ветер бьёт в лицо

Ваня Рудбой просыпается в ванной, ванна неприветлива, как дикий взрослый мир, и давит в спину акриловыми боками. Ваня морщится, недолго смотрит в потолок, голова у него кружится-вертится, как события на вчерашней вписке, только вписка была чуть-чуть вчера и много сегодня, но в любом случае, все уже, конец. Ваня открывает недостижимо высокий кран, холодная вода льется ему на голову, плечи и грудь, футболка прилипает к телу мгновенно. Ваня прикрывает глаза, позволяя леденящим струям приятно обгладывать его бренное похмельное тело. Воспоминания накатывают неумолимой волной, заставляя фейспалмить от самого себя и хочется немедленно найти Фаллена и сказать, мол, я... А что "я"? Головка от хуя. - Ну и что это за конкурс мокрых маек? Фаллен выстаивает на пороге сгустком благодушной снисходительности и немного — укоризны. Ваня запускает в него пригоршней воды, Фаллен отфыркивается забавно-сердито, точь-в-точь как его пухлый кошак Гриша. - Наплаваешься — приходи. Ваня выходит из ванной Афродитой без пены морской и бредет на кухню, оставляя за собой потеки воды с прилипших к ногам джинс. В воде плещется его чувство вины, и что-то липкое, непонятное, неоформившееся, не слово, а только мысль о слове. У Фаллена на кухне разместилась с комфортом армия пустых бутылок, коробки из-под пиццы, собственно, сама пицца, недоеденный торт, и уцелевшая пачка сухариков, а на максимальной мобильниковой громкости — Саммертайм Седнесс. Фаллен шкварчит чем-то вкусным на здоровенной чугунной сковородке, Гриша смотрит в окно со своего королевского стула с чуть подранной спинкой. Ваня присоединяется к ним не особо смело и ловко, потому что его вроде как звали, но на такие дары точно никто не приглашал, это было бы слишком охуенно, — упаковка аспирина так и манит с края стола, чертовка. - Будешь зевать — все пропустишь, дядь, - сообщает Фаллен, в голосе у него не особо скрываемый смешок, он придвигает наглый аспирин Ване под самый нос. Ваня заглатывает волшебную таблетку с водой, и тянется к волшебному же омлету с волшебной овощной смесью из супермаркета. Фаллен чего-то отбивает в телефоне, ест, смотрит ютуб, комментирует видос, переключается с Ланы на Леди Гагу, и не злится, не злится совсем, но Ваня чувствует, что... Что надо что-то сказать, пояснить, прояснить, пацан сделал, и пацан за базар ответил. Ваня чувствует, что если сейчас, ну вот прямо сейчас, этого не сделать, то конец всему и конец всего, и не будет больше посиделок у Фаллена дома, и прогулок с Фалленом где-то, и оладьев яблочных не будет, и бочков Гришиных мохнатых тоже, и дружбы их не будет, и вообще все полетит в пизду и Тартарары. Ваня, может, и тупой, но зато догадливый. Ваня набирается сил. Ваня набирается важных слов. У Фаллена дома Ване Рудбою всегда было охуенно, классно, уютно и круто. Фаллен был забавным, а еще был неоспоримо старше и авторитетнее. Фаллен жил другой, вкусной и недостижимо-свободной жизнью, от нее тянуло сладкой вседозволенностью, от которой Рудбой дурел и слабел в коленках. Рудбоя чувствовал себя у Фаллена совсем как дома, и Фаллен был ему хорошим другом. Фаллен был ему старшим братом, примером и образцом, Фаллен учил курить взатяг и невзатяг, но чтобы казалось, что круто, Фаллен любил темное пиво и ему советовал, Фаллен включал то Квинов, то Гуфа. У Фаллена, конечно, были еще друзья, лучшим другом он звал долговязого бесячего Славу, а у Вани Рудбоя еще был друг и одноклассник Мирон, но все-таки то ли от разницы в возрасте, то ли по праву близкого соседства, отношение Фаллена к Рудбою было чуть-чуть особенным. Фаллен вообще-то не любил распространяться, что живет один, чтобы избежать ига любителей халявы. И гостей не любил особо, от большинства избавлялся поскорее, иногда даже просил Рудбоя подыграть, изобразить своего соседа. А Рудбоя вот звал к себе чуть ли не каждый день и на подолгу, и с ночевкой, и с Фалленом ему было здорово. От Фаллена Рудбою доставались самые необидные подколки, россказни из студенческой жизни, снисходительность, с которой он разрешал вмешиваться Рудбою в свой квартирный хаос, лезть во все шкафы и заглядывать в огромные жестяные банки, натуральных призраков совка, с подписями САХАР и КРУПА, а еще Фаллен прощал ему переиначивание цитат философов, а за точность формулировок Фаллен обычно готов был если не бить, то убивать. У Фаллена дома было приятно, Фаллен заебись как готовил оладьи с яблоками. У Фаллена жил котик Гриша, котик Гриша знал Рудбоя на запах, на вкус, и охотно давался чесунькать пузцо. У Фаллена вечно гремела из мобильного какая-то ебанина, уже ставшая смутно знакомой, а еще вперемешку развеселая культовая попса и отвязные треки восьмидесятых. У Фаллена Рудбою было охуенно. Фаллен был Рудбоевским соседом по подъезду, снимал хату у пожилой баб Гали, которая иногда пекла очень пересоленные пирожки с капустой, и неизменно приглашала на них всю соседскую детвору. Детвора выросла и вытянулась в десяток горластых оболтусов, с которыми Рудбой не то что дружбу водил, но так, помнил по-старенькому. Баб Галю забрали родственники, а квартирку сдали Фаллену. Фаллен въехал еще черт знает когда, почти четыре года назад, Рудбой вспомнил, но не сразу, потому что ну. Он тогда совсем шкетом был, вспоминать стыдно, шел домой весь потрепанный и избитый, и грустный из-за двойки и из-за драки, подрался он с одним дурачком Саней, который обижал Мирона, но Мирон был неудобно ниже Сани по росту и выше однозначно — над всеми этими стрелками да разборками по умственному развитию, поэтому вступился за него Ваня. Потому что друг, потому что мог, потому что был как раз очень удобно — и по росту, и по всему — равен Саньку. А Мирон как-то промолчал, опустил глаза в длинных ресницах, и проигнорил, и промолчал. И Ваня теперь шел домой, хлюпая юшкой в носу, и чем-то нехорошим, почти комом из обидных горьких слез. Фаллен тогда показался Ване каким-то дико взрослым, он не таясь курил на лестничной клетке, стряхивал пепел в банку из-под Нескафе. Ване он пробормотал что-то про кровь, но лезть не стал, заглядывать в лицо и расспрашивать тоже — оно и понятно, Ваня бы страшно обиделся, он тогда только начинал быть Рудбоем, таким вот зубастым и дерзким как сейчас, что палец в рот не клади, папины хлопоты, мамины жалобы. И Фаллен, уже тогда невероятно крутой, близкий и дружелюбный, вручил ему свой носовой платок и сказал Ване, что "независимость от общественного мнения есть первое условие совершения чего-либо великого и разумного", как говорил некий то ли Гегель, то ли Гоголь. С лестничной клетки Ваня ушел в чуть приподнятом настроении, а на следующий школьный день он спросил у Мирона про Гегеля-Гоголя, и тот сразу лицо такое сложное сделал, что Ваня тут же понял, что лучше бы он стер себе из памяти все мемы, а про Гегеля узнал. С Фалленом они спелись и раззнакомились быстро и без нервов: достаточно было чуть боязливо подкрасться к баб Галиной квартире, спросить у Фаллена одно-другое-третье: книжку, сигарету, совета, и они сдружились. Фаллен был в доску свой и смешной очень, гамал WoW за Альянс, шутил угарные шутки, писал в телеге сообщения капсом, звал на пиццу и на потрындеть. Рудбой жил и дружил, Рудбой быстро стал Рудбоем, дотянулся до роста Фаллена и грозился его перерасти, занимался теннисом, ходил в бассейн, ебланил уроки, троллил тупую мотемотичьку, жаловался Фаллену на жизнь и на девчонок, которые его игнорили и хвастался когда — нет. А Фаллен был себе Фалленом, крутым парнем на два этажа выше со странными цитатами, прогулками, посиделками и учебкой. Рудбой пережил с Фалленом мятежный десятый класс, и переживал одиннадцатый, бегал по репетиторам, нервничал и трясся из-за ЕГЭ, пока Фаллен нервничал и трясся над дипломом. Фаллен писал диплом, как все истинные самураи — за неделю до, иногда прерываясь на отлить и на самозабвенно поругаться на древних дядек философов. У самураев нет цели, только путь, у Фаллена не было разделов, но была туева хуча правок. Фаллен крутой, Фаллен, он, когда не писал димплом, писал статейки аки копирайтер от боженьки, и хорошо писал — так нахваливал паркетные доски класса Премиум и кокосовый наполнитель матрасов для мажоров, что Рудбою все хотелось показать эти текста Мирону. Но Мирон был слишком возвышенный и эрудированный для всего этого дерьма, он читал Тысячеликого героя, а Рудбой сейчас ковыряется вилкой в омлете, и думает, что тысяча лиц это у Фаллена, потому что ну. Фаллен умеет быть разным. У Рудбоя в детстве был калейдоскоп, который через три дня погиб смертью храбрых в песочнице, калейдоскоп ушел, а ощущение осталось. Как будто перед глазами яркие стеклышки пересыпаются и складываются в причудливые картинки, видения, города, колдунов и монстров. Фаллен был и стеклышком, и городом из золота, и собой. Фаллен умел быть обходительным, вежливым, краснеть щеками и казаться ну чуть ли не интеллигентным юношей в десятом поколении, и нравиться родителям Рудбоя. Фаллен умел ебануто шутить, задорно комментировать игру и болюче пихаться коленом, если вдруг проигрывал. Фаллен умел быть мрачным со сведенными бровями, и тогда в его однушке настойчиво, тяжело пахло травкой. Рудбой в такие дни старался его не трогать особо, и ходил как Гриша — под стенкой на мягких лапах. Еще Фаллен умел смеяться громким рассыпчатым смехом, и улыбка тогда плясала у него в полуприкрытых глазах, и язвил-грубил-пользовался ядовитым сарказмом, Рудбой наслушался достаточно про его друзей-знакомых-сокурсников. А еще Фаллен никогда от Рудбоя не отрекался, несмотря на то, что тот был младше, а Фаллен был уже почти дипломированным специалистом-идеалистом-философом. Фаллен познакомил его со своими недостижимо взрослыми друзьями, неизменно звал на все вписки, даже если не нужно было изображать перед кем-то соседа. Фаллен Рудбоя не стеснялся совсем, дружил, не игнорил ни разу, и кинул его только однажды, и то не кинул, а так. В тот раз Фаллен пришел в пятницу — в их, вообще-то, пятницу, на которую они забились давно, аж в четверг, и не один, а с девушкой. Фаллен был пьяный, но не в говно, а приятно-пьяненький, веселый и готовый на все подвиги мира. Девушка пребывала в той же удачной кондиции, не отлипала, лезла и притиралась всем телом. - Извини, дядь, но не сегодня, - Фаллен подмигнул ему и засмеялся чуть сипло, а потом смолк, смех исчез, притушенный поцелуем девицы. Рудбой пошел домой ни с чем и с Гоголем-Гегелем, Рудбой нес драгоценную позаимствованную книжку Гегеля, спасенную от Мирона, расспросов, и дождя, Рудбою было немножко обидно. Бабы бабами, а пацанов так не кидают. Ночью ему долго снилась та девица на коленях и с чуть потекшей косметикой и полуголый Фаллен, хотя полуголым Рудбой его и не видел никогда. На следующее утро Фаллен выглядел счастливее обычного, ходил пружинистой походкой, сиял как начищенный таз, чайник или рыло, но погамать согласился, расщедрился, захотел помочь с математикой, а вместо этого написал за Рудбоя сочинение. И все пошло своим чередом, и Рудбой как-то на этот странный случай забил. Фаллену Ваня признался, что в рот ебал он экономический факультет, о котором так мечтали родители, в гробу он видел этот ваш менеджмент, когда заявился от математички с тетрадками и с розовыми волосами. Сказал, что он хочет стать режиссером, что Кубрик охуенный, что у него, у Вани, идей полная голова, и даже получается чего-то, а еще он фоткает класса так с седьмого, и годное тоже есть, на, посмотри... Ваня ждал от Фаллена реакции какой угодно: отец вот сразу сказал, что такого он точно в своем доме не позволит и не переживет, и ни о какой платке не мечтай, вот еще, Тарантино доморощенный. Мы-то, Ванечка, думали, ты будешь спортсменом, теннисистом или прости, Господи, пловцом, или на худой конец экономистом-менеджером-престижным специалистом, а ты что? Из тебя ни менеджера, ни спортсмена, одно разочарование, и вообще подумай о матери... Рудбой ждал, что Фаллен скажет что-то навроде "да сдалось оно тебе, бросай уник и го пить пивко", или с умным видом начнет доказывать, что ничего-то у тебя, Ваня и не получится, и мечты-то, они, Ваня, и не сбываются. Ну или что поржет на худой конец, как пацаны, когда Рудбой поделился с ними. Лучше бы хромосомами, бля, поделился с ними, скинулся бы на развитие. Но Фаллен оправдал все надежды, Фаллен отреагировал неожиданно, не как родители, пацаны или Мирон(а он горячо Ваню поддержал, кстати, только глаза у него при этом были дурные и воспаленные). Он сказал, что "Что не убивает меня, то делает меня сильнее", а потом заржал, и похвалил волосы: - Очень красиво. Ты теперь как принцесса. Или единорог-червь. Рудбой мотнул башкой, красно-розовой такой, жизнерадостной — тупые друганы, тупые приколы, он уже говорил про недостаток хромосом, да? - Почему червь-то? - Тощий, не ешь ничего. Опять одни дошики, глиста? Ничего, сейчас дядя Фаллен всех накормит. И зашкварчал оладушками с яблоками и редким деликатесным вареньем. Варенье делала Фалленова мама, присылала из далекого Хабаровска огромными посылками, за которыми они и ходили вдвоем на почту, а потом вдвоем гибли в очередях. С Фалленом вообще прикольно было что-то делать вдвоем, совсем как с Мироном. Вчерашняя вписка не предвещала ничего плохого, ну празднование сдачи чего-то там, да, Фаллен сказал, что приглашает, и Рудбой пошел, хоть и дрейфил немного. Так-то он фалленовых друзей знал, хоть и порознь, а не всех сразу вместе в крохотной однушке, и все были норм хлопцы, за исключением только Славки. Славка был малость припизженым, его приколы были несмешными от слова "совсем", он таскал в карманах травку и не уважал Канта, а потом ругался из-за этого с Фалленом до хрипоты. На Рудбоя он реагировал не живее обычного, и шутил как обычно отвратительно, и не доебывался совсем — головой-то Ваня это понимал, конечно, но Славку все равно не переваривал на дух, больно странный он был, мысли у него были все какие-то сплошь наполеоновские, и ругались они с Фалленом часто, потому что Фаллен переживал по-своему, трясся над дружком своим как мама-утка, а Слава творил ебаназию. Рудбой тихо со Славы бесился, глаза закатывал под самый потолок, но не отсвечивал и не лез, только один раз услышал-подслушал что-то странное. Он тогда отошел то ли отлить, то ли за Гришей, а эти двое остались на кухне приканчивать остаток очень любимых Фалленом пян-се из мамкиной посылки. Рудбой котика нагладился, и даже нафоткал его порядочно: свет лег уж больно удачно, золотил шерстинки и Гришины умные глаза, потому и замешкался, и пошел на кухню догоняться пивком, но так и замер на пороге, потому что... - Ты бы поосторожнее с ним, дядь, - сказал Слава. - Всё в порядке. Ты о чем подумал вообще? Мы с Ваней дружим. И он младше меня, если ты забыл. - И это все различия? - фыркнул Слава. - Я блядь помню, как это все начиналось, вот ровно так же было, сначала ой, мы друзья навеки, потом ой, вы уже и не друзья, а потом расхлебывай... Слава перешел на почти шепот, его быстрые гнусавые слова сливались в тревожный гул. Рудбой отступил в спасительный мягкий полумрак коридорчика. Щеки горели. Слава его обсуждал за спиной, Слава его в чем-то подозревал, несправедливо совсем, и неясно — почему. И о чем речь вообще? Значит, когда-то Фаллен с кем-то дружил — ну вот так же, что не разлей вода, что после уроков только портфель зашвырнуть, тарелку супа, ну или дошик, да, проглотить, и сразу на хату к другу, — а потом что? И что значит про "не друзья"? Зачем-то некстати вспомнилась та Фалленовская девчонка. Рудбой зашел к ним еще минут через пять, и Фаллен предложил еще пива, и Слава вел себя как обычно, и Рудбой этот вечер как-то пережил, как переживал репетиторов, алгебру и ссоры с родителями, а потом Рудбой про все это и думать забыл. На вписке было норм так, правда, Ваня быстро потерялся среди всех этих фалленовских бесконечных приятелей и знакомых, среди которых Фаллену было норм — он что-то без умолку рассказывал, шутил и пил все, что попадалось под руку, а попадалось много и крепко. Рудбой же ощущал себя как рыба в воде — в смысле, смотрел на мир тупым взглядом и иногда открывал рот. Но к нему обратился какой-то чувак — высокий, бородатый и смешной, то ли Федя, то ли Леша, то ли Витя — Ваня все не мог вспомнить потом. Они разговорились о чем-то, выпили, посмеялись, еще поговорили, потом новый знакомый Федя-Витя потащил Рудбоя на балкон курить, и сигареты у него были дорогие и вкусные, Рудбой таких раньше не пробовал, и он даже немножко успел погордиться собой: надо же, как хорошо он в эту взрослую тусовку вписался. А потом Федя-Леша сказал ему что-то дико слащавое, совсем невпопад, Рудбой даже не сдержался, поморщился, и Федя-Витя его поцеловал. Слюняво и мерзко, с языком, и это было не похоже на поцелуи Катьки из 10-А, и вообще ни на что похоже не было, Ваня оцепенел весь, и стало плохо-плохо, как четыре года назад после драки с Саней и игнора Мирона. Когда Ваня пришел в себя, и крикнул что-то злое, истерично-испуганное, руки Феди-Леши-Вити уже вовсю разгуливали под его футболкой. Ваня втащил ему с локтя, как учил папка и богатый жизненный опыт дворовой жизни, сбежал в сортир немедленно, мельком удовлетворенно отметив, что у Феди-Вити пошла кровь носом. Так ему, получи, фашист, за школьную драку, за Саню, Мирона, но больше всего, конечно, за себя — за Ваню, и за что-то уязвимое, беззащитное, воспротивившееся. Фаллен снова увидел Ваню таким, как четыре года назад, — жалким, разбитым и сопливым пацаном. Молча вручил носовой платок — вместо презиков с собой он их носил, что ли, — и увел на кухню. На кухне было пусто, то ли все сами ушли, то ли Фаллен разогнал. Ваня потащил сигарету из чьей-то пачки. Руки немного тряслись. - То, что он сделал, - Фаллен неловко мотнул плечом, явно совершая над собой усилие, опуская прилагательное матное слово, - хуйня редкостная. Потому что если ты типа чего-то с кем-то хочешь, надо об этом этого кого-то спрашивать. - Пиздец, - Рудбой едва не застонал себе в ладони. - Я че, на педика похож? Фаллен посмотрел на него мутным темным взглядом, и под ним стало так же неловко и неудобно, как тогда, когда Рудбой опять бесился из-за Славы и "случайно" вылил на него чай. Чай был холодным, Слава — необидчивым, но его растерянное, внезапно очень детское обиженное выражение лица запомнилось хорошо. Фаллен тогда очень попросил Рудбоя не заставлять его выбирать. - Не педик, а гей, Ваня. Гомофобия это для тупеньких. И ушел. А Ваня надрался до зеленых чертей перед глазами, пропуская мимо ушей все разговоры и пересуды фалленовских друзей, не обращая внимания на встрепанного и явно нервничающего Лешу-Федю. В голове, подпитываемый этилом, шел мыслительный процесс. Фаллен, его котик и то, как им с Ваней охуенно классно проводить время вместе; странная болтовня Славы — кто прошлое помянет, тому глаз вон; гейские подкаты от другого парня(парня!), парня и гея, поцелуи против Ваниной воли, фу; дернувшийся на слове "педик" Фаллен... Фаллен, который друг, брат и константа хрупкого, стремительно меняющегося мира. Фаллен, покупающий Рудбою сигареты. Фаллен, внимательно выслушиващий бред про страх поступления. Фаллен и одна-единственная девушка за четыре года. Фаллен, его оладьи, омлеты и супы, попадающие в Рудбоя только так. Фаллен и книжки, прочитанные по его рекомендации, Фаллен и просмотренная вместе фильмография Кубрика, Фаллен и хиты ВИА Гры, Фаллен и "ой да ладно, получится у тебя все". Очень нетрезвого подъема сил и энергии Ване хватило на то, чтобы на автопилоте дойти до дружелюбного сортира. Долго тупить в экран телефона, не видя изображений на нем, обжигаться чувством вины. Думать про Катькины поцелуи, не такие уж и увлекательные, про сегодняшние, ужасные, и про губы Фаллена, причудливо изогнутые. Уснуть с тяжелой головой в акриловой ванной. - Ты с нами, эй? Земля вызывает Рудбоя, прием? - Фаллен потряс у Вани перед лицом рукой и посмотрел выжидающе. Солнце светило ему в лицо, делая карие глаза золотистыми как у Гриши и чуть испуганными как у Бэмби. Фаллен смотрел на Ваню. Гриша смотрел на Ваню. Все население планеты Земля смотрело на Ваню, ожидая, что... Ваня удушливо покраснел. Ваня открыл рот: - Я...