Он боится предать ее доверие. Пока еще боится. И поэтому смотрит на волны, что цветом так напоминают глаза Кита Марло. Жестокого Кита Марло. Честного Кита Марло. Потому что, стоит лишь забыть о том аде, который открыл ему беспутный поэт, и его уже не удержат ни ее доверие, ни собственный статус. Он продолжит падать в преисподнюю и осознанно потянет за собой девушку. Преподобного Роберта Саутвелла больше нет. Есть нераскаявшийся грешник Роберт Саутвелл, который притворяется преподобным.