***
Записка за пазухой жгла ему грудь, пока он бездумно ковырялся вилкой в тарелке, через стол кидая редкие задумчивые взгляды на Рылеева. Тот подчеркнуто не смотрел в его сторону, смеялся с соседями по столу, не позволяя голове своей даже слегка повернуться в сторону Сергея, которого тем временем мучило любопытство: что же мог написать ему поэт? Очередную колкость, эпиграмму? Люди, которым бог даровал талант писать, облекая мысли в слова, могут как спасти, пробудить души людские, так и убить словом наповал. Он не знал, что ждать ему от Рылеева, но было кристально ясно, что ничего хорошего. Тот славился своим острым языком среди юнкеров. Записку Сергей осмелился развернуть, только схоронившись в пустующем подсобном помещении среди мётел, пустых ведер и старых парт, пока товарищи его спешили на урок французского. Бегло пробежавшись глазами по первым строчкам, он нахмурился и перечитал снова, думая, что здесь имеется какая-то нелепая оплошность.Коль пред тобой стою, В восторге утопаю, Твое дыханье пью; В разлуке же вздыхаю, Томлюсь, грущу, тоскую И в скорби утешенья Нигде не нахожу…
Сергей свел густые брови в прямую жесткую черту. Стихотворение очевидно носило любовный характер, только вот как утопание в восторге было связано с его скромной персоной, он решительно не понимал. Может быть, Рылеев посвятил стихотворение не ему? Тогда кому же? Кому в школе гвардейских подпрапорщиков и юнкеров мог он посвятить подобные строчки? «Может, писано это какой-нибудь молодой кокетке и выпало из его кармана нечаянно?» — подумал Сергей, облокотившись задницей о парту, пылившуюся в подсобке без дела. Эта теория была бы хороша, если бы не одно обстоятельство: он ясно видел изящную руку Рылеева, мелькнувшую над его партой. Это могло значить только одно: адресатом записки был именно Трубецкой. Он взволнованно прошелся туда-обратно по захламленному помещению, поднимая облачка пыли и мелкого сора и совершенно не обращая внимания на загрязнившиеся штаны и ботинки. Должно быть, это очередная злая шутка Рылеева, которому надоело плеваться комочками бумаги и будить товарищей, обливая их лица водой из стакана. Видимо, шутки его перешли на новый, более изощренный уровень. Иначе как объяснить произошедшее? Откуда Рылееву стало известно о тяге Сергея к мужчинам? Перехватил не совсем пристойные взгляды на товарищей во время омовений? Не поленился написать стих (весьма недурной, между прочим), подкинуть его. И все это ради чего? Ради того, чтобы посмеяться, унизить Сергея перед всей школой, перед товарищами, перед начальством, в конце концов? Ждал, что Сергей, князь Сергей Трубецкой, получив любовное стихотворение, разнюнится, как кисейная барышня, и упадет к его ногам, чтобы потом пнуть его хорошенько? Нет, увольте. Сергей не стерпит такого оскорбления. Он прямо сейчас найдет Рылеева и кинет ему в лицо этот его мерзкий стишок. Далеко Сергею ходить было не надо: через полминуты дверь в подсобку тихонько скрипнула, и внутрь проскользнул Рылеев, плотно затворив ее за собой. Но куда же делся весь его запал? Ба, как он был бледен! Сергей с некоторым удивлением, притупившим гнев, разглядывал мнущегося в дверях Кондратия, обычно весьма красноречивого, но сейчас будто проглотившего язык. — Что это, позволь узнать? — металлическим голосом спросил Сергей, указав на смятую, замызганную записку, одиноко лежавшую на столе. Рылеев молчал, кусая губы. — Это предназначалось не мне? Тогда я просто отдам ее, и сделаем вид, что ничего не произошло, — предложил Сергей выход из ситуации, чуть смягчившись при виде такого потерянного Рылеева. Тот напоминал свою собственную тень, и это даже всколыхнуло жалость в сердце Трубецкого. — Нет-нет, именно тебе, Се-серёжа, — пробормотал Рылеев, запинаясь и не смея поднять на товарища взгляд обычно таких дерзких карих глаз. — Давно ли я стал для тебя Серёжей? — Трубецкой вновь нахмурился, отворачиваясь. — Зачем ты это делаешь? Это очередная твоя злая шутка? Я не настолько наивный, чтобы купиться на этот дешевый трюк, так что прошу тебя перестать и забрать это свое… произведение обратно. Кстати, написано весьма неплохо, надо отдать тебе должное. Рылеев не двинулся с места и лишь больше задрожал. — Да что с тобой такое? Будто бить я тебя собираюсь. Просто уходи, я не буду предпринимать ничего. Но, поверь, если это, — Сергей вновь ткнул в записку пальцем, — выйдет за пределы этой комнаты, не будь я Трубецкой, если не найду, как расквитаться… Рылеев поднял на него больной взгляд, и Сергей подавился словами. В глазах Рылеева стояли слезы, готовые вот-вот пролиться, омочить белую рубашку. Сергей не видел его слез ни после порки, ни на плацу во время построения, когда ветер нещадно бьет в лицо, выбивая из глаз влагу. Это осознание заставило его замереть с открытым ртом, беззастенчиво пялясь на Рылеева. — Я н-не… не смеюсь над тобой. Никогда бы не посмел… такую низость… — Рылеев хлюпнул носом, — это взаправду. Боишься, что расскажу? Что осмею тебя перед всей школой? Кондратий медленно подошел к стене, и, уткнувшись лицом в согнутый локоть, замер, оттопырив зад. Сергей вытаращился на него, не в силах произнести и слова. Рылеев же тем временем, расстегнув ремень непослушными пальцами, приспустил штаны с бельем, открывая ему вид на молочно-белые ягодицы. — А расскажу, — в голосе Кондратия послышался истеричный смешок, — так ты тоже расскажешь, как поэт перед тобой задом вертел, умоляя о члене. Я отпираться не буду, устал я, Серёжа. За три года этих, что мы вместе проучились, извелся весь и без того. Хуже не будет, пусть все узнают о моем позоре. Вот тогда-то Сергей и поверил, окончательно и бесповоротно. После такого не поверить было невозможно. Только на душе его сделалось гадко, будто он подлость какую совершил. Шагнув к Рылееву, застывшему в той же уязвимой и унизительной позе, Сергей сокрушенно вздохнул. Рылеев вздрогнул, почувствовав мимолетное прикосновение к голым ягодицам, но Сергей лишь рывком натянул на него штаны и отступил, давая время застегнуться. — Что же ты? Я был готов на всё, — прошептал Кондратий враз пересохшими губами, требовательно глядя на него своими выпуклыми глазищами: дескать, чего не воспользовался, пока предлагают? — За кого ты меня держишь, — Сергей серьезно посмотрел в ответ, — я не собираюсь обесчестить тебя в грязной подсобке, тем более, принимая во внимание твоё состояние. — Вот, это тот Серёжа, в которого я влюбился, — слабо улыбнулся Кондратий, которого уже шатало и потряхивало от переживаний, а в следующий миг он уже рыдал с надрывом, всхлипывая, спрятав лицо на груди раскрывшего объятия Сергея. — Тише, тише, сердце аж кровью обливается за тебя, Кондратий, — шептал Сергей, поглаживая поэта по вздрагивающим плечам. — Глупый я, правда, Серёжа? Понадеялся, — прошептал Кондратий, пытаясь остановить всхлипы. Сергей снова провел рукой вдоль его позвоночника, чувствуя пальцами выпирающие позвонки. — Отчего же глупый, — задумчиво сказал он. Приподняв голову Кондратия за острый подбородок и заглянув в большие заплаканные глаза, Сергей, недолго думая, сухим поцелуем коснулся его полуоткрытых губ. Он хотел уж было отстраниться, но Кондратий, промычав что-то невразумительное, ответил пылко, обхватив лицо его руками. Почувствовав, что его нижнюю губу активно посасывают, изредка трогая самым кончиком языка, будто пробуя на вкус, Сергей, не оставшись в долгу, мягко прихватил верхнюю губу Рылеева, легонько втянул в рот. Наигравшись с ней, он облизал губы Кондратия и толкнулся между ними языком, просясь внутрь. Кондратий, глаза которого были затуманены, как у пьяного, приглашающе приоткрыл рот и вдруг поймал язык Сергея губами, посасывая совсем уж пошло, томно глянув из-под полуопущенных ресниц. «Играет», — усмехнулся про себя Трубецкой. Но минута страсти вскоре сошла на нет, и вот они уже вновь целуются неторопливо, сладко, изучая друг друга губами и руками, будто век не виделись. И правда, никогда еще они не были так близки, вплавившись друг в друга телами. Кондратий тихонько простонал ему в рот, и в этот момент скрипнула дверь, открываясь. Юнкера отпрыгнули друг от друга так резко, что Трубецкой с ругательствами врезался в угол парты, не забыв, однако, смахнуть с него записку с признанием и запихнуть за пазуху, ближе к сердцу. — Опять тут всякая непотребщина, матерь божья, — сокрушенно пробубнил в бороду местный дворник, — ловишь их, ловишь, а они все никак не кончаются. А ну, брысь к заведующему! Он уж вам задаст, окаянные! Сергей и Кондратий поплелись за дворником по пустынным коридорам, незаметно переплетя пальцы и поминутно переглядываясь, будто все никак не могли насытиться друг другом. Дворник продолжал ворчать, не замечая их манипуляций: — Эхма, совсем уж всякий стыд потеряли. Хотя, помню, лет пятнадцать назад одних застал, так те и на парту уж успели залезть, бесстыжие, тьфу! Уберу я парты, так они и на потолке согрешат, стыдоба! Тем временем, достигли они кабинета заведующего. Сергей и Кондратий расцепились наконец, выпрямились, посерьезнели — с заведующим шутки были плохи. — Вот, Александр Павлович, привел голубчиков. Они в подсобке на третьем этаже грешить вздумали, — дворник жестом актера драматического театра указал на двух виновников переполоха, — прошу наказать по всей строгости, чтобы неповадно было! — Накажем, Никифор Тимофеевич, непременно накажем, — заверил его Александр Павлович, и дворник удалился с чувством выполненного долга. — Александр Павлович, все было не так… — начал было Сергей, который был на хорошем счету у администрации, но заведующий прервал его взмахом руки. — Избавьте меня от подробностей. Придете к мсье Руссо, повинитесь, что пропустили его урок. Он пускай вам наказание и назначает, а у меня дел и без вас чересчур много. — Спасибо, Александр Павлович! — Сергей и Кондратий ланями умчались из кабинета, удивленные и обрадованные, что так легко отделались. А заведующий отложил свои бумаги и улыбнулся, глядя за окно. Это их с товарищем Никифор Тимофеевич стащил с парты в подсобке пятнадцать лет назад.