succesful acquaintance

— Это еще кто? — Сетт кивает в сторону сидящего в конце стойки человека. Несмотря на то, что по вечерам здесь всегда забито, вокруг незнакомца ни души. Все посетители предпочитают плотно жаться за столами, нежели составлять ему компанию. — Фанатик, вестимо, — раздраженно отвечает бармен, по совместительству хозяин питейного заведения. Сетт внимательно смотрит на нарушителя спокойствия. В полумраке ничего толком не видно, но ничего такого пугающего он не находит. С виду весь какой-то хлипкий, замотанный в кучу переливающихся тряпок c побрякушками, сидит так, словно палку проглотил, ровненько, руки на коленях держит, к своему стакану даже не притронулся. Будто не выпить пришел, а на собрание каких-то школяров. Одежда выдает в нем не местного, но это все еще не повод шарахаться от него, как от чумного. Единственное, что может смущать — целый арсенал весьма необычного оружия за спиной (и как только не сгибается под весом всех этих пушек?). Но здесь у каждого первого есть хотя бы нож за поясом, так что и тут неясно. — А почему фанатик-то? — любопытствует Сетт, продолжая рассматривать посетителя. — Да слез он с этой горы, Таргона, — кривится бармен. — Они же там все… Поехавшие в своих храмах. И чего его сюда занесло, сидел бы там и дальше! Он не старается даже понизить голос, но необычный посетитель даже если и слышит нелестные комментарии в свой адрес, то виду не подает. — А как ты понял, что он храмовник? — Сетт ни разу в жизни не был на Таргоне, только слышал какие-то смутные истории, вроде там и правда поклоняются то ли Солнцу, то ли Луне, то ли и тому и другому сразу. И что могло заставить кого-то подобного прибыть на берега Ионии, не имел ни малейшего представления. — Рожа у него изукрашенная, распугал ей тут всех. Сетт наклоняется в сторону, чтобы попытаться увидеть, что же не так с лицом незнакомца. С такого ракурса почти не разглядеть, но, кажется, у него на лице действительно нарисованы какие-то узоры. — Ты бы с ним того… По-свойски разобрался бы? — заискивающе предлагает бармен, подвигая по стойке полную кружку эля. — Ты же наш… Босс! Против этого попереть никак нельзя. Местные его ценят и очень жалуют, и нужно считаться с их пожеланиями. — А он что-нибудь сделал? — интересуется Сетт. Все-таки просто так, без причины, он на людей не кидается, даже если кулаки чешутся. Неправильно это. — Ничего, — с явным сожалением отвечает бармен. — Сидит сычом, молчит, ни слова не проронил. Даже когда воду свою заказывал, пальцем в доску ткнул, а не как нормальные люди, — он явно крайне недоволен еще и тем, что загадочный посетитель мало того, что сократил часть клиентуры одним своим присутствием, так еще и прибыли никакой не принес. — Ладно, беру его на себя, — соглашается Сетт, хватая свою кружку и вставая с места. Таргонец практически никак не реагирует, когда рядом с ним садятся. Только слегка поворачивает голову, чтобы наградить быстрым взглядом, и снова утыкается взглядом в стену. Благо, если б там хоть какая картинка висела, так нет же, пялится на пустые доски. — Ты не очень нравишься местным. Тот только неопределенно пожимает плечами, мол, я и не стремлюсь кому-то нравиться. А вот со стенкой у него явно какая-то прочная связь успела зародиться, ей-богу. — Ты начнешь не нравиться и мне, если продолжишь в том же духе. А это, в свою очередь, не понравится тебе, — Сетт не угрожает, а просто предупреждает, что такое невнимание к его статной персоне чревато. Наконец незнакомец поворачивается. Делает он это крайне медленно, словно ему платят за каждое лишнее движение, и немигающе смотрит на Сетта. Что, в свою очередь, дает нормально рассмотреть его в ответ. Лицо у него кажется почти белым, видимо, из-за черных, будто обмазанных смолой, волос, и тех самых узоров на коже. Через правый глаз нарисован какой-то полумесяц, а снизу еще полоса на подбородке. И… — У тебя что, губы накрашены? — спрашивает первое, что приходит в голову, Сетт. — Или что это? — уточняет он, показывая на свои, которые он не марает никакой краской. В ответ он получает только недоуменно изогнутую бровь. — Ладно, неважно, — обрывает себя он, понимая, что это крайне неудачное начало для разговора. Обычно на этом моменте он уже либо братается с собеседником, либо его бьет, зависит от ситуации. А тут хрен знает что. Таргонец считает на этом разговор оконченным и решает вернуться к созерцанию стены. — Так, начнем сначала, — Сетт кладет руку ему на плечо и разворачивает к себе. Незнакомец не слишком приходит в восторг от предложения начать все сначала, но вариантов у него особых нет. Он устало закатывает раскосые глаза и ловко выворачивается из захвата, но уже не пытается уйти от разговора. Сидит все так же прямо, сложив руки на груди, однако, лицом к собеседнику. Тот удовлетворенно кивает и победно отпивает из своей кружки. Хорошо пошло! — Меня, кстати, Сетт зовут. Ну или Босс, кому как больше нравится, — решает представиться он, как воспитанный человек. Молчание в ответ напрягает, потому он услужливо подсказывает: — Может, скажешь свое имя? Таргонец только неопределенно ведет плечами, что можно одинаково расценивать как «Не твое дело», так и «Я забыл». Тяжко с ним будет, нужно еще выпить. — Ладно, — деланно-податливо соглашается Сетт, чувствуя зарождающийся нездоровый азарт. Во что бы то ни стало нужно вытянуть все, что можно, и что нельзя. Он не глядя машет куда-то за спину, подавая знак бармену, что нужно будет обновить. — Ты мне его еще скажешь, просто не сейчас. Незнакомец почему-то кривит губы в подобии улыбки, словно услышал что-то весьма забавное. — Ты же не на арене драться собрался? — с подозрением спрашивает Сетт самый интересующий его вопрос. Почему-то чистить рожу этому тощему парню совсем не хочется, разве что слегка. Для проформы. На заданный вопрос собеседник отрицательно качает головой. — Тогда что ты тут забыл? Вот теперь это точно значит «Не твое дело», настолько хмурый взгляд у таргонца. Сетт продолжает сыпать вопросами, в качестве ответов получая только очень неоднозначные жесты и взгляды. Причем часто они направлены куда-то в сторону, словно они предназначаются еще кому-то, хотя рядом никого больше нет. И это в некоторой степени уязвляет. Вторая кружка эля подходит к концу, вместо третьей бармен приносит сразу две. И не очень ясно: то ли он это сделал, чтобы облегчить страдания Босса от сеанса странного общения, то ли все же этот молчаливый (и тем самым очень интригующий) посетитель бара решил заказать что-то, соответствующее заведению. Видимо, все же второе, потому что незнакомец подвигает эль к себе и подозрительно к нему принюхивается, не решаясь отпить. — А чего это ты все время молчишь? — наконец интересуется Сетт, с запозданием понимая, что давно следовало задать этот вопрос. Таргонец смотрит на него с некой долей жалости. Он снова отводит в сторону взгляд, и на некоторое время застывает, как статуя. Долговато он думает над ответом на такой простой вопрос! Хочется схватить его за плечи и трясти, как яблоню, или к стенке приложить, на худой конец. Сетт наблюдает, как собеседник, так и не отпив из своей кружки, ставит ее обратно на стойку и подносит руку к лицу. Сначала он касается пальцами своих губ, потом указывает на горло и перекрещивает руки. — Блять, — только и может сказать Сетт, хлопая себя по лбу. — Я битый час издевался над немым парнем, замечательно. Незнакомец как-то особенно шумно вздыхает, прикрывая ладонью рот. Скорее всего, это он так смеется. Становится почему-то даже слегка стыдно перед ним. Однако тот не чувствует себя ущемленным, его, видимо, очень повеселили эти попытки вести односторонний разговор. Он даже как-то светлеет, что ли. Берет-таки свой эль, отпивает, чуть морщась, и пытливо смотрит, будто чего-то ждет. — Извини, что ли, — вздыхая, говорит Сетт. — Я думал, ты просто выделываешься. Таргонец снова закатывает глаза, тем самым подразумевая, что этого недостаточно. Значит, ему нужно что-то другое. Он продолжает пялиться, даже поощрительно взмахивает свободной рукой, мол, вперед, я весь в ожидании. — Понятия не имею, что тебе надо, — признается Сетт. — Ну вряд ли ты хочешь в качестве извинений послушать историю моей жизни, раз я пытался трясти с тебя твою. Собеседник, однако, благосклонно кивает. А еще указывает пальцем на свою кружку, намекая, что счет за Боссом. Наглеет парень просто на глазах. Таргонец оказывается просто идеальным слушателем, хотя бы потому, что не перебивает. В процессе рассказа (слегка приукрашенного в некоторых местах, но это исключительно для того, чтобы было интереснее!) он иногда кивает или вопросительно приподнимает брови, когда требуются уточнения. Правда, периодически он все равно отъезжает в какую-то иную реальность, начиная смотреть мимо Сетта, но это уже не особо того раздражает. Этим он определенно заслуживает еще дармовой выпивки. Кружки стремительно пустеют, а вот место вокруг заполняется. Посетители уже не боятся странного храмовника, раз его «взял на себя» Босс, и потихоньку просачиваются на соседние стулья за стойкой, чем безмерно радуют бармена. И почему-то невероятно напрягают Сетта, хотя обычно он прекрасно себя чувствует в толпе, наслаждаясь обществом и вниманием. Впрочем, таргонец тоже начинает ощущать себя неуютно, с неприязнью покашиваясь на местных выпивох. Что ж, наверное пора заканчивать. Хотя есть еще один вариант. Сетт замолкает и испытующе рассматривает своего уже вполне себе спутника. Для себя он определился еще где-то в середине «беседы», что не прочь потрогать полосы на лице храмовника, и, возможно, не только пальцами. И не только полосы, если уж совсем честно. Остается выяснить, красноречивые томные взоры таргонца в сторону ушей (никто не может перед ними устоять!) всеми обожаемого Босса — это последствия двух неполных кружек эля или признак взаимной заинтересованности в определенном плане. Как личность весьма прямолинейная, Сетт не считает нужным долго мяться и вытанцовывать на пустом месте, особенно при уже соблюденных приличиях. Ну, а что: весь вечер развлекал, выпивку купил, что там еще нужно? Другим обычно и того не требуется. Он наклоняется вперед, к собеседнику, и негромко, чтобы его слышал только объект интереса, предлагает: — Если ты никуда не торопишься, утро можешь встретить вместе со мной. Брови таргонца ползут вверх, выражая непонимание. Он несколько раз моргает и глядит с каким-то отчаянием, требуя пояснений более доступным языком. — Перепихнуться хочешь? Он оставляет пустую кружку в сторону и отстраняется назад, одаривая Сетта недоверчивым взором. Его пальцы нервно сминают тонкую ткань какого-то подобия шарфа, свисающего с плеч. Не верит услышанному или же размышляет, насколько щедро такое предложение. Он наклоняет голову и прищуривается, как критик-профессионал, который готовится вынести вердикт. Сетту не надо из себя что-то корчить, но он неосознанно расправляет плечи и широко улыбается, давая по достоинству себя оценить. Неизвестно, сыграло ли это какую-то решающую роль, но таргонец приподнимает уголок губ, что в его исполнении означает чуть ли не высшую степень довольства, и согласно кивает. Терпеливо ждет, пока Сетт расплачивается, и все с тем же подобием снисходительной улыбки наблюдает за тем, как из бара выбегает мальчишка-посыльный с поручением передать матери Босса, что тот сегодня не появится и можно его не ждать. Наконец он поднимается со стула, оказываясь выше, чем можно было предположить, и спокойно идет вслед, не заботясь о чужих взглядах. В Ионии нравы весьма свободные, никто не осуждает, только понимающе посмеиваются, но таргонцу, кажется, в любом случае плевать настолько глубоко, насколько это возможно. — Тут, конечно, не дворец, — предупреждает Сетт, впуская гостя в небольшую комнату, снятую в районе неподалеку специально для такого рода времяпрепровождения. — Но, боюсь, если я приведу тебя к моей маме, утром мы очнемся у свадебного алтаря. Думаю, мы оба не хотим, чтобы все так закончилось. Таргонец беззвучно хмыкает, соглашаясь, без особого интереса скользит взглядом по помещению, где основную площадь занимает кровать, и неспешно принимается избавляться от своего оружия, заботливо складывая его в углу. Покончив с этим, он вынимает из-за пазухи небольшую фляжку, откручивая у нее крышку с явным желанием к ней приложиться. — Эй, постой, — почти оскорбленно говорит Сетт, наблюдая за этими манипуляциями. — Тебе не нужно быть в хлам упитым, чтобы получить удовольствие! Если тебе не хочется, просто нужно было отказаться, я бы не стал рыдать, уж поверь. За время недолгой прогулки по ночной прохладе алкоголь в его голове уже почти полностью выветрился, оставив за собой только легкий налет веселья, исключительно для настроения. И, честно сказать, от потенциального партнера Сетт ожидал того же. Однако храмовник начисто игнорирует замечание, делая жадный глоток. Он морщится, словно там налита перечная настойка, и быстро закручивает флягу, пряча ее на место. — Никак не привыкну к этому вкусу. Голос у него очень тихий и чуть сиплый. — Так ты не немой! Сетт чувствует себя по меньшей мере обманутым. Да не будь этот парень таким молчаливым, не зацепил бы, как пить дать. С другой стороны… Ну, не выгонять же его. Физиономия у него все еще вполне себе ничего, да и в остальном должен быть неплох. — Только до утра, — говорит тот, не подозревая, что он отсутствием своего любопытного дефекта только что понизил себе рейтинг на пару пунктов. — Просто мне не нужны свидетели. — Это как? Интрига снова начинает набирать обороты. Таргонец стягивает со своих плеч шарф, картинным жестом отправляя его за спину. Он довольно кисло смотрит на Сетта, понимая, что сам себя вынудил говорить, а это действие ему в целом очень не нравится. Он все еще очень тихий и немногословный, но его объяснений вполне хватает, чтобы с нервным смехом сесть на кровать, прикладывая руку к лицу. — То есть ты пьешь какой-то яд, чтобы иметь связь с каким-то там лунным измерением, где сидит твоя сестра, и в плату за это теряешь голос, так? — уточняет Сетт. Получив согласный кивок, он продолжает: — А если тебе нужно прервать эту связь, ты пьешь противоядие, и снова начинаешь говорить. Охренительная история. Храмовник пожимает плечами. За это время он уже успел почти полностью раздеться, и под цветными тряпками оказывается не таким уж и тощим. Во всяком случае, схватить его в охапку и тащить к мамуле, откармливать, не слишком хочется, но все равно ему не помешает, если честно. А многочисленные шрамы, особенно на руках, выглядят так и вовсе очень заманчиво, хотя на девушках подобные «украшения» обычно совершенно не смотрятся. — Так вот почему ты постоянно в астрал откатывался и пялился в пустоту, — скорее сам себе говорит Сетт, небрежно скидывая на пол жилет и оставаясь в одних штанах. И не без удовлетворения ловит на себе весьма плотоядный взор. — То есть все это время с нами еще была твоя сестра. И как я ей? — он не может сдержать довольно неуместное любопытство. Таргонец очень тяжко вздыхает. — Ты ей понравился. Она сказала, что ты наверняка можешь вскопать половину Таргона за раз, и поэтому она одобряет. — Это я умею, — соглашается Сетт. И не без содрогания вспоминает десяток теплиц во дворе у матери. — Но это не повод заставлять ее смотреть. Точнее, позволять. Сетт смеется. А там девица совсем не промах. — Слушай, мне вот еще что интересно. А разве ваша вера вам позволяет, ну… — он делает характерное движение бедрами, поясняя. — Ты не нарушаешь какие-нибудь заповеди, даже просто находясь здесь? Храмовник кидает взгляд в окно, как раз на ехидно выглядывающую из-за облаков луну. — Я Лунари, а не монах. Это другое. Уточнять больше ничего не хочется, да и партнер всем своим видом показывает, что запас слов на сегодня исчерпал. Остальные будут за отдельную плату. Первым делом того, разумеется, интересуют уши. Как и всех людей. Сетт не против, он всегда этим беззаветно пользуется, поэтому даже услужливо склоняет голову. Попытки проверить наличие хвоста он воспринимает также с привычным смешком, не противясь прикосновениям и щедро делясь своими. Но вот когда таргонец решает заглянуть к нему в штаны, оттянув пояс, и долго туда пялится с нечитаемым выражением лица, Сетт не выдерживает. — Что ты хотел там найти? — Скорее, опасался найти там что-нибудь... Вастайское, — отвечает храмовник, облегченно выдыхая. Даже интересно, чего он успел себе напредставлять. Но спросить уже не удается, а потом и вовсе не до болтовни: рот занят совершенно другими вещами. В основном, конечно, у таргонца, причем на исключительно добровольных началах — наверное, очень боится, что его снова заставят говорить, и тем самым пресекает саму возможность. Но, оказывается, он все же умеет издавать громкие звуки. Точнее, он совершенно нецензурно вопит, обнаруживая смазанный отпечаток полумесяца на простыне. Причем лежа в нее уткнувшись лицом, он ничего против не имеет, даже только за. И вообще, он что, надеялся до утра сохранить весь свой боевой раскрас на месте? На губах у него уже давно ничего нету, только невнятный след на подбородке. И да, эти Лунари совершенно точно не монахи. Если там все такие, то наверняка они всем храмом оргии религиозные устраивают по специально выделенным дням, с такой-то энергией! Похоже, что лунный свет дает своим служителям не только неутомимость, но и полное отсутствие стыда, приправленное немалой фантазией. Сетта такое положение вещей более, чем устраивает: чтобы его измотать, нужно очень постараться, а смутить так и вовсе нельзя. Разве что рассмешить попытками показать все свои идеи и пожелания жестами; и за это же получить кулаком в челюсть. Выдыхается таргонец только к утру, и для такого тщедушного (по сравнению с самим Сеттом, конечно) создания, в спящем виде занимает возмутительно много места на кровати и всячески сопротивляется попыткам сдвинуть его ближе к краю. Да и потом облепляет, как морская звезда, не отодрать, хотя не то, чтобы кто-то против. К полудню Сетт просыпается в гордом одиночестве, и сперва ему кажется, что все произошедшее было весьма экзотическим и горячим сном. Однако смятые простыни в уже засохших пятнах и следах краски говорят об обратном. Виновник, однако, еще не спешит удаляться, а стоит возле окна уже в полном обмундировании, даже пушки свои пособирал и по себе развешал. На лице у него свеженарисованные темно-фиолетовые полосы, правда, не такие ровные, как были вчера. — О, ты не сбежал, — констатирует Сетт, садясь на постели и приглаживая волосы. Он опускает взгляд вниз и не сдерживает уважительного присвиста. Мама дорогая, такого многообразия следов прошедшей ночи на нем еще никто не оставлял! Что творится на спине так и вовсе загадка, но там наверняка картина не хуже. — Не имею такой привычки, но мне и правда нужно идти, — таргонец держит в руках фляжку, но не ту, к которой прикладывался вчера. Значит, это и есть тот яд, про который он говорил. Сейчас он его выпьет и лишится голоса. — Эй, притормози, — говорит Сетт, поднимаясь. Поисками одежды он себя не утруждает, стесняться точно некого. Трусы нашел, и ладно. Он с удовольствием потягивается, отмечая на себе все еще заинтересованный взгляд, и подходит ближе. Храмовник вопросительно приподнимает бровь. — Как тебя зовут? Да, очень своевременный вопрос, сказать нечего. — Афелий. — Я же говорил, что ты мне рано или поздно скажешь! — победно ухмыляется Сетт, про себя проговаривая имя и запоминая. В ответ на это Афелий только в очередной раз закатывает глаза и едва ли не присасывается к своей фляге. Стоит несколько секунд неподвижно, привыкая к ощущениям, затем его взгляд предсказуемо уезжает в сторону. — Передавай привет сестре. Афелий кивает, пряча фляжку за пазуху. Наверное, это означает, что ему тоже шлют наилучшие пожелания. — Если еще будете в этих краях, не шляйтесь по барам и не напрягайте народ, — дает напутственный совет Сетт, ни капли не обижаясь, что ему не предлагают поцелуй на прощание. Снова смазанную краску ему не простят. — Лучше сразу к Боссу, — добавляет он, закрывая за уходящим гостем дверь. И что-то подсказывает, этим предложением обязательно воспользуются. fin