Играя на грани фола

Не то чтобы Чимин на самом деле не понимал, на что идет, когда связывался с Юнги. Его не знали только ленивые. Чем он мотивировался в тот момент — черт его знает. В семнадцать лет тебе хочется игр с опасностью, загадочности. В семнадцать ты думаешь, что жизнь — это книжка. Романтический фильм. Текст сопливой песни. Где парень сначала весь из себя суровый и опасный, носит кожанку и рассекает на байке, но целует кончики твоих пальцев и шепчет, что до тебя у него никого не было, что их лица стерлись, а имена никогда и не откладывались. Юнги не носит кожанку и ездит на метро. Юнги носит безразмерные толстовки и узкие джинсы, отвратительно много курит, закрывает лицо капюшоном и смотрит сквозь тебя. Юнги и правда тратит деньги так, словно они у него есть, но Чимин не имеет понятия, сколько и откуда. Юнги относится к той категории людей, которые притягивают к себе именно тем, что никого не хотят притянуть. Юнги грубый, холодный, равнодушный. Он прямолинейный и не задумывается, какой след оставят его слова. Чимин в семнадцать еще не нашел себя, он видит призрачный образ, которого хотелось бы придерживаться, и он изо всех сил его придерживается. Одевается в образе, старается изменить голос, манеру речи. Он играет в крутого парня и делает все, чтобы заполучить Юнги, но в семнадцать еще не знает, что получить Юнги невозможно. Юнги забирает тебя и не оставляет ничего взамен. В девятнадцать он понимает, что отдал Юнги половинку себя, а Юнги… Юнги оставил ему половинку Чимина. Юнги становится первым и единственным, а Чимин не принимает ровным счетом никакого участия в жизни Юнги. Он до сих пор не знает, где тот живет, потому что все, что у него есть — это звонки с левых телефонов и арендованные или чужие квартиры, где они проводят ночи. Юнги не водит его в кино, не приносит с утра кофе, не просит хранить верность или ждать. Юнги вообще наплевать, есть Чимин или нет. Будет он или другой этой ночью. И вместе с тем Юнги Чимина не отпускает. Уходит еще год, чтобы осознать это. Он невидимыми сетями оплетает всю его жизнь и всегда знает, что делал Чимин вчера, что будет делать завтра. Он знает всех его друзей и знакомых, факультет, даты выступлений. Чимин не уверен, но, кажется, все чаще видит знакомую толстовку в зале во время своих выступлений, а однажды ему даже оставляют цветы и он готов поспорить, что темно-лиловые тюльпаны мог выбрать только Юнги. Разумеется, Чимин романтизирует все это. Когда ты влюблен так сильно, ты бесконечно готов находить оправдания возлюбленному, лишь бы только не признаться себе самому, что все это иллюзия, что тебя используют, как игрушку, когда все другие игрушки недоступны. Чимин находит сотни оправданий, ждет встречи, совершенствует внешность, навыки танцев и пения. Он целует Юнги так, как никто не целовал, и однажды ночью, почти на рассвете, он решается и признается в любви. Юнги тихо смеется и качает головой, шепча только: — Нет, глупенький. Ты меня не любишь. Ты обо мне вообще ничего не знаешь. И если до этого десятки раз Чимин обижался, дулся, но прощал раз за разом и бежал после первого звонка, то сейчас это задевает сильнее обычного, потому что Чимин хочет знать, ему не позволяют. Он готов столько всего отдать, чтобы узнать, черт возьми, а его, как ребенка, держат на расстоянии вытянутой руки и никогда не позволяют сделать и шагу ближе. Он собирает Юнги по крупинкам, по крошечным кусочкам. Запоминает шрамы и родинки, ловит и нанизывает на нить каждое брошенное слово, вздохи-улыбки-стоны-прикрытые глаза, сводит все воедино, выстраивая в голове целый алтарь. Он знает. Не все, но больше чем любая из мерзких дешевок, окружающих Юнги. Им просто хотелось попробовать его, им хватало и парочки ночей. А Чимин готов был получить всего Юнги целиком. Со всеми недостатками и пороками, со всеми проблемами, комплексами. Чимин взрослеет, смотрит на вещи иначе и уже не романтизирует происходящее, не считает Юнги персонажем фильма. Но за все эти годы он не получает ни единого шанса. И даже после признания в любви, выстраданного, рожденного израненной душой повзрослевшего мальчика, Юнги его отталкивает. И это впервые, когда Чимин уходит сам. Ложится на дно и даже пропускает звонок от Юнги. Правда, всего один. И днем. Юнги никогда не звонит ему днем, но сейчас Чимин так серьезно обижен, что больше не хочет говорить с ним и плевать он хотел на причины его звонка. Проходит неделя, вторая, а затем месяц, и все это время Чимин чахнет на глазах. Он сожалеет о том, что скинул тогда, едва заслышав голос Юнги. Оббивает пороги всех клубов и баров, где они встречались, наведывается даже пару раз в квартиры, где бывали, но все лишь пожимают плечами. У Юнги нет друзей. Юнги — волк-одиночка. — Нельзя так, Чимин, милый, — шепчет Тэхен, поглаживая друга по спине. — Ты же знаешь, он тебя не заслуживает. Давай найдем тебе нормального парня, сколько ты будешь уже убиваться? Тэхен, конечно, в курсе всего. И хотя он никогда не видел Юнги, по остекленевшему взгляду Чимина сразу понимает, что к чему. Юнги, живой, здоровый, сидит через два столика от них в больничном кафетерии. Тэхен подрабатывает санитаром тут, вот уже полтора года, и Чимин впервые забирается в далекий от дома район города, чтобы повидать друга во время обеденного перерыва, когда накрывает особенно сильно и хочется выть. Юнги сидит за столиком, обняв за плечи парня и прижимаясь носом к его волосам. Он что-то шепчет, широко улыбается и не замечает Чимина, от чего все легкие скручивает в тугой узел и хочется взвыть. Ах вот оно в чем дело… — Ненавижу… Чимин плачет скорее от злости, когда кидается вперед, переворачивает парочку стульев и хватает за грудки обычного, вполне себе человеческого Юнги в светлой футболке-поло и голубых джинсах. — Чимин?! — удивленно спрашивает тот, словно они и не трахались три года подряд. — Ого! Узнал? Так вот почему ты?.. — договорить ему не дают, потому что сначала Юнги затыкает ему рот рукой, а потом сзади налетает Тэхен. Парень за столом с взъерошенными черными волосами испуганно хлопает глазами и пялится на Чимина, словно тот хернулся. Так, наверное, и выглядит, потому что он дергается, кусается, пытается вырваться. В нем было столько света, а Юнги не хотел от него ровным счетом ничего. А теперь тут какой-то мальчишка, бледный и совсем зеленый, а Юнги его зацеловывает при всех, средь бела дня! — Да успокойся ты! — рявкает Юнги, утаскивая Чимина в какую-то подсобку, от которой у него неожиданно находятся ключи. — Не хочу! Кто это? Почему он, а не я? Тебе нравятся только помладше?! Чимин готов продолжать орать, но Юнги говорит только: — Это мой брат. Чонгук. — Чимин, ты с катушек слетел что ли? Это же Шуга, я говорил тебе о нем! — выкрикивает запыхавшийся Тэхен, который забегает в подсобку следом и кладет руку на плечо Чимина. — Шуга? Это… это Шуга? Чимин опускает взгляд на бейджик на груди Юнги, который не заметил сразу, и он видит там надпись «Шуга». И правда. Шуга. В один миг в голове проносится все, что друг рассказывал о работнике кафетерия по имени Шуга, с которым они неплохо общаются время от времени. Который вкалывает на двух работах, чтобы оплатить операцию младшего брата. Что того, наконец, выписывают, после трех месяцев в больнице, что у того будет нормальная жизнь теперь. Шуга скромный, но интересный, улыбчивый и с отличным чувством юмора. Что он души не чает в брате, живет со старой бабушкой и обожает жареную рыбу. Что его невозможно вытащить погулять, потому что он всегда работает, что не дает никому номер телефона, еще сотни фактов, которые Чимин упускал из виду, погруженный в мысли о Юнги и даже не догадываясь, что… — Что я мог тебе предложить? — тихо спрашивает Юнги, опускаясь на ступеньки у черного входа, где Чимин встречает его через пару часов после окончания смены, пока Тэхен развлекает Чонгука в больничном коридоре. — Ты себя вообще видел? — О чем ты вообще? Мне было семнадцать и я был влюблен в тебя без памяти с первой встречи. Мне сейчас двадцать и ничего не изменилось, я все три года бегал за тобой хвостиком, отзывался на каждый звонок. — Потому что я был для тебя образом, который я выстроил. Тебе никогда не понравился бы я. С Чонгуком, с бабушкой, с двумя работами и бесконечными подработками. В выцветшей бейсболке, с любовью к рыбе и страстью к музыке, которую не реализовать из-за того, что моя семья никогда не была богатой, а после аварии мы остались только втроем. Чимин, ты… ты красивый, яркий, дорого одет, великолепно выглядишь. Ты выхолен, от тебя умопомрачительно пахнет, ты учишься в академии и станешь кем-то, а я… — А ты тот, кого я люблю, — тихо шепчет Чимин, впиваясь в руку Юнги и осторожно убирая из нее окурок и выбрасывая его в урну, чтобы переплести их пальцы, а вторую ладонь положить на щеку Юнги. — Может быть, ты прав. Может быть, я повелся на образ, на тайну, на грубость даже. Но влюбился я не в это. — А во что же? Юнги почти надевает привычную маску равнодушия, но в голосе звучит искреннее и почти детское любопытство. — В то, как ты, замерзнув ночью, всегда накрывал меня одеялом. В то, как запомнил мой любимый цвет. Аллергию на хмель и перестал пить пиво. В то, что не пропустил ни одного выступления. И в то, как ты смотрел на меня, когда думал, что я не вижу. И в то, как крепко держал, потому что оно того стоило. Я никогда не хотел, чтобы ты меня отпустил, потому что ты был и остаешься моим якорем. Я готов столько всего отдать, чтобы только узнать тебя по-настоящему… — Что, если тебе не понравится? — резко спрашивает Юнги. — Какие у меня гарантии? — Слушай ты, говнюк, — резко фыркает Чимин, но пальцы Юнги не отпускает. — У меня три года не было вообще никаких гарантий, а я влюбился в тебя по уши и покорно ждал каждого появления. Ты знаешь мой номер телефона и адрес, сам же приходил ко мне пьяным. И как только ты ни разу не застал Тэхена… ладно, неважно. Ты ничего не теряешь, но многое приобретешь, правда? Я столько всего хочу тебе дать… Чимин чувствует, как глаза заполняются влагой, но упорно продолжает: — Я столько мечтал об этом и теперь у меня есть шанс реализовать это. Ты и представить не можешь, как это много для меня. Я буду готовить для тебя самую вкусную рыбу и привозить в контейнерах на обед, где бы ты ни работал. Дарить тебе подарки. Слушать твой голос, на что бы ты ни жаловался и на кого бы ни бурчал. Я хочу целовать тебя по утрам, варить тебе кофе и держать тебя за руку. Обещаю, Юнги, я никогда не стану осуждать тебя за то, кто ты есть, и всегда поддержу тебя. Просто позволь мне… позволь мне любить тебя. Юнги молчит, как и всегда. И сейчас он такой привычный, что от этого одновременно хорошо и больно, потому что это правда он, но он правда не меняется. А потом Юнги ласково стирает влажную дорожку с мягкой щечки Чимина и накрывает ее след губами. Юнги оставляет нежные поцелуи по всему лицу, гладит рукой волосы, шею, плечи, и бесконечно чувственно целует губы, заставляя забыть обо всем на свете. Он трется носом о нос, а затем прижимает Чимина к себе всем телом, утаскивает к себе на колени и еще несколько минут продолжает сидеть молча, только покачивая парня в своих руках и вдыхая запах его волос. — Но учти, Чимин. Есть кое-что очень важное… и я надеюсь, ты понимаешь, что я тоже влюблен в тебя до одури, но это может испортить все, буквально все. Чимин отрывается от плеча Юнги и смотрит в его лицо, готовый принять все, что тот скажет, готовый бороться с чем угодно за Юнги, за эти поцелуи, за этот голос, за улыбку с деснами и лисьи глаза, согревающие изнутри. — Ни в коем случае не пересушивай рыбу. Терпеть не могу, когда рыба сухая.