Spring

— Прыгай. Слова песни отдаются эхом в голове. Выделяется лишь одно, в нем весь смысл, оно отпечатывается в сознании ярким красным бельмом. — Прыгай. В какой момент мы начали эти выходки на сцене? Я его упустил. В какой момент эти действия стали чем-то вроде ежедневного ритуала, словно чашка кофе по утрам? Я смотрю на тебя, на твои руки, порхающие над гитарой. Смотрю, как ты упиваешься музыкой, словно забываясь. Я знаю. что ты не замечаешь моего взгляда. Моя рука одним неловким резким движением слетает с грифа, а на пальцах остается вмятина от струн. Уже не больно, даже не отрезвляет. Ты даже не слышишь, как Тилль кричит «стоп». Ты увлечен, повязан с музыкой. Как наркоман, не желающий бросать своё, когда наконец дорвался. Ты подходишь ко мне на сцене, выдыхая это слово, похожий на зверя, цепко наблюдающего за загнанной жертвой. Ты опьянён, в тебе музыка, она везде: в уверенных мягких движениях пальцев, в твоем взгляде, во всей твоей позе. Оставляешь после себя вкус вишни и крепких сигарет. Не отрываясь от бьющего в ушах ритма, быстро провожу языком по губам, смакуя эту горькую смесь, и лишь делаю себе больнее, зная, что она ненастоящая. А потом ты лишь хлопаешь меня по спине, бросая давно изученное «хорошая работа», и уходишь, сияя улыбкой. К семье, к музыке, домой. Я никогда не был для тебя домом. Даже после стольких лет, проведенных на одной сцене. А мог бы? — Прыгай. Выступления хороши не только наличием музыки и адреналина на сцене. Это возможность увидеть мир, надежно спрятанный за стеной Германии. Сейчас здесь есть море. Далёкая, темная, притягивающая синяя гладь. А в ушах лишь непривычно шелестят волны, но это так не похоже на твой голос. Ведь ты дома. И все равно я слышу его, нашёптывающего зловеще-сладкую истину, вбивая её на подкорку больного сознания. Даже находясь в тысяче километров, ты продолжаешь вливать в меня кровь с привкусом горькой вишни и тушить сигареты о мою серую душу. — Прыгай. Свежий бриз обдаёт волной внезапно, заставляя подчиниться и покачнуться под его порывами. На лицо попадают солёные брызги, и уже не отличить, где слёзы, а где море. Кажется, коснись его рукой и сольёшься с ним воедино. Станешь солёной темной, водной гладью. Делаю шаг вперед, разводя руки в стороны и подставляя лицо холодному ветру, впервые чувствуя такую ненужную свободу. Он хлещет по щекам вместо твоих рук, наконец отрезвляя и нашёптывая правду. — Это же шутка, Паш, публике нравится. Мы хоть поддержим здешних. Хрипло смеешься, выдыхая в потолок клубы терпкого дыма, а я все еще чувствую вишнёвый аромат. — Хотя, я бы сказал, ты неплохо целуешься. Подмигиваешь, а затем мы снова расходимся в разные стороны до последней встречи. Ведь ты не ждешь меня. Тяжелые аккорды ударами отдаются в ушах, смешиваясь со стонами нетерпеливого ветра. Он толкает в спину, уговаривая. Последняя сыгранная песня звучит, как просьба. Умоляюще подталкивая к самому краю, сжимая в своих тисках жалкую любовь, окрасившуюся в цвет темной вишни и выдавливая из неё последние, никому ненужные слезы. — Прыгай. Прыгай для меня. Я шагаю вперед, закрыв глаза и улыбаясь. И лишь твое имя, подхватываемое ветром, срывается с губ перед последним вдохом. — Не разочаруй меня.