Комбайны

Чтобы дали две недели отпуска? Редкость. И одновременно с его замами. Рейес говорит, что он чертов счастливчик и любимец Адаве. И что «берегут старика». Джек фыркает – он же честно заслужил четырнадцать дней покоя. Он горбатился на них целый год. – Ты поедешь со мной на ферму? Гэбриэл согласится. Он знает. И Ана – тоже. Возможно даже больше ради Фарии. Потому что это похоже на нормальную семейную жизнь в ее понимании. Лишь едко улыбнется: – Обгоришь и будешь красный как рак по базе ходить. Она уже давно собрала вещи. *** В доме пахнет пылью. Он ужасно большой и пустой. Кидает сумку на пол – глухой стук отдается эхом. Ферма осталась от родителей. Наверное, для Джека это память – раз не продает ее, не ясно для кого бережет землю. – И почему я не остался на базе? – бормочет Рейес. – И почему ты не остался на базе, – передразнивает Ана и смеется. Ей нравится большая залитая солнцем гостиная. А Фарии – двухъярусная кровать – так мало нужно ребенку. Рейес ездит сюда каждый год. С Джеком или без. Чаще именно чтобы отдохнуть от него. У Гэбриэла есть своя комната – как раз с двухъярусной кроватью – со скрипом в сердце отдает ее Фарии. Не могут поделить разве что большую подушку. Дети, – думает Джек. Ана тоже улыбается. Моррисон живет в своей старой комнате на мансарде – хорошо, что Фария не знает про нее. Здесь большая лоджия с видом на ферму. Старые фотографии в рамках. Некоторые вещи. И все то, что Джек не готов показать другим – бережно хранит у сердца и смотрит спокойно засыпая. Ему непривычно ходить без формы и оружия. Рубашка невесомая, не давит на плечи как тяжелый бронежилет. Только поношенные военные штаны остались. Они удобные. И идеальная осанка. – И где мне спать?! – у Рейеса даже шутливая грубость жесткая и острая по краям. Держит подушку высоко над головой – без выпуклой брони на него так легко не залезешь. – В гостиной есть диван. Там и спи! Потому что еще одна спальня – с самой большой кроватью – занята Аной. Не скажет же он, что будет спать с ней. Моррисон не допустит. *** За окном по утрам шумят машины. Автоматические комбайны собирают осенний урожай. Они же боронуют землю, засеивают, поливают, обрабатывают и что там еще нужно этой кукурузе. Рейес зажимает уши подушкой – его все-таки выгнали на диван первого этажа. И именно здесь громыхает как в Омнический кризис. Он раздраженно потягивается, украдкой поглядывая на часы. Зато у него есть время позавтракать в гордом одиночестве. Быстро приготовить себе что-нибудь типа яичницы с беконом. И запить кофе – смотрит в холодильник – можно даже какао с молоком. Циглер бы оценила заботу о здоровье. Он жует и смотрит на комбайны за окном, зябко завернувшись в одеяло. А они работают и работают – срезают, сортируют. И все прекрасно даже без людей. – Тебя тоже разбудили? Резко оборачивается. Ана стоит у двери. Так тихо спустилась по лестнице. В пижаме и ветровке она выглядит помятой, и заспанные глаза ее не украшают. – Я просил Моррисона их отключить… – пробормотал Гэбриэл и потупился в яичницу. – Вон, одна порция осталась. Стынет в сковородке. Вдвоем смотреть на комбайны кажется глупым. Сразу нависает давящая тишина и нужен диалог, какой-то контакт. – Такое себе начало отпуска, – Рейес обхватывает обеими руками большую чашку. Но взгляд довольный – Ана видит. – Словно ты сюда приехал, чтобы отъедаться и спать. – Именно ради этого. *** Работа отпускает постепенно и неохотно. А Моррисона и вовсе не отпускает. Консультации и рекомендации – его требуют по любой мелочи, которую можно решить через неделю или даже месяц. – Эй, Джек! Спорим, я подниму эту тыкву. Тот отвлекается от комма, недовольно поглядывая с высоты своей веранды. Да, Рейес выбрал самую большую тыкву. – Если ты её разобьёшь… – Не разобью. *** – По крайней мере, Фарии нравится тушеная тыква, – замечает Ана, подкладывая дочери еще порцию. Гейб и Джек уже не могут смотреть на эту рыжую кашу. В холодильнике стоит десять раз по столько же бесформенными кусками. «Из рук соскользнула, с кем не бывает». Ещё одна тарелка опустела. Рейес доковыривает своё. Моррисон быстро все умял – больше тыквы он ненавидит только кукурузу – теперь отказывается от добавки. Ана съела пару ложек чисто за компанию. – Может, воронам отдадим? – вымученно говорит Гэбриэл. – Тебя отдадим, – фыркает Джек и принимается за вторую тарелку. *** Вечерами после ужина они занимают себя прогулками. Джек говорит, что его зрение немного восстановилось – Амари не нравится, как он щурится, глядя на экран. Здесь он смотрит на однотонные спокойные цвета фермы, а не выедающий свет холокрана. Они идут по утрамбованной борозде от комбайнов, что проезжают каждый день от зарядки до поля. По краям кукуруза в два роста и стеблем толщиной с запястье. Ветер шуршит в сухой листве – последние теплые деньки перед дождями. И окончанием сезона урожая. И окончанием их отпуска. Фария после таких прогулок засыпает крепко и быстро. Если бы это работало еще на ком-то из них. Джек читает новости, подобрав под себя ноги. Гейб безучастно следит за мерцающими строчками, положив голову ему на плечо – тот так погружен, что даже не замечает. Ана возится в стороне кухни, иногда громыхая стеклянной крышкой. – Что ты там варишь? – замечает Рейес: Ана? У плиты? Вздор. – Глинтвейн. Он пьянит совсем мягко. Хоть с метаболизмом суперсолдат много не нужно. Разливается по венам и греет внутренности, мышцы, не дающие покоя мысли. Заевшей пленкой в голове. – Хорошо получился, – у Джека бестолковая улыбка. – Еще бы, – Ана наклоняется ближе. – Я не только умею убивать и помогать тебе с отчетами. Голос спокойный и ровный, не проскользнёт ни эмоции. Рейес довольно жмурится. Ему хорошо, пусть уже практически валяется на Джеке. Ана садится с другой стороны, вымученно прижимается к боку. – Джек, скажи. Я плохая мать? Тот сразу подбирается. Его лицо – выражение, что он носит на деловых встречах и перед молодняком. Ерзает на месте. – Я так не… – губы прикрывают жесткой рукой. – Ради всего святого, заткнись, Моррисон, – Рейес не зол, но глаза блестят на непонимание. Вопрос – не требующий ответа. У Аны невеселая натянутая улыбка: – Ведь у нас всех работа на первом месте. И у того, кто ушел ради семьи и всё равно вернулся. И у того, что прячет её под толстый кокон, прикрываясь личным равнодушием. И кто оставил свои попытки уже давно. – Будешь еще глинтвейн? Джек вздрагивает. Поднимает взгляд. Потолочная лампа слабо освещает комнату, накрывая полумраком с дремотой. Мягко, тепло. Как какие-то далекие воспоминания из детства, что остались ощущениями – нечеткой картинкой. Амари ставит кружки с тихим стуком о деревянную столешницу. На часах перевалило за двенадцать. – Я пойду к себе, наверно, – бормочет Джек и приподнимается. Туда хочется меньше всего – где полно воспоминаний. Гейб крепче вцепляется в бока. Его язык заплетается: – Не оставляй меня на этом диване. У меня так болит от него спина. У Джека тоже болит от раскладушки. Каждый раз хочет купить полноценную кровать – и думает, что больше не вернется. Ана делает еще глоток. О её взгляд можно порезаться. – Если не будете пихаться – пущу на свою кровать. *** Последний урожай сдан перекупщикам. Земля взборонована. Засеяны озимые. Моррисон смотрит на дом, прижав к себе сумку. Вновь прощаясь на год или навсегда. – Гэбриэл, зачем тебе тыква? – Мама, он говорит, что скоро я ее тоже смогу поднять, даже одной левой. – …Потому что она высохнет, – шепчет Рейес украдкой. Они смеются – они расслаблены и с хорошим настроением. У Гейба на одно плечо закинута тыква, а на втором – сидит Фария, поддерживаемая рукой. И словно не было распаленного боем #24, кого будоражил вид крови и чужой страх. Джек путается в масках. В том, какая из них настоящая. У них – пожизненное клеймо солдата. Без права на личную жизнь и счастье. Сумки погружены в багажник. Джек машинально пристегивается и получает смешок: здесь тебя не оштрафуют. Они едут по одинокой грунтовой дороге. И смотрят, как комбайны возвращаются с поля. Это был их последний выход.