ну, да, это запрещено, но вообще-то это потрясающий ход

Признаться честно, все считали Данте красивым парнем. Все, кроме Агаты. И не потому что это же Данте, какой он, черт возьми, красавец, а потому что она все еще хорошо помнит его иным — прыщавым пятнадцатилетним подростком в безвкусной одежде, подобранной матерью, с мерзким характером и стопкой сальных порножурналов, которые он так старательно собирал и прятал в фальшивом дне гардеробной полки. Он тогда ее недолюбливал, называл ссученная дрянь, и когда Агата позволяла себе пихнуть его локтем в бок — с силой, не по-дружески — или наступить каблуком на ногу, то он заставлял себя терпеть это и не давать сдачи, потому что не хотел быть таким же, как его отец, не хотел бить женщин, даже если они злили его. Практически полный комплект «жертвы». Не хватало только лишнего веса. Данте, признаться честно, и сейчас кажется ей точно таким же, каким он был, когда вымогал у нее лишнюю двадцатку в плату за то, что он якобы никогда не видел в ее рюкзаке мятую пачку «Лаки Страйк»; Агата, конечно же, дала тогда ему эту двадцатку, а потом, как сейчас помнит, убрала прядь волос за ухо и сказала, что негласному президенту их школьного клуба воздержания она готова внести любые пожертвования, и его это, конечно же, разозлило. Данте, признаться честно, и сейчас кажется ей точно таким же. Только тогда он разве что частенько вертел в руках толстый ежедневник, обтянутый суперобложкой «Призраков» Чака Паланика, и проводил очень много времени в одиночестве, у большого ростового зеркала в гостиной, которая, на самом деле, даже не выглядит как гостиная относительно другой гостиной, с большим камином, зажигать который так любит Чарльз; а теперь Данте, вовсю владеющий широкой фактурностью, стоял в самом центре толпы и лез поперек разговора, чтобы продемонстрировать всем свое нижепоясное остроумие или задеть очередной грубой шуткой Элизу, которую все считали чудесной и говорили, мол, такие рождаются только когда на земле слишком мало волшебства. Все, кроме Агаты, разумеется. Хоть ей и сложно поспорить с очаровательностью Элизы, которой она обладала с самого детства, с их первого знакомства, с их первого взгляда друг на друга через ветровое стекло; Агата тогда уже красила волосы на растущую луну и вовсю подгибала школьную юбку, стоило Аннет скрыться с горизонта, а Элиза носила пышные платья и натягивала на свои тощие ноги белоснежные гольфы с орнаментной резинкой под коленями. Элиза мгновенно привязалась к ней, хвостиком следовала за Агатой, куда бы та ни вздумала пойти, читала с ней скучные книги в библиотеке, пряталась в саду и дышала тяжелым дымом, когда Агате вздумалось покурить. Элиза даже выпросила себе спальню, которая была расположена в самой отдаленной части особняка, чтобы легче было уговаривать на ночевку в одной кровати. Тогда такая идея не вызывала у Агаты противоречивую реакцию где-то в груди и не гоняла краску выше, к щекам, как сейчас, когда тонкокостная Элиза робко постучалась в дверь ее старой комнаты и попросилась лечь вместе с ней, ведь после всего произошедшего так страшно оставаться одной, Агата, пожалуйста, не прогоняй меня. И Агата долго не может перевести на нее взгляд от дверного косяка, на котором еще сохранились метки их роста, вырезанные ножом для устриц; она проводит большим пальцем по грубо выточенному «Элиза, 13 лет» и говорит конечно, без проблем. Агата даже дает ей пижаму из собственных запасов, она шелковая, с рисунками созвездий и почти сияет в лунном свете; Элиза надевает ее прямо при ней, рассеянно стягивает рукава платья и снимает его через ноги, не расстегивая молнию (настолько она худая), и у Агаты пересыхает во рту от такой наглой и осознанной провокации. По крайне мере, она надеется на это в тот момент и надеется еще сильнее, когда Элиза прижимается своей грудью к ее спине, уткнувшись носом в распущенные волосы, и шепчет ты чудесна-чудесна-чудесна, Агата. Да, она чудесна. Так же говорил Данте, когда целовал ее пообветрившиеся сухие губы, тонкую шею и острые каркасные плечи, укладывая на свою кровать; Агате очень хотелось спросить тогда, а не жирный ли кусок от пирога-наследства Аннет сделал ее чудесной феей в его глазах, но она могла думать только об Александре-мать-его-Нильсене, о его профиле, как с норвежских чеканных монет, о его узких ладонях, таких теплых, словно нагретых полуденным солнцем, о его грубых поцелуях за пыльной бархатной портьерой и о том, что зря она его насмерть не сбила тогда, не пришлось бы сейчас стелиться под этого идиота. Когда Данте уходит, то Александр вылезает из своего островка безопасности с максимально едким вопросом о том, насколько клево ей было целоваться с кузеном, а Агата приподнимается для начала на локтях, потому что голову немного кружит, тянет откинуться назад на мягкую кровать, но она встает, и они опять друг напротив друга, как тогда, в густом тумане (колеса автомобиля с шумом прокручивают на резине частички гравия, тучи висят тяжелой серой тканью, природа застывает в преддверии крупного дождя, они тоже застывают), только сейчас Агата спокойно говорит ему если тебе понравилось зрелище, то просто скажи и я, быть может, проверну такое еще раз, партнер, а не судорожно выплевывает извинения и что-то там про больницу. Александр мальчик не глупый, должен в какой-то момент и сам понять, что она тут для него старалась, что Агата тут только для него и старается. Только выходит все пока максимально хреново. Агата искреннее хочет им всем сказать, что она на самом деле не такая уж и сука, что все дело в недостатке сна и белом сухом, на которое она должна была старательно налечь с того момента, как ключи от ее машины попали в руки Марты; Агата хочет сказать, что когда связка летела в сложенные лодочкой ладони, кто-то должен был уже открывать бутылку и наполнять для нее бокал, но этот кто-то этого не сделал, и все произошедшее — его вина. Агата мысленно обещает себе наверстать упущенное в этом деле, а пока она нервно крутит широкое траурное кольцо на большом пальце и следит за тем, как мистер Харрисон разворачивает завещание, оставляя на нем влажные следы от своих ладоней, а когда он озвучивает ее имя, Агата закидывает ногу на ногу, сползая в кресле пониже, и усмехается. Теперь у нее есть запасной выход и деньги на лучших адвокатов мира.