Колонтитул

У Хекджэ есть мнение, что суеверная чертовщина, приписываемая числу тринадцать – такая же клевета и ложь, как и вымышленная любовь Сонмина к розовому. Хотя тот и в самом деле иногда грешит, а тринадцать – дюжина, наверное, все-таки чертова, не зря Донхэ с ней в ладах. И в общем-то, теория эта патовая, но число ему нравится, и дело вовсе не в Донхэ: должно же хотя бы одно предложение обойтись без него. И об этом Хёк думает тоже без прежнего раздражения: с ним предложения привычней, мысли глаже, а на душе спокойней. Комплекс старшего брата, хотя ему он совсем не брат, а комплекс лучшего друга – бренд не такой раскрученный. - Не подскажете, который час?- Ынхёк испуганно вздрагивает и опускает взгляд на девушку. На вид совсем маленькую, выглядит едва ли старшеклассницей, но если она сейчас скажет, что ей сорок, Хёк тоже поверит: уж больно серьезно и спокойно смотрят темные глаза из-под густой челки и слишком упрямо собираются вокруг глаз едва заметные морщинки. Хёк оглядывается вокруг себя, не понимая, что она забыла возле здания SM в такой поздний час, откуда вообще взялась, и почему так долго нет фургона. Смущенно прокашливается и смотрит на часы. - Без четверти час,- говорит он.- А вы… - Работаю здесь,- откликается она.- Мы с вами даже виделись пару раз,- непринужденно пожимает плечами и Хекджэ думает, что с сорока годами он загнул: ей не больше двадцати пяти.- Да вы не помните, наверное. Хёк на самом деле не помнит, и впервые чувствует себя за это виноватым. С ними много людей работает, и как бы они не старались, но многие лица из памяти стираются так же быстро, как и имена, и трудно было в этом их винить: поднебесье досталось им достаточно высокой ценой, чтобы позволить себе называть свои имена и не слушать чужие. Эту простую истину понимал даже Донхэ, хотя долго смущался, если вдруг не мог вспомнить имя той или иной гримерши, забывал, как зовут очередного оператора или, того хуже, путал имена. Мог бы покраснеть, покраснел бы, но вместо этого лишь смущенно улыбался и отводил глаза, пытаясь спрятаться то за Хекджэ, то за Шивоном. Ни за тем, ни за другим не выходило, лохматая макушка… …и предложения снова не обходятся без Донхэ, и Хёк снова себя одергивает. - Работаете допоздна?- прокашлявшись, спрашивает он, чтобы как-то сгладить неловкость, и переступает с ноги на ногу, негодуя на опаздывающий фургон. - Костюмы готовила,- отзывается та, будто бы совсем не замечая неловкости,- моя сменщица заболела, пришлось задержаться. А вы… - Репетиция,- тут же отзывается Хёк, сетуя на собственную внезапную отзывчивость и…а где, черт возьми, Донхэ? - А где Донхэ?- будто бы эхом повторяет она его вопрос.- Мне казалось, вы вместе готовите камбэк. - А он…- Хекджэ машинально оборачивается и тихонько хмыкает,- как всегда долго возится. Девушка понимающе улыбается, и только сейчас Хёку кажется, что он ее уже где-то видел. Имя спрашивать уже как-то поздно, интересоваться, с кем именно она работает в агентстве, тоже как-то неловко, и он просто молчит. Так вот о числе тринадцать. В этом году все как-то подозрительно хорошо, и Хёку, наконец-то, кажется, что хорошо по-настоящему. Не взахлеб и не до боли, а просто хорошо: спокойно и ровно, как само это слово, и дело снова, разумеется, не в Хэ. Просто… - Ынхёк, если бы пришлось делать выбор между любовью и дружбой, что бы вы выбрали? Вопрос привычный, но слышать его на крыльце здания агентства и странно, и волнующе одновременно, потому как лично он никогда на этот вопрос не отвечал. Его часто задавали слушатели на Сукире, об этом часто спрашивают на фанмитингах, и он всегда отвечал давно заученной немой фразой: хитро смотрел на Донхэ, тот отвечал ему не менее хитрым взглядом, и оба понимали, что только что друг другу сказали, а фанаты домысливали остальное. Никому не обязательно знать всей правды, но сейчас Хёк немножко теряется и ляпает как есть. - Меня не заставят выбирать. Вопрос и в самом деле был исключительно глупым. Долгое-долгое время был глупым и болезненным одновременно, потому как Донхэ всегда страшно напрягался, стоило Хёку хотя бы молча задуматься о честном на него ответе, а хуже Хэ разъярённого и вопящего был только Хэ молча обидевшийся. Но то ли число тринадцать и в самом деле было счастливым, то ли Хэ в каждом предложении был не просто так, но на данный момент Хекджэ был железно уверен: Хэ сегодняшний ни за что не заставит его выбирать. В этом была какая-то правильная правда, настолько неожиданная для него самого, что он сам недоуменно прикусывает язык и смущенно чешет затылок. Одно время Хёк просто представить не мог, как он может выбирать между тем, чего никогда толком не испытывал, но страстно желал, и тем, что было у него в достатке?.. Более чем в достатке. Достаточно в такой степени, что иногда хотелось спросить, какова же мера его с ним дружбы, и сколь много нужно, чтобы в конце концов пресытиться и…остыть. Думал об этом долго, мучительно, изводил себя и его. Потом они перешли в другую стадию, в которой все было до тянущей сладости складно и мирно, в которой один за другого думал, в котором мысли были одни на двоих, в котором такая дружба казалась даром особенным, другим не доступным. Чужая зависть грела душу, а собственная привязанность граничила с зависимостью. И оба ей упивались. Потом пришла ревность. К семье, к друзьям, к любимым. Ревность иррациональная, неправильная, позорная, будто бы вся напоказ. Рвала на части, бередила старые раны и наносила новые, заставляла ненавидеть и себя, и других. Такая изматывала быстрее ненависти, пахла хуже ярости, а жалила больнее равнодушия. Такая почти уничтожила все одиннадцать лет дружбы, едва ли не похоронив уважение не только друг к другу, но и к самим себе. Но что-то не дало. Щелкнуло на грани срыва, и Хекджэ сдался. А вслед за ним не выдержал и Донхэ. И вот то его «прости» было самым искренним. - А если бы Донхэ предложили выбрать?- звонко интересуется странная незнакомка. - Кто бы, интересно, предложил?- почти игриво отвечает он.- Не из чего выбирать, это просто…другое. Она отвечает коротким смешком, и Хёк перестает думать о ее странности. В конечном счете, она точно не репортер и не фанат, а остальное неважно. Минутная стрелка перепрыгивает на еще одно деление, и Хекджэ невольно вспоминает, как одна из многочисленных девушек Хэ (одна из тех, что Хёка скорее раздражала, чем устраивала, а это знак хороший), шутливо толкая Донхэ в бок, сказала: «Просто сразу нужно уяснить, что есть Ли Хекджэ, а потом всё остальное. К этому нужно привыкнуть». Очень прямо, Хёку не понравилось, но очень правильно. Потому что вместо своего имени Хёк мог запросто поставить имя Хэ, и смысл бы от такой нехитрой перестановки не изменился. Правда ведь. Донхэ всегда значился в колонтитуле, что не мешало каждому из них на чистом листе писать свою собственную историю, и вовсе не обязательное – завязанную друг на друге. Последнее они поняли совсем недавно, и за это цифре тринадцать отдельное спасибо. Позади хлопнула дверь, Хэ радостно сбежал со ступенек, и вдруг расцвел в широченной улыбке, глядя на девушку. - МинЁн-нуна! Рад вас видеть! Как у вас дела? Хёк недоуменно приоткрывает рот, а девушка (женщина?..) расплывается в ответной теплой улыбке. - Закончила подшивать пятый по счету порванный тобой пиджак, и жизнь сразу наладилась. И тут она дает Хэ шутливый подзатыльник, лицо освещается светом фонаря под крыльцом, и Хекджэ понимает, что с сорока годами он был как-никогда прав. - Виноват, исправлюсь,- отзывается Донхэ, смущенно улыбаясь и инстинктивно пытаясь спрятаться за Хёком. Подъезжает долгожданный фургон, Хэ размашисто кланяется и, получив молчаливое согласие Хекджэ, предлагает: - Хотите, мы вас подвезем? - Нет, не стоит. Я вызывала такси – с минуты на минуту будет. Донхэ все еще неуверенно оглядывает пустынную улицу, но все равно кивает, не смея настаивать. Неловко прощается и забирается вслед за Хеком в фургон. Дверь с хлопком закрывается, машина трогается с места, и Хек, наконец, снимает с головы капюшон. - Хэ, а кто это был? Донхэ поднимает на него глаза и удивленно хмурится. - Ты чего, она же шьет нам концертные костюмы! Хекджэ задумчиво прикусывает губу, и вспоминает, почему так знакомо было лицо, и почему он так легко отвечал на ее вопросы: хватало же слов каждый концерт оправдываться, почему очередные штаны держатся на честном слове, почему не сказал, что пуговица на рукаве болтается, и почему забыл напомнить ей о булавках на брючине. Хватало даже сил что-то ответить на заданный в прошлом году вопрос: «Какого черта он сидит в подсобке, и почему не скажет, что болит нога?». Даже, кажется, хватило сил почему-то именно ей тогда задать вопрос, почему Донхэ смеет думать, что есть что-то в прошлом или настоящем, что он ставил бы выше него? И в общем-то получить на него исчерпывающий ответ в виде самого Донхэ. Посетовать тогда на хитрую костюмершу, и тысячу раз поблагодарить. За свою капитуляцию, и за Донхэ в каждом предложении. Донхэ тогда, кажется, струхнул поначалу, а потом немного нервно, удивленно, но радостно ответил: - Я запомню. Ты только вслух этого не говори, а то ж звучит почти страшно. Хек тогда невесело усмехнулся в ответ и пожаловался на больную ногу. И из стадии ядовитой ревности они как-то гладко перешли в другую: обыкновенного доверия. И, возвращаясь к числу тринадцать… - Я, кажется, телефон в агентстве забыл!- испуганно восклицает Хэ и шарит по карманам. Возвращаясь к числу тринадцать - суеверная чертовщина, ему приписываемая,- такая же клевета и ложь, как и вымышленная любовь Сонмина к розовому. Хотя тот и в самом деле иногда грешит, а тринадцать – дюжина, наверное, все-таки чертова, не зря Донхэ с ней в ладах. Хёк взглядом цепляет завалившийся в складки кресел телефон, блаженно прикрывает глаза и опускает спинку ниже. - Завтра вернешься. Его хитрой улыбки Хэ уже не видит, потому что громко командует водителю разворачивать автомобиль. И Хекджэ где-то на границе сна и реальности понимает, что 13 – число счастливое, Донхэ – колонтитул, а в машине он по-прежнему засыпает куда лучше, чем дома. А Донхэ снова в каждом предложении. Об этом Хёк думает тоже без прежнего раздражения: с ним предложения привычней, мысли глаже, а на душе спокойней. Комплекс старшего брата, хотя ему он совсем не брат, а комплекс лучшего друга – бренд не такой раскрученный.