why you leave me?

Стрелка на часах постепенно двигалась к двенадцати. Пространство освещал лишь свет настольной лампы, стоящей рядом с кроватью, и этого едва хватало для того, чтобы охватить половину комнаты. Где-то вдали раздавались раскаты грома, вызывая невольное вздрагивание. Это осталось с детства. И осталось надолго. Каждый раскат грома напоминал выстрел, что забрал у неё отца. Тук-тук тук-тук Слышалось каждый раз, когда очередная капля дождя с завидной частотой касалась оконного стекла. Это могло слегка приглушить тихие всхлипы, что наверняка было к лучшему. Никто не услышит, никто не заметит. Привычное дело, ничего нового, однако, всё это ещё доставляло боль, пусть и скорее моральную, чем физическую, однако след от недавней пощёчины всё ещё напоминал о себе. Сжимая пальцами до побеления костяшек объёмный потрёпанный временем свитер, однако бережно сохранённый и принадлежавший явно не девочке-подростку, Френсис лежала на кровати в позе эмбриона, пыталась успокоиться, однако, выходило так себе. И всё из-за того, что юная Кобейн просто отказалась подчиниться и приготовить этот грёбанный чай новому дружку своей матери. Интересно, чем она заслужила подобное отношение? Спутанные пряди волос липли к щекам, слезы всё никак не хотели переставать течь. Сколько она так уже пролежала? Впрочем, да кому это будет важно вообще? Точно не Кортни, которую через неделю другую, кто знает, может быть опять заберут в реабилитационный центр. Так было часто, но это почему-то радовало. Тёти по линии отца были очень добрыми, любящими, и проводить время у них в гостях было довольно интересно. Только вот… Всё не то. Наверное, куда интереснее было бы иметь опыт присутствия отца в её жизни. Тогда бы всё точно было по-другому, она не ревела бы в подушку почти каждый вечер, Курт… Он бы не позволил Лав даже замахнуться на неё. Но тогда почему он, чёрт возьми, покинул её? Почему просто оставил, вот так вот? Видать, кому-то так нужно было. Она переворачивается на другой бок, обнимает колени, сквозь пелену слёз смотря смотря на окно, на стекающие по нему капли. Спать пока ещё не хотелось, быть может, снова просидит до утра. Ведь завтра, в присутствии гостей, Кортни снова станет заботливой матерью, верно? — Ненавижу, ненавижу, ненавижу!.. — шепчет Бин, пока вспоминает всё это. Сколько же во всём этом было двуличия, сколько наплевательского отношения. И ведь многие считали, что быть детьми знаменитостей — круто. Да что в этом, чёрт возьми, крутого? Пол тихо скрипнул, в воздухе теперь почему-то чувствовался запах сигаретного дыма. Такой отчётливый, такой знакомый откуда-то, однако, дверь была заперта и сигареты такие её мать не курила, а пол скрипнул где-то… внутри комнаты? Нет, показаться ей не могло. Присаживаясь, Френсис почти испуганно оглядывается, пытаясь всмотреться в темноту. Ничего не выходит, но запах сигарет всё такой же отчётливый, а пол скрипнул вновь. Реалистично, совсем близко, не похоже на слуховую галлюцинацию. Повеяло холодом. …What else should I be, All apologies What else could I say, Everyone is gay What else could I write… Слова эти были произнесены совсем тихо, пускай и не шёпотом. Песни, старые домашние видео… Голос этот она бы не спутала ни с чьим другим. Но этого не может быть, это уже что-то из ряда фантастики. Но, набравшись смелости, девочка-подросток всё равно спрашивает, произносит вопрос дрожащим голосом: — Кто здесь? Если это шутка, то совсем не смешная. Какие-то колебания воздуха у стены, они действительно ощущаются. Как и тихие, будто неуверенные шаги по направлению к кровати. На самом деле, полуночный гость этот просто не знает, что сказать. Думает, что слишком много пропустил в жизни Френсис, боится, что она не захочет видеть его таким. Не захочет видеть вовсе. Но видеть её плачущей больнее в разы. Хотя, «приди таким, какой ты есть», верно? — Это… Из-за Кортни? — наконец шагнув вперёд, предстаёт в свете лампы. Совсем не изменившийся, всё тот же, только бледный до ужаса, словно сама смерть, а голубые глаза его потускнели, пожалуй, слишком сильно. Не успевая получить дельного ответа, пошатывается от налетевшей с объятиями, словно маленький ураган, дочери. Она жмётся к нему всем телом, цепляется пальцами за одежду, боится отпустить. Будто всё та же маленькая-маленькая Фасолинка, которую он безмерно любил. Любит и сейчас. Блондин готов расплакаться, однако, нельзя, да и не может он. Чуть склоняясь, утыкается ей носом в макушку, обнимает в ответ. Каждое действие солиста наполнено любовью и нежностью, которую последний раз ему удавалось проявлять к его Фасолинке тогда, в 1994-м, когда при последней встрече он пел ей песни. Они стоят так примерно с минуту, ровно до того момента, пока Курт не замечает, прикоснувшись к её щеке в попытке вытереть мокрую дорожку от слёз, как Френсис избегает этого прикосновения. Вернее, слегка болезненно морщится от него. — Вот же сука, — заключает он, говоря это в адрес своей, можно сказать, теперь уже бывшей супруги. Уверен в том, что Бин успела уже услышать и не такие выражения. — Почему ты оставил меня? Почему пришёл только сейчас? Я так нуждаюсь в тебе… Она меня ненавидит, не любит, никогда не любила! — если бы не поздний час и не присутствие Кортни и её того-самого-дружка на кухне внизу, юная Кобейн была бы готова перейти на крик, только вот из крепких объятий своих отца всё равно не выпустила. Курт не знает, что ответить. Да что уж там, если последние свои часы жизни он просто не помнит. После того дня они словно бы стёрлись из памяти. Пока осторожно отстраняется и ведёт Френсис к кровати, замечает в углу комнаты акустическую гитару. Невольно улыбается. Присаживаясь вместе с дочерью на кровать, целует её в лоб. Губы Кобейна такие же холодные, как и он сам. Будто замёрз очень сильно. Впрочем, там, где он пребывает сейчас, холодно постоянно. Только холода этого девочка-подросток не замечает. Снова жмётся к нему. Ответ был для неё не так уж важен. — Ты… Останешься со мной на ночь? Я не могу уснуть, гром… он так похож на выстрел, — утыкаясь носом в грудь отца, водит носом по его рубашке, пахнущей тем самым сигаретным дымом. Вот почему он был так знаком ей. Мельком смотрит на часы. До двенадцати времени остаётся не так уж и много. Может быть, несколько минут. — Прости, я не смогу. Моё время пребывания здесь, оно… ограничено. Я ничего не решаю. Теперь не решаю. Френсис выглядит разочарованной. Вернее даже, слишком расстроенной. Встреча была короткой. Безумно короткой после пятнадцати лет разлуки. — Но, хей, Фасолинка, просто знай, что я люблю тебя больше всего на свете. Всегда буду любить, — он делает короткую паузу, проводя кончиками пальцев по её волосам, перебирает пряди. Взгляд его наполнен грустью, болью перед скорым расставанием. — С днём рождения. Проходит ещё мгновение. Френсис открывает глаза. В воздухе всё ещё витает запах сигаретного дыма, но Курта больше нет рядом. На кровати остался лишь листок со странным рисунком, что были так присущи её отцу. И рисунок этот остаётся как напоминание, как надежда о том, что всё, может быть, ещё не так конечно.