В ночь на семнадцатое июля

— Где ты был? «Сегодня! Ночью! Это случится ночью!» — поскуливал всклокоченный спаниель, дрожа на пороге комнаты. — Где ты пропадал, дурашка? Мы совсем обыскались! — прощебетала Настасья, принимаясь обирать с густой каштановой шерсти травинки. — Эй, девчата, смотрите! На-шел-ся! Руки, руки и руки — мягкие, теплые, ласкающие. Это окружили его старшие Настасьины сестры. — А кто это у нас любит удирать без спросу? — заворковала Маша, почесывая его за ухом. — Ну и храбрец: утром ему все нипочем, а стемнеет — глядите-ка! — трясется как осиновый лист. Ободряюще затявкал черно-рыжий Джимми, боднул в косматый бок, восторженно виляя хвостом. «Ну что, каково там, на улице-то? Нюхнул воли — так мне расскажи!.. Да что ж ты такой странный, братишка?» Но спаниель только тихонько скулил, жалобно заглядывая девушкам в глаза. «Ведь это уже ночью, сегодня ночью, понимаете?» Он видел. Видел, как заговорщицки перемигиваются охранники, как, торопясь, переходит от поста к посту комендант. Слышал бряканье оружия, втихомолку передаваемого друг другу. «Ночью!» — шелестело из каждого угла… — Да ведь они не знают! — всплеснула руками Настасья и умчалась к дверному проему в смежную комнату. — Мама́, Алеша! Джой вернулся! — Тише ты, егоза, твой брат только-только уснул… — Да не сплю я совсем! Джой, ко мне! Спаниель встрепенулся, повел ушами — и бросился на голос, уклонившись от Машиной руки. Уж он-то сообразит! Да, он точно должен догадаться! — Иди сюда! — Алеша нетерпеливо приподнялся на тюфяке, который заменял ему кровать. Кроватей вообще не имел в этом доме никто, кроме охраны. — Давай же, сюда! Джой, повизгивая, ткнулся носом в его ладони. «Здесь опасно, уйдем… Нельзя оставаться, слышишь?» — Что, напугался, старина? Ложись-ка рядышком, вот тут. Вместе и поспим, да? Мама́ подняла голову от вязания: — Алексей! Джой все-таки не комнатная собачка. И не исключено, что он снова рылся в той ужасной помойной яме. — Пускай себе роется! Ему-то позволено бегать где угодно, не то что нам. Последнюю фразу Мама́ пропустила мимо ушей. — Не думаю, что доктору это понравится. И что скажет отец? — Скажет, что о своей собаке нужно заботиться. Да ты посмотри, как его колотит! Спокойно, Джой, ну же. Лежать! «Нет, уйдем, уйдем отсюда!» — пес ухватил его за рукав, потянул… — Джой, нельзя! — резко прикрикнула на него Мама́. Он отскочил, вздыбив шерсть на загривке, — больше от неожиданности, чем от страха. — Еще одна подобная выходка — и пойдешь вон из комнаты, ясно тебе?! Ух, какие злющие глаза, того и гляди цапнут! Но он ведь не безмозглый барбос, он за самый кончик ткани взялся… — Джой больше не будет, правда! Пусть останется… Ложись сейчас же! Взволнованно переступив с лапы на лапу, пес неохотно свернулся у самого тюфяка. Алеша обхватил его за шею и зашептал прямо в мохнатое ухо: — Не делай так больше, ладно? Мне ведь никак нельзя… И зря ты бродишь среди этих, так и пристрелят однажды. Они же на всех нас смотрят как на отбросы! Джой беспокойно завозился, заскулил, царапая когтями пол. — Тс-с-с! Будешь шуметь — точно прогонит! Спи давай. И будь поосторожней… …Звук четких стремительных шагов коменданта — и Джой мгновенно подхватился, насторожив уши. Неужто опасность, та самая? Но нет, то ведь за стенкой, то в комнате доктора, а тут, во мраке, только шелестит спокойное дыхание спящих. — Почему вдруг среди ночи? Что стряслось? — приглушенный недоумевающий голос. — В городе тревожно. Белые наступают, особняк может оказаться под обстрелом… Вам опасно оставаться на втором этаже. Будите всех немедленно, и пусть собираются! — Только семью будить? Но ведь слугам… — Я сказал — всех! И сами тоже спускайтесь. Да, еще: брать с собой ничего не нужно, это лишнее. Главное — поторопитесь! Вот слышится в коридоре знакомая тяжеловатая поступь доктора. Шаги все ближе, ближе… Нарастающая паника все больше пригибает Джоя к полу. И — оглушительней громового раската — учтивый стук в дверь: — Прошу прощенья… Во время сборов Джой так суматошно метался под ногами, что ухитрился сбросить одну из иконок Мама́ и был выдворен в комнату девушек. Но и здесь его тревоге не придали ни малейшего значения. Разве что бледная, невыспавшаяся Ольга, старшая из сестер, легонько потрепала его по спине, переходя к окну. (Впрочем, разглядеть за ним можно было лишь узенькую полоску темного неба: весь обзор закрывал высоченный, чуть ли не до крыши, забор, возведенный в два ряда.) — Между прочим, где-то недалеко рокочет мотор, — вполголоса сообщила Ольга. — Как будто грузовик… Вот бы нас наконец вывезли отсюда! — На все воля Божья, — вздохнула Татьяна, поглаживая темную полосатую бульдожку Ортипо, которая мирно сопела на краешке ее постели. — Уж кто как хочет, а я надеваю дорожное платье! И кое-какие вещички не мешает прихватить… — Настасья решительно копалась в сумочке. — Чего, собственно, и вам советую. Из смежной комнаты долетел отцовский голос: — Девочки, не берите много, хорошо? Нас просили быть налегке. Настасья хихикнула в кулак: — Держу пари, папочке только в радость, что наши волосы уже год как заперты в чемоданах. То-то морока с длинными, а? До утра можно копаться. Татьяна укоризненно покачала головой: — Ты, значит, и корью не прочь переболеть заново? Ну-ка собирайся! А то и в самом деле выйдем не раньше рассвета. — Я-то соберусь, а вот если ты забудешь Ортипо, сама же за ней и побежишь. Я открещиваюсь сразу, у меня Джимми! — Зачем мне ее брать? Пускай себе спит, все равно не очень-то верится, что мы уезжаем. Тише, Джой, уж кого-кого, а тебя Алеша точно не оставит… …Рассохшаяся деревянная лестница, что вела на первый этаж, провожала процессию унылым поскрипыванием. — Оля, подай руку, пожалуйста… — Мама́ осторожно спускалась, подобрав юбки. — Ники, только аккуратней с ним, хорошо? Джой, ни на шаг не отстававший от Папа́, задрал голову и обеспокоенно нашарил взглядом Алешу, которого тот нес на руках. Ну и напасть: стоит мальчику совсем чуточку ушибиться — и он снова на долгие месяцы оказывается в постели, а затем и в кресле-каталке. Беспомощный, как слепой щенок, право слово. У тщедушного Джимми и то участь завидней — вон, радостно таращится, зажатый под мышкой у Настасьи, которая спускается одной из последних, вместе с горничной, камердинером и поваром. Анфилада полуподвальных комнат нижнего этажа привела в последнюю, с заколоченной дверью против входа и тусклой лампочкой под потолком. — Так, значит, мы вовсе и не уезжаем? — разочарованно протянула Настасья. Мама́, все еще опираясь на руку старшей дочери, обвела странным взглядом выцветшие полосатые обои и зарешеченное окно. — Но здесь ведь… совершенно пусто, — пробормотала она. — Раз уж нам придется провести здесь некоторое время, нельзя ли хотя бы внести стулья? Алеша не может стоять. Один из охранников криво осклабился, но не успел и рта раскрыть, как другой зло толкнул его к дверям: — Что скалишься? Марш за стульями для Алексея Николаича и Александры Федоровны! — И пообещал угрюмо: — Щас все будет… Устроилась на сиденье Мама́, подложив для удобства подушечку, встали позади девушки и слуги. Джой съежился у стула Алеши, подозрительно ворча на столпившуюся в дверях охрану. Комендант помедлил, ожидая, пока стихнет девичье шушуканье. Вынул из нагрудного кармана листок бумаги, сложенный вчетверо, аккуратно развернул — и заговорил, чеканя слова, будто забивая гвозди. — Исполняя волю революции, президиум Уральского областного Совета рабочих, крестьянских и армейских депутатов постановил: Николай Александрович Романов, жена его Александра Федоровна, дочери Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия, сын Алексей, а также четверо слуг приговариваются к смертной казни через расстрел. Приговор привести в исполнение незамедлительно. Ахнула и зажала рот Маша, быстро перекрестились Мама́ и Татьяна. — Готовьсь! Цельсь! Охранники вскинули разномастное оружие. — Жизнь ваша покончена, — сказал комендант и поднял маузер. Побледневший Папа́ сделал шаг вперед: — Но что… — Огонь! В подвале грохнуло, и оглушенный Джой только и сумел, что забиться под стул Алеши. Сраженный первыми выстрелами, упал навзничь Папа́; неловко осела Ольга, цепляясь за спинку материнского стула; Джимми, оказавшись на полу, забегал кругами, припадая на переднюю лапу и оглашая воздух пронзительным лаем. Из комнаты этажом выше ответила ему надрывным воем бульдожка Ортипо, проснувшаяся от пальбы. В пороховом дыму чья-то стройная фигура метнулась, пригибаясь, в сторону. Новый залп — фигура будто налетела на преграду и рухнула среди тел, разбросав руки. Пуля, выбив известку из сводчатого потолка, вжикнула у головы коменданта и пронзила дверную створку. — Стоп! Прекратить огонь! — гаркнул он. — Стены каменные, мы так друг друга постреляем! А в подвал, тяжело дыша, ввалился часовой: — Заткните собак! В Горном институте во всех окнах зажегся свет, и выстрелы хорошо слышны с улицы, и… Застонала на полу Татьяна, горничная судорожно закашлялась и приподнялась на локте. Настасья, полусидевшая в углу, с усилием отняла голову от стены: — Ну и пусть слышны, пусть… Сюда придут, арестуют… Так вам, подлюги! — И внезапно попыталась встать, нетвердо опершись на колено. Выпущенная кем-то пуля дзинькнула, отлетела рикошетом и наглухо засела в косяке окна. Настасья шатнулась, но не упала. — Так вам… — хрипло повторила она. — Да из чего у девок корсажи, черт подери?! В ход пошел штык, примкнутый к винтовке, и Настасья с придушенным выдохом сползла по стене. Охранник пинком отшвырнул Джимми, вцепившегося было в штанину, склонился над телом и присвистнул: — У ней же брильянтов в одежку вшито — ни одна пуля не возьмет! Верно, и у остальных в точности так… — Кто будет мародерствовать — самого к стенке поставлю, — отрезал комендант. — Проверить всех, живых — пристрелить. В голову! Шевельнулся на стуле Алеша; Джой, очнувшись от оцепенения, потихонечку выполз наружу и тронул носом свисающую руку. Кровь… ой, сколько крови! Должно быть, теперь хозяину и вовсе не встать с постели! — Беги, старик. Беги… — прошуршал бесцветный голос. Над самым ухом бахнуло — раз, другой! — и Алеша тяжело соскользнул со стула. Джой отпрянул, ступил в лужицу у тела доктора, шарахнулся в другую сторону… Над ним взметнулся штык, и он, ошалевший от запаха крови и пороха, обнажил клыки, припал к полу. Рычание заклокотало было в его горле, но сорвалось на жалобный скулеж и вконец пресеклось. Поджав хвост, он попятился и прильнул к стене. Смолкла наверху Ортипо, и в жуткой тишине стало слышно деловитое тарахтенье грузовика за окном. Комендант убрал в кобуру маузер и смерил пса испытующим взглядом. — Не тронь его. Видишь, молчит, понимает. Не тронь. Прищурившись, он осмотрел недвижные тела на полу, забрызганные обои сплошь в отверстиях от пуль, молчаливую расстрельную команду… И неожиданно взъярился: — Что встали?! Трупы вынести, пол и стены отдраить, и чтоб до блеска! Хоть каплю крови увижу, хоть единственную пулю найду — прикончу самолично! …К концу пятого дня Джой ослабел настолько, что не поднял с крыльца и головы, когда на пороге опустевшего дома, воровато озираясь, появился какой-то плечистый бородач. За собой он выволакивал огромный позвякивающий узел. — Что, бдишь? Ну и зря: не дождешься хозяев-то. А ходь со мной, животинка. Фью-фью, ко мне! Как тебя — Джек? Пес заморгал слезящимися глазами и недоверчиво повел носом. Пахло от новоприбывшего точно как от охранников, но вот из его узла доносился лучший на свете аромат, сплетавшийся из запахов тех, кто так недавно был рядом. Джой вильнул хвостом, поднялся на дрожащие лапы и потихоньку, шаг за шагом побрел следом за незнакомцем. Оставшийся позади дом таял в сгущающихся сумерках.