Шанс на спасение

Я ползу по раскаленной земле, стеная от боли. Жгущий, мелкий песок впивается в обнаженные ступни так, что каждая песчинка ощущается миллионом иголок, впивающимся под кожу. Кожу, раньше не знавшую жесткость земли. Кожу, не испорченную ссадинами, не запятнанную болью. Болью… Мне хочется кричать, мне хочется упасть на колени, бить руками в землю, молить о прощении. Это ведь ошибка, ошибка. Ты не можешь быть так жестока со мной только из-за одной ошибки, Мама, о нет! Ты не можешь выкинуть своего сына из дома за одну лишь оплошность. Милосердие, любовь к ближнему, безграничная нежность – вот чему ты учила, Мама. Ты учила… Тогда почему? Почему сейчас я валяюсь в грязи, почему сейчас я стираю ступни в кровь, ступая по еще непротоптанным дорогам? Почему горячий ветер хлещет меня по лицу, швыряя в него пыль и пепел? Почему сгорая, я чувствую холод? Ты дала мне все, ты это и забрала. Выкинула, как ненужную вещь. Ты создаешь себе новые и новые игрушки от скуки, создаешь красивые декорации для них, зовешь нас всех своими детьми и своими творениями. Но знаешь, кто здесь на самом деле ребенок? Эгоистичный и эгоцентричный ребенок? Это ты, мама, это ты. Ты говоришь, что любишь нас всех одинаково, что мы все равны. Но это не так, это ложь. Одним ты даровала свободу, а другим сразу же дала роль своих молчаливых рабов. Ты любила нас, потому что мы были удобными. Ты любила меня, потому что я никогда тебе не перечил и всегда верил в тебя. Смотрел на тебя с таким обожанием в глазах, с такой святой преданностью и уверенностью в тебе и твоих действиях – оо, так действительно только ребенок способен смотреть на свою мать, которая для него – центр мира, единственная, мудрая и всегда правая. Но я сталь тебе неугоден и ты просто выкинула меня. Не как свое дитя, нет, как поломанную мелочь. Одну из тысячи, одну из миллионов, которые ты создала. Я для тебя не значил ровным счетом ничего. Мы для тебя не значили ровным счетом ничего. Я корчусь от боли на земле, пытаясь закрыться от этой огненной небесной пасти с запахом гари и крови своими крыльями, но они сломаны. Я вижу уродливые, прегадко-торчащие кости, выглядывающие из месива черны перьев и крови. Отвратительные, ободранные суставы, обожженные плеши, комки грязи – опороченная красота совершенства и цена за ошибку. У меня ничего не осталось, Мама. Ты сломала мои крылья. Но только ты не сломаешь меня.

***

Этот маленький город на окраине Англии – не то, что Богом, он Дьяволом забыт. Кажется, будто он невидимый призрак. Брошенный, оставленный и даже не игнорируемый, просто незамечаемый остальным миром городишко. Не уродливый, не красивый. Не плохой, не хороший. Не белый, не черный. Серый. Серый город, с серыми улицами, с серыми безликими людьми. С серыми фасадами зданий и вечными хмурыми облаками и невзрачным небом. Идеальное место, чтобы потеряться, чтобы перестать существовать. Такие города – пустое место. Знаете, в романах всегда есть антагонисты, протагонисты, персонажи второго плана и статисты. Так вот. Мегаполисы – это опухоли на теле мира. Большие, своевольные и гноящиеся. Маленькие деревушки – как панацея, как жизненно-важные органы в самом теле. А такие города, как этот – статисты. Любое, даже самое маленькое событие здесь превращается в целый спектакль, раскручиваемый десятком людей от скуки и смертной тоски. Это единственное подобие счастья, которое можно встретить в подобных краях, которое местные будут обсуждать еще несколько лет, опутывая разноцветным коконом собственных домыслов и преукрашиваний. Им это необходимо. Сплетни – единственная блеклая радость, когда на тебя, словно клетка, давит небо и земля. Это иллюзия, это все лишь выцветшая краска, но она помогает дышать, когда твоя грудная клетка будто скована металлическими цепями. Я не хотел здесь жить. Я не хотел гнить заживо. Но мне сказали, что нужно начать с чистого листа. А на чистом листе никогда не записано никаких привилегий. Я иду по узкой тропинке, которая давно заросла бы травой, если бы не старания местных жителей. Ряд симметричных и тоскливых зубьев-домов будто окружает ротовую полость гигантского монстра, выраженную зеленым полем. Несколько ярдов, которые, на самом деле, и полем не назовешь. Но жителям этого города свойственно гиперболизировать значимость многих вещей. Наверное, это можно назвать своего рода разновидностью мании величия, или ее симптомом. В какой-то момент я ловлю себя на мысли, что это кажется мне забавным. Я прохожу это поле, останавливаясь у причудливого белого здания. На самом деле, оно какое-то извращенно забавное. Несуразное. Также, как и весь портрет города, если брать и рассматривать его в целом. Так вот, этот дом. Он двухэтажный, выкрашенный белой краской, тощий и какой-то ассиметрично-вытянутый вверх. Снаружи видны темные ступени лестницы, которые напоминают черную дыру. Из-за вечного отсутствия света в коридоре непонятно, спуск это или подъем. Я глубоко вздыхаю. Делаю несколько шагов вперед и поднимаюсь по этим самым ступеням. Не в первый раз. На самом деле, я хожу сюда уже год. С самого того момента, как переехал сюда. Это было в прошлом мае. Сразу, после дачи моих показаний. В тот период я смутно помнил, что происходило, потому что круговорот окружающих меня событий сгущался все больше, и как бы я ни старался решить свои проблемы и разгрести их – их становилось все больше. Калейдоскоп мыслей, людей, чувств, показаний в полиции, многочисленных голосов и встреч. Я проживал ту весну, как во сне. Это было похоже на бэд-трип, когда тебя плющит, хуже камболы на мелководье, и ты вообще перестаешь в какой-то момент ощущать себя, просто плывешь по течению с полузакрытыми глазами. Если бы у этого течения было бы имя, то я бы, несомненно, сказал Вельзевул. Именно эта женщина отправила меня сюда. Кто она и зачем ей это было нужно? Все просто. Вельзевул – глава центрального департамента полиции Лондона. Маленькая женщина с серыми уставшими глазами и именем князя Ада. И отчасти такая же злая. Впрочем, за те несколько месяцев, которые я практически прожил в участке стражей закона, я могу сказать, что не то, чтобы мои сравнения не были справедливы. Учитывая, какой армией демонов ежедневно управляла Вельз, я понимал, что человеку с другим складом характера это было бы не под силу. Так вот. Я давал показания против своего бывшего Босса. И всех сообщников. Всей организации. Против всех кого я только знал. Я сейчас не хочу вдаваться в подробности, почему я так поступил, что меня сподвигло на этот поступок, и что стало моим основным шагом, как суицидника. Это все, скорее, разбирает мой психиатр. Пытается понять меня и запутать тот противный клубок мыслей у меня в голове, придавая событиям и поступкам хоть какую-то логику. Факт в другом. Факт в том, что предателей никто не любит. Ну, может кроме, самую малость, наших доблестных стражей закона. Во всяком случае, пока твое предательство играет им на руку. И в моем случае, оно действительно было выгодным. А поскольку выгода должна была быть обоюдная – то за всю предоставленную информацию мне очень любезно предоставили участие в программе защиты свидетелей. Так я и переехал сюда. В этот забытый всеми город. Я в несколько шагов преодолеваю лестничный пролет. Стучу в белую тонкую дверь и вхожу, не дожидаясь ответа. Я знаю, что меня ждут. Это, к слову, и есть мой психиатр, который так мило пытается помочь мне понять самого себя и выбраться из ловушки собственного нездорового разума. По-крайней мере, я это так называю. Азира – это имя моего врача – предпочитает утверждать, что он просто проводит со мной беседы, направляющие ход моих мыслей в нужное русло, а также помогает справиться с особо-тяжелыми состояниями. Чтож, как угодно. Хотя по мне, как задницу не назови, вазой от этого она не станет. Я смотрю на своего психотерапевта. Он внимательно вчитывается в какие-то документы, которые держит в руках, пока я захожу в кабинет. Он такой светлый, спокойный (что, на самом деле, описательно как Феллу, так и этой комнате). И я почему-то, мгновенно расслабляюсь. - Привет, Тони, - он поднимает на меня свой взгляд. Глаза цвета серого льда. Улыбается уголками губ. -Подожди минуту, я сейчас закончу, - я вижу, как его пальцы скользят вниз по белой бумаге, очерчивая ее. -Без проблем, - я улыбаюсь. Мне вообще очень трудно не улыбаться, глядя на него. Мой лечащий врач, кажется, самый живой человек в этом городе. И, кажется, вообще из всех, кого я знаю. Светлые волосы, выразительные глаза, вздернутый нос, подвижные мышцы лица, выдающие все его эмоции раньше, чем он оформит их в подходящие слова. Азира Фелл – тот человек, с которым я за последний год почти что сросся. Аккуратный, компетентный, умный и искренний. С ним всегда было о чем поговорить. В самом начале нашего знакомства, в мае того года, Вельзеул буквально насильно приволокла меня к нему. Я чувствовал себя нашкодившим школьником, которого просто для галочки тянут в кабинет директора, чтобы его отругали, хотя все понимают, что все останется на своих местах и ничего ровным счетом не изменится. -Это твоя новая головная боль, Антоний Кроули. Получи, распишись, - Вельз бросила на Азиру короткий, но сочувствующий взгляд, который явно говорил «прости, но такие идиоты – твоя компетенция. Сделать ничего не могу». Больше она ничего не сказала. Почему полиция вообще занимается подобным и почему глава департамента нянчится со мной, буквально доводя за ручку до психотерапевта, помогая осваиваться на новом месте? Все просто. Можно сказать, что мы с Вельзи старые знакомые. Настолько старые, насколько вообще возможно. Мы познакомились благодаря череде случайностей и совпадений, которые привели к сотрудничеству отдельных лиц моей организации, тогда еще не только в моем лице, и Вельзевул. Так что, можно сказать, что мы что-то вроде знакомых по несчастью. Так вот. Мой психотерапевт. Помню, пару минут мы тогда простояли, просто палясь друг на друга. Изучали, всматривались, пытались что-то разглядеть. Он вышел из оцепенения первым. -Азира Фелл. Психотерапевт. Очень приятно, - он улыбнулся и протянул мне руку. -Антоний, - я улыбнулся в ответ и пожал его руку, глядя в глаза. Тупее имя. Господи, какое же тупое имя они мне все-таки дали для новой жизни, подумал я. С того момента прошел год. Это заставляет меня верить в лучшее. Год с этим человеком. Год, наполненный событиями, о которых я, возможно, расскажу позже. А пока я просто смотрю на этого человека и думаю: «Я хочу утопиться в тебе. Я хочу забыться, полностью потерять самого себя, погрузиться так глубоко в тебя, чтобы быть частью тебя, чтобы ты никогда не смог от меня избавиться. Чтобы я всегда мог быть с тобой. Скулы болезненно сводит. Это ненормально. Это паталогия. Это опухоль, очередная опухоль в моем воспаленном мозгу, мешающая мне функционировать, как нормальным людям. Навязчивая идея стать твоим и сделать тебя своим. Это блять ничуть не романтично. Это болезненно. Это неправильно, токсично, абьюзивно, да как мать вашу угодно, только не романтично. Мне хочется вырвать себя сердце, расцарапать ногтями мозг, доставая его из себя, выковыривая по частям из себя остатки самосознания, стирая из подкорки тебя, лишь бы сохранить тебя и не навредить. Моя привязанность – мания. Моя любовь к тебе – ошибка. Все проблемы идут родом из детства. Но откуда я мог знать, как выглядят здоровые отношения, если всю жизнь перед глазами был только пример моей семьи? Ненавижу их. Ненавижу самого себя. Я могу рассказать тебе о деструктивных отношениях. Потому что я сам – поломанный. Потому что я сам – не более, чем непригодный механизм, который все еще функционирует на чистом автопилоте. Мои чувства ровным счетом не значят ничего. Мы всегда это знали: и ты, и я. Я не могу спасти твою душу, я никогда не спасу твое сердце, я закопаю тебя заживо в одну могилу с самим собой, ведь сам я давно уже мертв. Я могу только сломать тебя и ранить. Я могу только отравить тебя, но не спасти. Ты достоин большего, чем больная и болезненная привязанность. Каждый раз, когда я покидаю тебя, я покидаю город. Мой город ограничен одним храмом. Мой город ограничен тобой и твоим влиянием. Наверное, мне ничего больше не надо. И это правильно. Или наоборот, неправильно настолько, что доводит до дисфункции мозга. Только мне в очередной раз плевать Ты пытаешься мне помочь и говоришь со мной. Слушаешь меня, утешаешь, но сам ты мне не открываешься. Ты же специально держишь дистанцию, да? Знаешь, в чем моя проблема? Мне всегда всего мало и я до одури жадный. Я хочу завладеть каждой секундой твоего внимания, хочу, чтобы ты спас меня. Я хочу, чтобы ты снова заставил меня чувствовать себя человеком, чтобы ты заставил меня дышать. Чтобы ты воскресил меня. Ну же, у тебя так хорошо это получается с другими. Я разбиваюсь о волны собственного сознания. Ты не спасешь меня. Ты не воскресишь меня, потому что у меня уже нет другого пути. Я мертв изнутри, выжжен до мерзкого пепелища под ногами и черной поволоки в глазах, до вязи и копоти в органах моего тела. Я поднимаю глаза. Смотрю на твою улыбку такую нежную и добрую, как первые цветы весной, и не могу сдержать свою улыбку в ответ. Я хочу сказать: «будь моей панацеей». Вместо этого я говорю: «Давай начнем сеанс. Раньше начнем - раньше освободимся». Ты улыбаешься в ответ, наконец откладывая на стол стопку листов. «Давай», - говоришь ты. И, кажется, улыбаешься еще шире.