Перепутье

В мире нет истины. Нет скрытого смысла. В воздухе тянет ледяным дождем и сигаретным дымом, а еще несет грязным переулком и прибитой дорожной пылью. Ничего святого. Ничего из ряда вон. Просто путь. «Куда?» Гилберт Байльшмидт затягивается, давит между пальцами бычок и вытягивает по максимуму, пока губы не жжет раскаленным воздухом, пока не потухает, коснувшись фильтра, табак. Бычок на землю под подошву, хотя в луже все равно не вспыхнет. Новая сигарета — в зубы. Это перепутье. Ему, Гилберту, почти тридцать. Миг, когда от безумной молодости уже тянет взрослым здравомыслием, но далеко еще до первых седин. Байльшмидт усмехается, давит фильтр зубами и прикрывает глаза. Не ему беспокоиться о сединах. Пепел волос мокрый от ледяных капель, на бледной коже алые разводы и нос снова, — в который раз? — разбит. Боль тянет и отдается в голове. Пропитанный мятной отдушкой табак латает больную душу. «Почем я знаю…» В ней горят жалкие отголоски раздражения, жгучего отчаяния и растерянности вперемешку. Элизабет крутит бессмысленное кольцо на пальце, под которым давно стерлась кожа. Даже если снять — останется на память. Ведь она обещана, она принадлежит… Вот только все обещания дотла сгорают в рыжем пламени костра, а черное пепелище души — ей на память. Как и вмятина от кольца. «Когда все пошло не так?» Байльшмидт смотрит на себя подростка. Шебутной, веселый, наглый, готовый пойти на все ради полной жизни. Готовый найти любовь и признание. Разглядывающий с пьедестала неопытности весь мир, лежащий перед ногами. Вот только вместо настоящей, внеземной любви — похоть под литрами алкоголя, грязные словечки и отпечатки на теле. Лживые поцелуи на одну ночь и шрамы от заносчивости: глубокие и рваные на коже, едва ли зажившие — в душе. И мир не сказка, не легкая добыча — охотник, хищник, сжирает заживо и не давится. А особо везучих пожует и выплюнет. «Надо было выбирать лучше… Заглядывать в будущее.» У Элизабет истерический смех с губ и пальцы в волосах. Волосы на пальцах, выдранные клоками в порывах. И взгляд пустой. Не живой огонек бойкой девчонки из школы. Без упрямого блеска в зеленых глазах. Взгляд человека разочаровавшегося во всех своих мечтах и в себе. Человека никчемного, растоптанного и одинокого. Человека, пошатывающегося в истерике на полу, в углу собственной комнаты. Кого это волнует? Уже не ее. «Будущее — лотерея.» Гилберт давится сигаретным дымом и приваливается к грязной стене. Голова кругом от никотина, пустая пачка, — и когда успел, ведь куплена сегодня? — хрустит под пальцами, а курить хочется только больше, хотя в голове уже дурман, морок, а в желудке ком подкатывает. То ли пиво — дрянь редкостная, то ли никотин дошел до лошадиной дозы. Байльшмидт запрокидывает назад голову и отсчитывает до десяти. Вот они, жизненно важные вопросы теперь, ставить на то, сблюет он содержимое желудка в подворотне или передоз вредных веществ продолжит уничтожать организм. И на то, и на другое в равной степени все равно. Все равно на все. Гилберт испробовал много чего в жизни и с уверенностью может сказать — хорошо не бывает никогда, счастье ускользает из пальцев в любом случае, а лучше всегда там, где нас нет. Или с кем нет. «Так почему бы не купить еще один билет?» Элизабет давится воздухом и тянется дрожащими пальцами к куртке. Дрожь не от физического холода. На улице ливень, на улице непроглядная темнота города, но ей жизненно необходим глоток свежего воздуха, чтобы не свихнуться окончательно от мыслей в своей голове. Хотя вопросы о жизненном — спорные. Элизабет уже труп, мертвец, но продолжает хвататься за крышку гроба и судорожно стряхивать стертыми ладонями землю, которую все кидают сверху. Но пока есть воздух, можно попытаться. «Где взять на него средства, силы?» Мутит уже меньше. Гилберт распахивает глаза, упирается на пару секунд лбом в ледяную стену и осторожно идет дальше, пошатываясь на каждом шагу. Его поезд еще в пути, замер на сломанной стрелке и то ли проскочит удачно, то ли с рельс сойдет и рухнет навсегда. Гилберт уже ни на что не надеется, просто прет вперед, не разбирая дороги и средств. Все свое похерено — чего бояться? Все, что действительно дорого, он самовольно отпустил еще в начале пути, решив, что жизнь длинная, найдется и по-настоящему «его». И что, что не нашлось? Тут движение в один конец, какая теперь разница? Нет смысла жалеть и оглядываться. Хотя взгляд зеленых упрямых глаз еще остался где-то глубоко в сердце под коркой льда и разорванными шрамами. Настолько глубоко, что Гилберт больше не вспоминает. Боится сорваться если вспомнит, если… «А вдруг найдется?» Элизабет не видит дороги — дождь заливает глаза, челка липнет к коже, а вода смывает высохшие слезы. Каждый шаг — как слабое доказательство, что еще жива, что еще не сошла с ума, что еще есть хоть что-то, что она может делать. Отчаянная, жалкая попытка доказать себе хоть что-то, когда еще немного и край. Только не света. За этим краем — безвозвратная пропасть. Ад, как считают верующие. Или просто демон оттуда. Элизабет врезается со всего размаху в человека, что внезапно, пошатываясь, вываливается из подворотни. Она отскакивает, склоняет голову и лепечет тихие, осипшие извинения. — Лиз? — хриплый голос мурашками по коже. Алые глаза, затянутые черт знает какой мутью, глядят как на призрака, восставшего из могилы. Элизабет смотрит не лучше. — Гил… Быть того не может. Оба — призраки прошлого и самих себя. Оба — шрамы на сердце друг у друга, но… — Твою ж мать… Сильные руки вокруг тела, и запах сигарет наполняет легкие. Это перепутье. Стрелка все же повернется, а поезд продолжит движение. Куда? Черт знает, ведь будущее — лотерея. Но новый билет лежит прямо под их ногами.