***
Одинокая поникшая фигура расположилась на лавочке, выпуская из легких едкий дым, обжигающий горло, но спасающий разум. Мысли приходят и уходят одна за другой с каждой затяжкой, которая, как убеждает сам себя парень, будет последней. А затем закуривает снова, позволяя пеплу падать вниз, на холодную землю. Руки уже не дрожат, разве что от холода немного, на дворе-то позднее лето, а на часах ровно 3:55. Феликс сидит перед домом Со, в тысячный раз задавая один и тот же вопрос. А что я, собственно, тут делаю? Ответа он так и не придумал, лишь устало прикрыл глаза и вытянул вперед ноги, которые затекли и замерзли из-за того, что тот не двигался уже несколько часов. Свет в окне Чанбина не горит. Он, вероятно, уже спит, а может зависает в студии, работая над очередным треком. Ли давно уже изучил все привычки и повадки Со. Он знает, что Чанбин любит сладкий чай с большим количеством молока, но держит это в секрете от всех — он же репер, мать вашу, в кепочке и со злым, пронизывающим взглядом, западающим в душу, изрезая на мелкие кусочки все органы внутри, а потом, как бы невзначай, хмыкает, мол, я то знаю о чем ты думаешь, все я знаю. Феликс также в курсе, что старший, который так не любит проявлять любовь на публике или показывать свои чувства, втихую заботиться обо всех, и что если не дай бог, случись с ребятами что-то, первый придет на помощь. Ворчать будет, но придет. А еще парень знает, что безнадежно влюблен в него уже 2 с половиной года. В этого низенького, злющего, как собака, но такого родного и желанного, которого хочется заобнимать и зацеловать, но нельзя. Его-то в ответ никто любить не собирается. И вот он страдает. Два с половиной года мучает себя всеми возможными и не очень способами. Довольствуется редкими объятиями и родным привет, Ликс по утрам в студии. Наслаждается сильными руками, глубоким низким голосом, взрывающим и будоражащим все внутри, длинными девчачьими ресницами из-под сурово смотрящих глаз. Иногда они обедают вместе или проводят время вне тренировок, гуляя по городу. Вот только, если для Ли их времяпровождение чуть ли не праздник, ожидание которого приводит в детский наивный восторг, то для Бина лишь забота о младшеньком. Младшенький. Маленький. Мелкий. Да хоть прожуй и выплюнь, но он всегда будет для хена лишь ребенком, которому нужна опека. А ребенок-то вон как вымахал: голос еще ниже, чем у Со, а ростом так вообще на полторы головы выше. Но нет же, все равно малой еще для такого крутого репера, как Бин. В кепочке. Вот и сидит сейчас этот большой ребенок на замерзшей скамейке, докуривая последнюю в пачке сигарету, и дует на замерзшие красные ручонки, которыми еле пошевелить может. А чего сидит — непонятно. Небо потихоньку начинает светлеть, уступая место нежно-розовому, фиолетовому, ведь сегодня будет новый день. Через пару часов Чан пойдет открывать студию, а там Чанбин, уснувший прямо на неудобном стуле, в наушниках и со слюнями на столе. Тот заботливо укроет теплым пледом и прикроет дверь, пока тот сам не проснется с жалобами на боль в спине и недостаток часов в сутках. Затем прибежит Уджин или Минхо, чтобы отточить несколько движений до начала тренировки. Хенджин, который принесет всем, по обычаю кофе или что-то на завтрак. А затем и Джисон с Чонином — любители поспать подольше, но потом, как проснутся за полчаса до практики, бегут со всех ног в студию, всполошив своим приходом абсолютно всех, но еще и вместе с этим заряжая энергией и позитивом на целый день вперед. Солнце начинает слабо выглядывать из-за появившихся облаков. Ли Феликс смотрит завороженно, осмысливает, говорит еле слышно продрогшим голосом я отпускаю тебя, Со Чанбин. А затем тянется в карман за новой пачкой сигарет.***