choke on 'em

Он не улыбается, когда смотрит на нее. Он, впрочем, почти никогда не улыбается. Это что-то из тех вещей, которые он не может себе позволить - заоблачные цены. Улыбки обойдутся ему так же дорого, как когда-то обошлась Ру. У него между прожилок в глазах – криминальный послужной список. Он лишь только давиться чувством, которое начинает гнездиться внутри. Он скручивает бланты. Чувство не пропадает. Складывает деньги, куда менее бережно, чем раньше – все еще давит внутри. Его тошнит почти от этой тяжести, на самом деле. Что-то начинает опутывать его внутренности, каждый раз, когда она появляется. Это необъяснимое что-то, дикое, почти физическое: на языке чувствуется горечь, как будто там растворяется амф. Фез оплетает сердце самостоятельно – сеткой-рабицей – для безопасности, и вздыхает, потому что ее силуэт, тонкое отражение в сотнях пыльных стекол, видно издалека. Все ее движения – фантомные, и какие-то, будто бы на настоящие. Воздух вокруг нее наэлектризован, почти шипит. Она Фезу чувствуется, как кислота. *** Лукреция тоже не улыбается. Куда там. От ее формы с Лас Энчинас мало чего осталось – она вообще сама на себя не похожа. Она не завивает больше волосы, не подводит глаза. Скорее прячет их, чтоб не видеть лица прохожих, и только в зеркале еще виднеется то, что раньше казалось красотой. В воспоминаниях – хайлайтеры и глиттер, дорогие безделушки. В воспоминаниях – корона, которую она носила заслужено, даже если волосы не украшало ничего, кроме резинки. А в зеркале – факты, и то, какое усталое у нее лицо уже не скрывает даже наспех закинутый в чемодан консилер. Она водит поломанным ногтем по поверхности стола. Нельзя сказать, что она сожалеет – это и впрямь было бы на нее не похоже. Там, в Испании, ей нечего было больше делать, разве нет? И каждый шаг, что она делала по коридорам школе, был словно ходить на шпильках, когда один каблук поломан. Каждый вдох – что-то вроде глотать чистый спирт. Правда, в Америке не лучше. Они с Валерио живут в одном доме. («Отец убьет нас, если узнает». «Он не узнает, потому что не хочет этого знать. Кому как не тебе знать, что такое избегать правды, сестричка»). Он не трогает ее, а она молчит, когда он покупает наркоту. В каком-то смысле теперь их отношения еще более дисфункциональные, чем они когда-то были. Когда-то: в то время, когда у нее не болели от улыбок зубы. Когда-то: когда притворяться было так же просто, как накрасить губы. Она раньше скривилась бы, если б попала в такое место, да. Но сейчас ее пальцы привычно сжимаются на пакетах, с другой руки легко выскальзывает пачка банкнот. («Кто хочет быть счастливым, если ты можешь быть лучшим?»). Лукреция продала бы все свои школьные дипломы за то, чтоб почувствовать себя… Хуйня. Она не поняла бы, что такое счастье даже если бы его размазали ей по лицу. Она бы хотела почувствовать себя хотя бы не такой загнанной. Не такой пустой. А ее максимум – это электрический ток между пальцев и то как иголками покалывает затылок, когда она смотрит Фезу в глаза. *** Когда он закрывает глаза, под веками собираются слезы. Это куда более распространенное явление, чем когда-то казалось. Когда-то: привычка говорить абстрактно осталась у него с детства. Конкретика всегда убивала любой восторг. У Феза в голове такой пиздец, что Ру, наверное, поехала бы крышей раньше, чем успела бы моргнуть. У него между нейронами пищат мониторы, которые поддерживают его бабушке жизнь. Он боится спросить у нее, нужна ли кому-то такая жизнь. Смешно, но такая, как у него, похоже, даже хуже. Иногда он перестает понимать, кто за кем присматривает: он за мелким, или мелкий за ним. А иногда он переводит взгляд не в то сторону и видит больше, чем надо бы, потому что его мозг фиксирует вещи, которые ему вовсе не нужны. Потому что он обдолбан шесть случаев из десяти, но как бы там ни было вся его тюрьма – это люди, что его окружают. И его же рассудок. *** Она целует Натаниэля Джейкобса и это, возможно, первый случай, когда он не смотрит на Мэдди исподлобья. Его руки обнимают Лу невесомо, почти что нежно. Фез не может его в этом винить. *** Она целует мальчиков, чтобы что-то почувствовать. Всегда так было. (Потом чувствует слишком много всего.) От Гузмана подкашивались коленки, потому что все было впервые. Она даже немного смущалась поначалу, пальчики на ногах сжимались, ведь когда-то ей было четырнадцать и она думала, что влюблена. Когда-то: до того, как ее променяли на посредственного качества товар. Для Лукреции это было все равно что сменить новый iPhone на Huawei. Но она научила себя думать, что таким как Гузман, видимо, айфоны просто не по карману. От Гузмана Лукреция научилась не верить всему, что чувствует ее тело, даже если со временем рамки между ним и тем, что называют в простонародье душой, тускнеют. И теперь, когда она о нем вспоминает, не сжимаются даже кулаки. Валерио был и комфортом, и опасностью. Чем-то, что у казалось несовместимым и нереальным, поэтому так привлекало. («Ты сама начала эту игру».) Это была правда. Поэтому от Валерио она научилась, что она не всегда права. Но это было когда-то. Когда-то: до того, как ее брата пришлось дописать в графу «предатели» наравне с половиной той ублюдской школы. («Ты испортил мне жизнь, и не смотри на меня так, будто этот факт когда-то что-либо изменит». «Твоя жизнь и без того была полным дерьмом, Лукреция. Я лишь пролил тебя на это свет». «Катись-ка ты к черту, Валерио». «Открой свои ебанные глаза».) *** Взгляд Нэйта зафиксирован на ней так пристально, как будто она – одна из тех детских картинок, где ты битый час пытался разобрать, что там нарисовано, то приближая, то отдаляя изображение. Она не похожа на Мэдди никак: она не будет ни истерить, ни плакать, ни улыбаться улыбкой слаще чем мед. У нее из эмоций – одно презрение, и то немного тусклое. От ее взгляда уже не знобит. Он не чувствует удовлетворения от мысли о том, чтобы заставить ее плакать. Или улыбаться. Он целует ее, и злость, накопленная за такое долгое, долгое время куда-то испаряется. Под неоновым светом на тупой наркоманской вечеринке, он как будто становится целым впервые в своей жизни. От Лукреции Нэйт научился, что все настоящее, искреннее и цельное – мимолетно. *** Проходит время. Фез видит, как меняются цвета на улице как будто бы у него вместо глаз – широкоугольные камеры. Желтая, цвета мочи, на самом деле, осень сменяется молочной зимой: снега почти нету, людей на улице тоже. Фезу спокойно, потому что вот уже год как под его дверью ни разу не скрипел конченный велосипед Ру. (Он скучает за ней так, как можно скучать только за частью своего тела). Под его магазином (ну, метра три от его магазина), на лужайке, начинает прорастать трава, но изумрудный блеск, как в детстве казалось, в ней больше не просматривается, как бы сильно Фез не пытался настроить фокус. У него с каждым месяцем все меньше и меньше наркотиков: в крови и на руках. Он ждет лета, чтоб наконец-то тепло разлилось по его телу не от припрятанной под подушкой бутылки водки. Как бы он не старался, забыть не получается. Где-то между всего этого калейдоскопа цветов, яркими вспышками появлялась Лукреция. То, что она на самом деле просто разлитая красная краска на абсолютно чистом и свежем полотне, он понял только потом. *** Впервые за долгое-долгое время, она целует кого-то жадно. Ведь Фезу, наверное, еще только предстоит ее чему-то научить. *** Он не сразу бы понял, что есть что-то лучше фентанила. Но ведь ему не так сильно нужна была тишина. Все, что связано с Лукрецией – громкое, наоборот, оглушающее даже. Он целует ее часто, по факту, везде, где может достать. Его губы касаются ее лба, щек, губ, шеи, рук, и тепло возникает только после контакта. Лукреция холодная, как айсберг. И такая же бледная, особенно в свете неоновых ламп, которые он лишь только недавно установил в комнате, Бог знает зачем. Она выглядит как картинка с тамблера – те самые, где девочки обмотаны в гирлянды, даже немного лучше, потому что она настоящая. Хотя вот в этом-то Фез как раз-таки не уверен. У него до нее никого не было. Но даже если б были, это б не считалось. Он целует ее между ног. Он не сразу понимает, что именно это – лучше фентанила. *** - Тебе нужно побриться. Ты выглядишь нелепо. Фез кивает. Они почти не разговаривают, поэтому на ее ремарки он редко отвечает. Его глаза всегда смотрят в одну точку, как в церкви. Она никогда не отвечает на этот взгляд. Он шутит, что в тот день, когда она его наконец-то заметит, наступит конец света. - Я, кстати, уезжаю из этой ебанной дыры, наконец-то. Конец света настает быстрее. *** Под колесами оранжевой Камаро поднимается пыль. Лукреция давно хотела купить что-то такое же яркое, как солнце *** Фез думает про Ру, когда фентанил тает у него на языке. Он не может вспомнить, что было этого лучше когда-то. Когда-то: потому что привычка говорить абстрактно возвращается. А Лукреция – нет.