Сдавайся

— Мо Жань! Тасянь-цзюнь буквально готов пойти на все, чтобы лишний раз услышать свое имя из уст обожаемого учителя, вот и сейчас улыбается холодно, хищно, и смотрит в глаза, будто готовый сожрать целиком, не жуя, а после любовно обглодать каждую косточку, почти нежно обхватывая губами и проходясь языком. В руках меч, на мече кровь. И на руках тоже кровь. И чужая и своя, и от этого осознания Чу Ваньнина бросает в дрожь. — Мо Жань… пожалуйста… Чу Ваньнин не понимает. Снова и снова не понимает, и спустя столько лет тоже не понимает, что творится у его ученика в голове, но почему-то только сейчас это становится важным. Только сейчас становится жизненно необходимо для них обоих наконец объясниться, высказать напрямую все, что тревожило столько времени, чтобы вся недосказанность пропала, чтобы этот огромный запутанный комок непонимания между ними стал крепкой связывающей нитью. Чу Ваньнин не может вымолвить ни слова. — «Пожалуйста» что? В полной тишине жесткий голос рикошетом бьет от глянцевого пола прямо в сердце. Вместо крови из раны хлещет горечь и боль, обволакивает все его тело, стискивает грудную клетку, не давая сделать ни вдоха. Уважаемый учитель почти хрипит, давясь непролитыми слезами под тяжелым взглядом своего ученика. — Пожалуйста… сдавайся… — Сдаться?! — Тасянь-цзюнь заходится хохотом. Окровавленные одежды дрожат, словно занавес к безумному представлению, неровные алые пятна скачут в глазах Чу Ваньнина. Ему страшно. — Ты хочешь чтобы я сдался сейчас?! — он снова смеется этим своим безумным смехом, заставляя сердце болезненно сжиматься. — Чу Ваньнин, посмотри на меня! Я стою на вершине мира! Весь мир принадлежит мне, он мой! И ты хочешь, чтобы я сдался?! В шаге от победы?! — Это не победа, — почти эхом отзывается учитель. Он настолько бледен, что кажется призраком. — Уничтожая других, ты уничтожаешь себя. Каждая новая рана, нанесенная твоей рукой, возвращается тебе едва ли не в двойном размере. Неужели ты не видишь, Мо Жань? В твоей войне ничья. И я прошу… — Что? Просишь что? Сдаться? — пару мгновений он вглядывается в глаза молчащего учителя, затем кривая улыбка пронзает плоть щеки. — Ты так сильно ненавидишь меня. Сердце Чу Ваньнина разбивается на тысячи и миллионы осколков. — Нет, я… — голос хрипит, будто он молчал много лет, а не несколько секунд. По сути, так и есть. — Мо Жань, я больше тебе не враг. «И никогда им не был!» — хочет добавить он, но не может и ненавидит себя за это. — Не враг? Ты так сильно ненавидишь меня, Чу Ваньнин. — Тасянь-цзюнь делает широкий шаг, медленно подходя ближе. — Нет… — Всю мою жизнь, — шаг, — Ты ненавидел меня так сильно. — еще шаг. — Нет! Каждое слово вгоняет в душу кривой зазубренный нож. Чу Ваньнин задыхается, давится слезами, уже не пытаясь сдержать их. — Ты так сильно ненавидишь меня. Но неужели… — он оказывается совсем близко, и Чу Ваньнин невольно делает маленький шаг назад, тут же замечая, как от этого его действия ученик горько усмехается. — Неужели я не заслуживаю хотя бы немного любви? Как же больно. — Ответь мне. Ответь мне, Чу Ваньнин! Неужели я не заслуживаю? Вдохнуть уже больше не получается. Щеки неприятно щиплет от нестертых слез. — Чу Ваньнин! Неужели я не заслуживаю любви?! Неужели я… . . . — Учитель?! С трудом раскрыв слипшиеся от слез глаза, и едва разглядев перед собой обеспокоенное лицо ученика, Чу Ваньнин почувствовал как сердце рухнуло куда-то вниз и, не успев осознать, что происходит, протянул руки и сгреб его в объятия, прижимаясь мокрой от слез щекой к темным волосам и поглаживая рукой по голове. — Заслуживаешь, — хрипло прошептал он, щурясь в полумраке комнаты. — Ты заслуживаешь любви, Мо Жань. Ученик в его руках мгновенно замер и напрягся. И только в воцарившейся тишине, слыша собственное сбившееся дыхание, заклинатель наконец начал ощущать что-то помимо боли в груди. Например жесткий матрас кровати под лопатками. — Уч… учитель? — Чу Ваньнин едва не вздрогнул от этого жаркого взволнованного шепота, раздавшегося над ухом. — Вам снился плохой сон? Как стыдно. Боги, неужели он и правда позволил дурным снам настолько овладеть собой? Совершенно неподобающее учителю поведение. Глупости. Каким-то снам ни за что не сломить его. Вот только почему в груди все еще так больно? — Учитель. — Мо Жань шевельнулся, заставляя Чу Ваньнина со смущением осознать, что он все еще крепко обнимает ученика. — Все хорошо, учитель. Оперевшись на локти юноша приподнялся над ним, заглядывая в лицо и нежно стирая с щек подсыхающие слезы. На губах расцвела легкая улыбка, заставившая пульс ускориться. Уже не в силах убрать рук, Чу Ваньнин не мог отвести взгляд от глаз юноши. «Ты заслуживаешь любви!» — в исступлении рвалось изнутри сердце, но повторить это вслух он бы никогда не смог. Такой слабый. Никчемный учитель. Собрав в кучу все силы, Чу Ваньнин пошевелил рукой, неловко, но почти ласково проведя ладонью по спине ученика. Мо Жань вздрогнул. И улыбнулся счастливее. — Все хорошо, учитель, — повторил он. — Уже рассвет.