О целительной силе искусства

Присцилла не пела. Горло зажило, она давно уже говорила, но все полушепотом, таким тихим, словно сама надеялась себя не услышать. Так было нельзя. Что не нужно, то само отмирает, а значит, следовало уговорить ее петь или хоть играть. Лютик и лютню ее оставлял неподалеку, и сам бренчал нарочито фальшиво, надеясь, что она не утерпит и вздумает показать ему, как надо, и тексты ее песен перевирал — мол, запамятовал, не напомнишь? Ничего. Ему впервые в жизни изменило красноречие: ну не знал он, как сказать ей, чтобы она не сдавалась, не запирала в себе рвавшееся наружу чудо, пела и была б все равно хороша, пусть и не такая, как прежде. Присцилла дремала, а Лютик негромко наигрывал на лютне, в уме подбирая и подбирая слова… Слова могут ранить, могут убивать, но нет слов серебряных, пылающих, ведьмачих. Есть только ведьмачий меч. Лютик играл яростно и бессловесно, дергал струны скрюченными, как когти, пальцами, терзая, раздирая на куски, и не было у него нужных слов, но и хорошо. Пусть эта кровавая тварь, этот монстр исчезнет и никто о нем не вспомнит. Поэт может убить только молчанием. И сам от него умереть. Когда-то ведь тоже чуть не остался без голоса, спасибо курвину джинну. А может, и теперь обратиться за помощью к Йеннифэр? Поди ее найди, Геральт и тот теперь невесть где, если Дикая охота его не… Струна громко и возмущенно загудела. Нет, хер вам, господа сеидхе, Дикий гон, народ ольх или кто вы там есть. Этого волка не загоните. — Ведьмаку заплатите… — напел он яростным шепотом, — чеканной монетой… Присцилла приоткрыла один глаз, против воли улыбнулась. — Только не эту! Лютик запел громче, театрально притоптывая в такт, и Присцилла спрятала голову под подушкой, но все равно он услышал ее смех. *** Поутру в спальне Присциллы не оказалось. Лютня ее, с досадой отметил Лютик, так и стояла в углу, ни за что ни про что наказанная… Он спустился в общий зал «Хамелеона» и еще с лестницы заметил Присциллу: она вяло мешала в тарелке назначенную ей мэтром Иоахимом пользительную и безвкусную кашу, зябко поджав под себя одну босую стопу, а второй чуть притоптывала по полу и тихо — совсем-совсем тихо, но все-таки да! — напевала: —… чеканной монетой, чеканной монетой… Лютик стоял на лестнице незамеченный и думал, что никогда еще не слушал свою песню с большим удовольствием. Даже в своем собственном исполнении.