Пока рука не дрогнет

      В тот день все изменилось. И сейчас, по истечению многих лет, если Россия выпивает хотя бы одну лишнюю каплю алкоголя, то перед глазами сразу мелькают обрывками воспоминания того дня. Этого не должно было произойти, так говорил отец. Но ведь не все, что говорит родитель – правдиво. Это она поняла давно, и с каждым годом будет лишь в этом убеждаться сильнее.       Это было воскресенье. По пути домой Россия встретила спешащих куда-то Украину с Беларусью. Она остановилась, чтоб обнять брата и сестру. – Эй, а вы куда? Я к вам как раз, – Россия обнимает Укропчика, а тот в ответ прижимает ее к себе еще сильнее, стремительно взрослеющую Бэлу она целует в лоб. – Ой, Россь, прости. Я к однокласснице иду – мы проект вместе делаем по истории, а Бэлу с собой взял, потому что у подруги сестра есть, они с Беларусью дружат хорошо. Мы будем там до самого вечера. Аккуратнее, отец сегодня не в духе – ворчит по поводу и без. – Ну, с этим я как-нибудь совладаю. Ничего, может, по дому ему как-нибудь помогу. Авось развею стариковскую грусть, – хихикает девушка, целует родных на прощание, поправляет темно-зеленый шарф и идет дальше. Сегодня было уже прохладно. А ведь три дня назад было почти лето. Порой погода скачет так, что даже австралийские кенгуру ей не конкуренты.       Несколько дней назад Союз унюхал запах сигарет от сына. – Признавайся, паршивец, курил? – строго спрашивает СССР, и даже травма головы не помешала вложить во взгляд всю свою строгость и суровость. – Бать, да как ты мог такое подумать? Пришел к другу, у того отец на заводе, мама учительницей работает, по выходным репетиторством занимается, вот он один дома и был. Ну, мы чай попили, разговорились, а он говорит, мол, пошли на балкон – я перекурю. Его родители уже знают – он вообще бояться перестал. Ну и пока на балконе стояли, видать и запах впитал, – отвечает Украина так уверенно и правдоподобно, словно это было правдой. Отец молчит, хмурится. – Друг, говоришь? Хорошо. Иди, переодевайся, ужин скоро. Учти, узнаю – прибью! – Конечно! – отмахивается юноша и идет сторону комнаты. – Правдоподобно врет, засранец, – усмехается Союз, а Россия не верит своим ушам. – Что? – Да я же не тупой. Он еще в классе 9 начал, если не раньше. Просто до этого он более усердно это скрывал, а сейчас, видимо, страх совсем потерял, сволочь. Надо будет припугнуть как-нибудь, чтоб не расслаблялся, – отвечает мужчина. – А почему ты ему ничего не говоришь? – удивляется старшая дочь, а Союз задумчиво улыбается. – Он пацан, я сам таким был. Ему уже родительское слово – не авторитет, и как бы сильно я не кричал, не ругался и не наказывал его, он все равно будет делать то, что считает нужным. А я дорожу своими нервами. Хорошо, что Беларусь еще маленькая, а с тобой… с тобой таких проблем не было, кстати говоря, ты всегда такая послушная была, прилежная. – Вау. А я точно твоя дочь? – смеется Россия, а СССР подхватывает. И в тот момент она поняла, что отец не дурак, а просто хочет таким иногда казаться. Он все видит, все знает, просто понимает, что порой лучше промолчать.       Россия шла, вспоминая эту историю, смеясь. В подъезде некоторые соседи уже достали санки. Снега еще не было, но по радио передавали, что он вот-вот выпадет. Вся Москва этого ждала, ведь холодные и снежные зимы здесь были не таким уже частым и очевидным явлением. Привычная дверь, привычный ключ с брелком в форме медвежонка, с которым она ходила лет с 12. Некоторые вещи совсем не менялись, как и те, что отец был жутким ворчуном. – Интересно, что на этот раз? Лишний раз он ведет себя хуже ребенка. Ну, сейчас и выясню это, – произносит себе под нос Россия, заходя в квартиру, – папа, я дома! Я по пути в магазин зашла, молока взяла. Ты вроде говорил, что надо. Пап?       Девушка разулась, прошла внутрь квартиры. Отец был у себя в кабинете, усердно изучая какой-то документ. Даже очки надел – вот до какой степени он был серьезен и сосредоточен. Неудивительно, что он не услышал прихода старшей дочери. Россия постучала кулачком о деревянный косяк двери, чем наконец-то смогла привлечь к себе внимание. И у нее это получилось. Мужчина оторвался от дел и перевел взгляд на девушку. Сегодня у него были гладковыбритые щеки. Неудивительно, ведь в прошлый раз дочь пристыдила его за колючий подбородок.       Россия помнит, как СССР в тот момент встал, вышел из-за стола, и они направились на кухню. И ведь ничего даже не предвещало, однако… начнем с того, что отец действительно выглядел так, словно что-то было не так. Девушку это напрягло. Фашисты? Нацисты? Да все что угодно! Сейчас война идет, в конце-то концов! Но почему-то как на фашиста Союз смотрел как раз таки на Россию. – Милая, не пойми меня неправильно. Вот смотри, ты знаешь, что я тебе доверяю, ты это знаешь так же четко, как и тот факт, что мне огромного труда стоило построить из ничего то, что мы сейчас имеем. Верно? – у России почему-то кровь заледенела. Никогда в жизни отец еще не говорил таким тоном. Это было сравнимо с затишьем перед бурей. Это было ужасающе. Однако она понимала, что перед ней все еще ее отец. Тот самый, который ее любит, который не причинит ей никакого вреда. Так чего бояться? – Да, мне это известно. Ты политик, ты разрушил одно государство, чтобы возвести новое, которым ты сейчас больше всего дорожишь, – ответила Россия. Все это она уже слышала. – После вас, разумеется. Но да! Я дорожу проделанной работой и именно поэтому я всеми силами стараюсь огородить свою внутреннюю политику от американского вмешательства, держа его в качестве военного союзника – не больше и не меньше. Потому что ты знаешь, как сильно я ненавижу это чуму, именуемую капитализмом! – у отца в глазах разразилось настоящее пламя, а Россия на мгновение забыла как дышать. Она поняла, к чему он вел, и добром на этот раз это точно не кончится, – и я хочу быть уверенным в том, что мои дети придерживаются моей позиции, и не бояться, что они в любой момент могут меня кинуть!       Последняя фраза была почти выкрикнута, однако мужчина сдержался. – И ты можешь быть в этом уверенным, что не так? – и все-таки девушка хранит надежду, что конфликт еще можно предотвратить. – Я хочу в это верить, но, знаешь ли, это довольно тяжело, когда мне товарищ заявляет, что видел тебя идущей за ручку с Американцем! Что это вообще такое?! – и теперь он полностью переходит на крик, – почему он? У тебя друзей мало? Нормальных людей, твоих ровесников. Какого черта ты с ним пошла? – А чем он не нормален? – терпеть становится все тяжелее и тяжелее, – я с ним вчера как с человеком гуляла, а не как с политиком! Мы эти вопросы даже не обсуждали! Я хотела развлечься, а он отвлечься! Ты чувствуешь разницу? – Нет! Не чувствую! Я категорически против, чтоб ты к нему приближалась! – А если он такой плохой, почему ты заключил с ним союз? Или к войне подготовиться не смог, и теперь активно ищешь тех, кто хоть немного может помочь нашему положению?! – Да что ты понимаешь? Да, нам нужны союзники! Но наши отношения с ним называются дружбой против одного врага! Чтоб ты понимала – вот где по-настоящему большая разница! Я не лицемер, если ты сейчас на это намекала!       Россия чувствует, как в ее крови бурлит адреналин. Никогда в жизни она себе не позволяла вступать в такой открытый спор на повышенных тонах с отцом. Быть может, что это станет началом для чего-то нового? Тогда она еще и не знала… – Я не собираюсь уличать тебя в лицемерии! Я просто не понимаю, почему я должна не общаться с кем-то, только потому, что ты это мне запрещаешь? Я не 15-летняя девочка, которую ты не пускаешь гулять с подружкой, потому что унюхал от нее запах сигарет! Я взрослая девушка, я сама имею право решать с кем общаться, а с кем нет! – Лучше бы ты дружила с курящей девочкой! – Я никогда в жизни не сказала слова против тебя или твоей политики! Я всегда была за тебя, поддерживала! Даже когда война началась, я тебе слова не сказала! – и тут Россия испугалась, что вот-вот может заплакать, дать слабину, – неужели я заслужила твое недоверие? Почему ты так со мной поступаешь?! – истерично кричит она, и ссора достигает своего пика. – Да потому что я не знаю, чего от тебя ждать! Когда я взял тебя к себе в дом, то надеялся, что, когда вырастешь, ты станешь мне опорой и поддержкой! А сейчас я смотрю и не знаю, чего ждать от твоих корней! – и СССР резко замолкает. Нет. Он… он не мог сказать этого вслух. Не мог! И крики в один миг прекращаются… как и ссора.       Он глядит на Россию, у той округляются глаза, на лице появляется испуг, шок, отчаяние и… боль? У девушки весь мир рушится, бьется на тысячи кусочков, оставляя после себя лишь болезненную пустоту. Пустоту, которая ныла и наносила лежащими на холодном полу осколками все больше и больше острых ран на сердце. Что только что произошло? Они не понимали. Вдвоем и каждый по отдельности. – Что… что ты сказал? – и она прикусывает губу, а из глаз начинают течь слезы. Кажется, что воздуха мало. Кажется, что его и нет вовсе. – Россь… – СССР хочет оправдаться любым возможным способом, мечтает отмотать время на 5 минут назад и не повторить самой страшной ошибки в жизни. И ему хочется ее утешить, но он боится и шагу сделать. Боится, что она убежит, – я… я не хотел, чтоб ты это так узнала… – Я… я тебе не родная… чужая. Чужая для каждого из вас, – тихий шепот выходит из женских уст.       И она уже не видит перед собой ни старенькую кухоньку, ни до смерти перепуганного отца, ничего. Опять белый туман, застилающий глаза и сознание. “Нет! Только не сейчас, пожалуйста!” – только и успевает подумать она, а потом снова видит перед глазами неизвестного ей мужчину, только… а неизвестный ли он? По голове начинают бить неизвестные обрывки воспоминаний, какие-то картины и странные эмоции. И видит она себя не здесь, а в каком-то роскошном жилище, и рядом с ней не СССР, а этот мужчина. С темными волосами и голубыми, как у нее, глазами.       А СССР стоит и почти не дышит. А потом видит, что дочь… словно связь с миром потеряла, взгляд был пустым и полным ледяного безразличия ко всему, что ее окружало. А потом у нее подкосились ноги, она упала без сознания. И это заставило его вновь подорваться, в надежде ее поймать… успел. И Союз глядит на бледное лицо и ненавидит себя.       Он укладывает ее на диван, бежит на кухню за нашатырным спиртом. Едва взяв пузырек, он сразу его роняет – рука дрогнула… кто бы мог подумать? И глядя на трясущуюся кисть, СССР понимает, что прежним его мир уже никогда не будет. Он быстро подбирает пузырек и бежит к до… к России. Он был плохим отцом, у него нет больше права называть это несчастное создание дочерью. И в скором времени она приходит в себя, медленно вертит головой и ощущает, как ее руки дрожат. Опять дрожь, которую она не может унять. Впереди будет тяжелый разговор. – Я вам чужая… – Послушай. Я согласен, что кровь – не вода, но ведь… мы столько лет прожили одной семьей. Дети тебя любят, неужели это, по-твоему, ничего не значит? – Я… полагаю, что я должна благодарить тебя, что ты не бросил чужого ребенка, а взял к себе, только меня одно интересует… кто мои настоящие родители? – Союз не ожидал такой адекватной реакции. Он и вправду ничего плохого не сделал. Просто у девочки шок, и она имеет на это право. – Я не знаю, – опять ложь, но ведь иначе никак… – во время революции такая неразбериха творилась, а тебя я нашел в одном из… – Из буржуйских домов? – перебивает его Россия, СССР столбенеет. – Что? – переспрашивает он, – с чего ты это взяла… откуда? – Не вникай. Я просто знаю… предчувствие, – и она пожимает плечами. – Ты такая маленькая была… я не смог тебя оставить. – Знаешь… а ведь это объясняет многие вещи, которые мне раньше были непонятны, – с тоской в глаза произносит Россия, приподнимаясь, присаживаясь на диван. – Например? – и СССР присаживается рядом с ней, пока она думает. – Во-первых, почему я не похожа ни на кого из вас. У вас веснушки, карие глаза, свтело-русые волосы. Я всегда замечала, что другая… однако, пыталась себя убедить, что генетика тоже уметь шутить… мало ли… но внешность – это последнее, что меня удивляло. Я только теперь осознала некоторые вещи: первая – это почему ты порой вел себя по отношению ко мне отстранено. Я тебя не виню, честно. – А вторая? – и Союз боится услышать то, что сейчас прозвучит. – Со мной все так, – Россия отводит взгляд, пряча лицо в коленях. – Что ты имеешь в виду? – Я всегда думала, что это аморально. Что такое чувствовать по отношению к родному человеку ужасно. И тот факт, что меня всегда тянуло к тебе… выходит, я не сделала ничего плохого… я нормальная. И я не должна стыдиться того, что люблю тебя…       Между ними была стена, которая по кусочкам рушилась последние несколько лет. А сейчас мужчина почувствовал, что от нее и следа не осталось. Нет никаких границ, никаких запретов и обязательств… но почему он чувствует себя поддонком сейчас? Заявление девушки едва не отправляет его в свободный полет с дивана, но он удерживается. Что? Что это значит? Как это понимать? Почему так сердце быстро бьется?       И вдруг все встает на свои места: девочка-умница – дома приберется, уроки у младших проверит, ужин приготовит, и после тяжелого дня напрягать не будет. А ведь дети так себя не ведут: дети бесятся, играют и постоянно шумят. Это нормально. А что с ней было не так? Она словно была ему все эти годы не дочерью, а верной женой. И СССР понимает, что опора у него все-таки была. И он не знает, как на это сейчас реагировать. Он ведь тоже несколько раз в мыслях давал слабину. Но он бы никогда, если бы она сама не…       И тело бьет дрожь, когда она кладет тоненькую ладонь ему на плечо. И секунды тянутся предательски медленно, пока они глядят друг на друга. Глаза в глаза. И это первый раз, когда Россия делает первый шаг. Первый поцелуй. И сердце бьется в бешенном ритме, и в еще более скором, когда она понимает, что отстранятся Союз не собирался. Если все и так было разрушено, то почему бы и нет? Должен ли он чувствовать за это вину? Непременно… но останавливаться сейчас не хотелось.       И целовалась она неумело и жутко неловко. Медленно. Да и Союз не поторапливал. И Россия поняла, что имели в виду ее подружки, говоря, что при встрече с тем или иным парнем у них просто отключались мозги. Она потеряла связь с разумом и никогда не думала, что целоваться так приятно. Она всегда чувствовала рядом с ним какую-то неловкость и неуверенность в себе, но сейчас она испытывала рядом с ним полную свободу. Свободу мыслей, свободу движений и свободу желаний.       И когда они отстраняются друг от друга, между лицами все равно остается расстояние в несколько жалких сантиметров. И Союз держит руки на талии девушки, а та на его плечах. И в глазах вопросы и бесконечные извинения. Однако нет сожаления. – Пиздец… – шепчет Союз, а Россия тянется за вторым поцелуем. И ему хочется кричать от этой неопределенности. Надо отказаться, отстраниться! Надо! Она молодая девчонка, ничего еще не понимает, а он взрослый мужик. Он должен был это прекратить… но не смог. И он вновь целует девушку, которую все эти годы выдавал за родного ребенка. И он должен был предположить, что простым поцелуем это все не обойдется. И в тот момент, когда он нависает сверху, когда сердце девушки уже готово вырваться из груди… слышится звук открытия входной двери.