Волосы цвета кукурузы

Морт помнил их всех, но её он запомнил особенно хорошо. Тиш была журналисткой. Прибыла в поисках правды, о которой ей ничего не следовало знать. Копая глубоко — глубоко, она не ожидала отыскать в глубинке скромного несостоявшегося писателя то, что нашла. Хотя, возможно, именно этого она все это время и искала. У Тиш волосы были цвета тосканского солнца, спутанные и неаккуратно перекинутые на одно плечо. Она носила темно-зеленую куртку, словно пыталась слиться с массивными кронами деревьев, затеряться в них, подобно хищнику, выслеживавшему свою жертву. Мортиша — она успела сотню раз пошутить, как похожи их имена — выискивала правду о случившейся трагедии двухлетней давности. Они познакомились совершенно случайно. Она дописывала статью в кафе, ей не хватило мелочи, а он помог. Тиш не стала размениваться на любезности, пригласила его за свой столик, а он уже осмелился впустить её в свой дом на третий день знакомства. Она была очень остроумная, смешная, разговорчивая, но не надоедливая — Морти был очарован ею с первой встречи. Для него, как для писателя, пускай и не самого удачного, — кризис жанра никто не отменял, увы, в один момент он мог снизойти до кого угодно, — она служила источником вдохновения и складом историй. Тиш побывала во многих уголках мира, но, по её словам, этого было недостаточно. В основном в своих жарких объятиях её держала Америка — работа как жена и любовница, а про семью и говорить нечего. Она была сирота. Морту казалось, что общение с ней пойдет ему на пользу. — Знаешь, что самое отвратительное в нашей работе, Морт? — она сидела в его просевшем кресле, закинув ноги на подлокотник в подростковой манере, курила сигарету и пила приготовленный им кофе с двумя ложками сахара и сливками; её язык то и дело юрко скользил по испачканной в пене верхней губе, отчего Морт отвлекался, невольно смотря на то, что было больше всего подвержено движению. На её язык и на её глаза. — Журналистам приходится возвращать людей на грешную землю при помощи грязной правды, кричащей из заголовков, а нам даже толком за это не платят. — Мне казалось, тебе это как раз и нравится в твоей работе. Кричащие заголовки…и раскрытие правды. Она лукаво щурится. — Расчехлять чужие чердаки весело только тогда, когда в них хранится что-то по-настоящему страшное, — она усмехается, задумчиво проводит пальцами по нижней губе и тушит сигарету в стеклянной пепельнице. Морт ухмыляется. Морт сам давно не курит, старается, но с появлением Тиш он заводит пепельницу, сливки в холодильнике, как для кошки, и покупает в ближайшем супермаркете сигареты. У Тиш были зелёные глаза, бледное лицо, усыпанное мелкими веснушками на носу; их хорошо можно было рассмотреть, когда она приближалась; казалось, её зелёные, нечеловеческие глаза переворачивали его душу и перекапывали её в такие моменты, когда она подходила к нему за чашкой или пачкой. Нехорошие воспоминания о совершённом опасно начинали бурлить в сознании, грозясь сдвинуть его на совершенно иной уровень, когда Морт становился сам себе не хозяин. В последнее время, это происходило всё чаще. Тиш рядом с ним было опасно находиться, потому что, так или иначе, она дойдет до сути, почему полицейские не любят его, жители города боятся, а сам он варит утром каждого воскресенья два початка кукурузы на завтрак. Ему бы её предупредить, да он заправский эгоист с измены жены — слишком мало радости в его и без того серой жизни. А с её смерти эйфории от убийства хватило всего-то на полгода. Тиш закусывает нижнюю губу и в глаза заглядывает украдкой, — её излюбленный прием, — ноздри расширяются при длительном выдохе холодного воздуха, и слова встают у Морта поперёк горла. Волосы у Тиш были цвета кукурузы, и это вешало на неё ярлык опасности и вожделения в одном лице. Она чем-то в отдаленных моментах напоминала ему Эми, в лучшие их годы. Ностальгия пробуждала к ней глубокую, сильную привязанность. Граничащую с обожанием. — Знаешь, что самое сложное в работе писателя? Тиш поднимает голову, хлопая глазами. Порой, можно было сильно удивиться, как легко переключалось её поведение с одного на другое. Секунду назад она с серьезным выражением лица покрывала их президента, а сейчас, подобрав под себя ноги, слушала его с почти детским трепетом и любопытством в глазах. Удивительное сочетание лёгкости и стервозности. — Это концовка. Написание концовки занимает больше всего времени. — Как подведение итогов…как последний островок мыслей автора, лучик надежды, который нужно успеть вложить, — она говорит с отражением полного понимания дела на лице, — история без надежды резко теряет смысл после прочитанного. Людям и без того хватает дерьма в жизни, они хотят видеть справедливость хотя бы здесь, на страницах, — она захлопывает свёрнутые страницы мягкого переплета отсыревшего давно томика Шекспира и поднимается с пола. — А есть ли вообще справедливость в этом мире? — Морт смотрит в открытое окно, но не на небо, куда ниже. Его взгляд блуждает по земле, по налившимся золотом початкам, качающимся, будто в трансе, на ветру... Он переводит его на Тиш. И ощущает, как она неожиданно прижимается к его губам своими. Терпкое, мимолетное прикосновение мягких женских губ его дурманит многообещающим продолжением в следующую встречу. — Нет, но мы вполне способны установить свою. На то люди и вершат иногда самосуд, ставя себя на место Создателя. В Морте теплится надежда, что если Тиш и узнает, то она поймет. Узколобость суждений о мужских чувствах должна была миновать её стороной. Он очень на это надеялся. Она вроде бы не относила себя к ярым суфражисткам, принижающих мужчин до уровня посудомоек или спермобаков. Пилигрим пытался шепотом из отдаленных темных сгустков сознания докричаться до него — позволь этой девушке сбежать, вытолкни её из своей жизни, пока ещё не стало слишком поздно. Пока она тоже не оказалась под землёй. Ладони Шутера скользят по плечам Мортиши, с силой прижимая её к себе. Морт слышит, но не слушает. Её волосы мягки на ощупь, они жидкие, волнистые, их легко пропускать сквозь пальцы. Морт обещает себе, что это последний раз. Но не сегодня.