Кружевом

То есть. То есть. То есть. Шики прижимается спиной к цинковому покрытию ванны — она, ожидаемо, нагретая, ни капли не успокаивающая, не отвлекающая. Какой-то жесткач — он списывает колошматящее сердце на колу с кофеином, ноющий живот — на треклятый ежедневный рамэн из стаканчика. Секунд десять думает, на что списать стоящий член. Перебирает в башке побочки. Блядь. Блядь. Блядь. Устрицы? Ну, типа, он же читал, что в устрицах содержится афродиз. Шики вздрагивает, когда в дверь колошматятся. — Ты там примёрз? — Акира, иди в жопу, ты сегодня уже четыре раза мылся. — Три! — обиженно отвечают ему из-за двери. Шики слышит, как Акира пытается развернуться на подошвах и заплетается в собственных ногах. Падает. На звук может прийти Инугами-сан. Но, скорее всего, придёт Кабанэ. Кабанэ. Кабанэ. Кабанэ. Шики растекается по дну ванны, вода затекает ему в ноздри и щиплет глаза. Глаза ему ещё вдобавок колет правда — нихуяшеньки это не устрицы. «Успокойся.» Шики черпает ковшиком холодную воду и льёт на пах, выгнув поясницу. От всего, что связанно с еблей, ему подсознательно хочется блевать. От себя тоже теперь блевать хочется — Шики счёсывает кожу на лодыжках, не даёт себе расслабиться. Чуть что. Чуть прилёг. В голове мутные образы. Это всё память предков, или какая-то такая херня по значению близкая — скованные в паутине люди, спаривание, пожираловка. Непонятно только, каким таким боком вписывается в эту и без того мерзотную картину мерзотный Кабанэ. В паутину его не запутать — ручки-ножки он себе поотрывать в состоянии, чтобы выбраться из неё. Сожрать его не сожрёшь — вместо крови у него что-то странное, гулевское, перегнившее. Про спаривание нечего и говорить. Шики оно под любыми углами, как ни крути, омерзительно, а с Кабанэ — да побойтесь бога! То есть. То есть. То есть. Он же банально его младше. Ну. — Акира, ты в порядке? Шики снова прижимает задницу ко дну и истерически погружается полностью — с макушкой. Не слышать. Не видеть. Не говорить Не чувствовать. /Зла./ Голос у Кабанэ встревоженный. Живой. Шики зачем-то вспоминает этого идиота голым. Тело его всегда восстанавливается точно, до последней родинки. Шики знает, потому что выучил их все. Зачем? Вот просто. Зачем? Шики хочет сожрать его, несмотря на гниль. Чтобы /его/ блядские микроэлементы стали его блядскими микроэлементами. Так делают только самки, когда хотят выносить потомство. Шики сейчас вырвет. Триггер. Флэшбэк. Пофиг. Он никогда не сделает то, что делала мама и делали с мамой — это омерзительно. Никогда не спустится к Кабанэ на пол, не подползёт к нему на трясущихся коленях, не сядет на его горячечный живот. Никогда не услышит «что ты дела-», прерванное собственной ладонью, зажимающей чужой рот. Никогда не пересчитает изученные родинки, тыкая в каждую пальцем, не спустит чужую резинку штанов и не погладит снизу. То есть. То есть. То есть. Шики омерзителен и без того — он замечает, как на поверхности воды плавают жемчужные капли эякулянта, и думает, что проебался /точно уж не по-детски/. Но, в любом случае. Он не позволит себе стать ещё омерзительнее.