Пора завязывать с этим дерьмом

— Направо, Морти! Теперь налево! А теперь разгонись до трёхсот и резко на себя! Наверно, пройдёт не меньше сотни лет прежде, чем Морти перестанет сниться всё это — как, выжимая последнее топливо, он ведёт их корабль, уворачиваясь от вражеских пушек, пока Рик, отстреливаясь, параллельно мастерит на коленке атомный дезинтегратор, как от вражеского флота остаётся лишь воспоминание, а они сами — издёрганные, побитые, неделю не спавшие — возвращаются на планету заказчиков. Обмен совершён, на шее у Рика болтается вожделенный кусок поляризованного алмаза, а аборигены прячут за сто замков свою дурацкую, вновь обретённую реликвию. Советники вождя потрясают своими копьями, распевая хвалебные песни, а потом их ведут на ритуальное празднование с возлияниями, танцами и употреблением психоактивных веществ. Они отказываются от веществ, как могут, ссылаясь на строгость своей религии, и вождь им верит, разрешая Рику пить спокойно из его фляжки, а Морти налив самого обыкновенного пива. Но у двоюродного брата вождя, потомственного шамана, своё непоколебимое мнение о том, как должны проходить ритуальные празднования, и он окуривает героев без спросу магическим дымом из своего вырезанного из местной тыквы кадила. Магический дым прочищает мозги, дарит бодрость всему телу, они водят хоровод вокруг костра, взявшись за руки, с благодарными аборигенами и их прекрасными сёстрами, и видят глаза друг друга сквозь багряные языки пламени. И, когда костёр гаснет, и шаман благословляет племя на сон и совокупление, героев уже и след простыл — наверное, делят ложе с дочерьми старейшин, догадывается шаман и переглядывается с братом — ради отвоёванной реликвии они готовы не то, что дочерей старейшин подложить под своих героев, они сами готовы под них лечь. А герои делят ложе друг с другом. Потому что это естественно, потому что они родились, чтобы заниматься этим вместе, но за все эти грёбаные годы, которые они знают друг друга, никто не додумался окурить их магическим дымом, чтобы они потеряли свой страх и свои сомнения и решились наконец притронуться друг к другу. Рассвет беспощадно прогоняет сон вместе с остатками волшебного дыма. Заснув в объятиях друг друга, они и просыпаются так же. И ни один из них не орёт и не швыряет на пол ни в чём не повинную посуду, осознав, что произошло ночью. Когда-то это должно было случиться, и никто из них не виноват, виноваты чёртовы магические грибы и законы их чёртовой Вселенной, распределившей всех попарно. И сейчас они просто собирают свои шмотки, устилающие пол гостевой хижины, и валят к своему кораблю, не желая встречаться с чересчур гостеприимными хозяевами до отлёта. Самое идиотское — они даже не помнят ничего. Если бы не следы засосов по всему телу у обоих и не мокрое пятно под задницей у Морти, можно было бы подумать, что они просто всю ночь обнимались. Говорят, что, соприкоснувшись метками, можно прочитать мысли своей родственной души. А они и так видели всё в глазах друг у друга. Морти, четырнадцать лет живший, не зная, что у него есть дед-учёный, увидев его на пороге, сразу же понял, кто это. И потом, когда он извинялся перед дочерью за то, что бросил её — четырнадцать лет назад — Морти знал, почему он уехал. И, пожалуй, он был благодарен. Быть второй половинкой для своего дедушки, будучи при этом сопливым ребёнком — тот ещё подарок судьбы. Даже несмотря на то, что, когда его дед вернулся, ему наконец-то стало нормально. Не охуенно, как его папе и маме, не здорово, как Саммер с её бойфрендом, а просто нормально. Он наконец-то увидел, что тоже кому-то принадлежит, увидел ту руку, к которой тянулся его поводок. Почувствовал себя целым, а свою жизнь — имеющей смысл и чуть менее херовой. И, хоть его дед никогда не говорил с ним об этом, Морти знал, что ему тоже становится легче, когда он приходит. Сперва он не решался мешать ему, но потом осмелел и даже таскал иногда отвёртки. Он видел, как бесится Джерри на его подколы, как обижается Бет за насмешки над её мужем, но он также видел за этим любовь Рика к своей дочери и уважение к выбору её судьбы. Он слышал все его злобные, циничные шутки и понимал, что за этой злобой скрывается ненависть к себе — ведь нельзя быть довольным собой, когда знаешь все тайны Вселенной. Он смотрел, как Рик бухает и торчит, но не осуждал, потому что альтернативой этому неторопливому угробливанию здоровья могло быть только поспешное угробливание жизни. — Возьми меня с собой, — попросил Морти однажды, глядя, как Рик забирает со стола ключи от тарелки. Вдруг он больше не прилетит? Вдруг ему надоест жертвовать чем-то — свободой, или своей адреналиновой зависимостью, или весёлыми вечерами с друзьями-инопланетянами — ради этой их недо-близости? Вдруг его просто убьют где-нибудь, а Морти даже не узнает, в каком измерении валяется труп его соулмейта? — Не забудь пристегнуться, пёс. С тех пор Рик не улетал без него. Он мог нажраться прямо в космосе и оставить Морти наедине с активированной нейтрино-бомбой. Мог нажраться в паре метров от чудовища, пожирающего его внука, и решить, что пора разнести ему башку, когда Морти уже прощался с жизнью. Мог хохотать ему в лицо, опаляя своим перегаром, над его переломанными — из-за Рика, конечно — ногами. Мог оставить его на другой планете и вернуться через несколько часов, делая вид, что задержался всего на пять минут. Но Морти всё равно каждый раз летел с ним. Он бы предпочел подохнуть по его вине, чем гнить в одиночестве дома, мучаясь от разлуки. — Я, я бы давно покончил с собой, пёс, ес-если бы мне было плевать на то, что станет потом с твоей жизнью, маленький ты кусок дерьма, — сказал ему как-то Рик перед тем, как сползти на пол в какой-то космической забегаловке, уделавшись парой литров воняющего ацетоном пойла. Морти терпел несколько дней, а потом припёрся к нему в гараж и сказал, остановившись за его спиной: — Покажи свою метку... пожалуйста. — С чего ты взял, что она у меня есть? — немедленно отозвался Рик, повернувшись и уставившись на него, как всегда, бесстрастно, будто разговаривал с голограммой. Покачав головой — вот ведь упёртый старик, одной ногой стоя в гробу и то, наверно, не перестанет отрицать очевидное! — Морти просто взял его правую руку, ту, в которой он обычно сжимал оружие или портальную пушку, и развернул ладонью вверх. Среди шрамов, покрывавших отнюдь не чистую кожу, нелегко было разглядеть похожую на иероглиф или на случайное переплетение линий букву «М». Глянув Рику в глаза, Морти поднёс его ладонь к своему лицу и прижался губами. Резкий вдох и попытка вырвать руку сказали ему больше, чем сотни страниц текста, найденного им в интернете. Подняв глаза на деда, следя за его реакцией, Морти погладил метку пальцами. Рик закрыл глаза и вздохнул, слегка хмурясь, и Морти спросил, не переставая гладить: — Это... это приятно? — Это... охуенно, — пробормотал Рик, а потом отнял руку. — Какого хера тебе нужно, Морти? — Я... я не прошу тебя сделать мне так же. Я просто... просто хочу знать, о чём ты думаешь. — Ты и так знаешь всё, Морти. Но Морти снова взял его за руку. Ему было всего шестнадцать, он начитался очень умных книг и очень глупых, совсем запутался и должен был хоть в чём-то разобраться. Он уже не помнил, как узнал о своей метке, как ему удалось скрыть её от всех. Он понятия не имел, как и когда она появилась. Иногда ему казалось, что она была у него всегда, как клеймо, которое ставят при рождении особо породистым жеребятам. — Я заходил к тебе, — сказал Рик, позволяя ему уложить свою ладонь себе на голову, за ухом, туда, где волосы слегка вились, а под ними, как он прекрасно знал, была маленькая буква «Р». — Я... я просто смотрел на тебя спящего, а потом уходил. Однажды... ты заболел, у тебя был жар, и я просто... просто не смог... Морти закрыл глаза, прижимая его руку своей, и в тот же миг почувствовал всё. Чужую боль и растерянность, то, что годами пряталось глубоко от самого себя, и поэтому было недоступно для обычной эмпатии соулмейтов. Злость, но не на него, а на самого себя. Страх потерять и желание защитить, закопанные под грудой притворных насмешек и показного пофигизма. И то, что, кроме его поводка, зажатого в чужой руке, есть другой, ещё и покрепче, тянущийся от чужой шеи к его собственной руке. — Я думал... я думал, ты ненавидишь меня... — прошептал Морти, отпустив его ладонь. — За что, интересно. — За то, что торчишь тут вместо того, чтобы делать, что хочешь. За то, что из-за меня ты не свободен. За то, что... Морти замолчал, опустив голову. Рик усмехнулся: — Что не могу нормально потрахаться? Это обламывает, согласен. Но выбора нет, пёс. Морти кивнул, кусая губы. Чёртова Вселенная решила всё за них, а у них, как всегда, не спросила. — Я ненавижу... ненавижу эту грёбаную Вселенную с её идиотскими шутками, — сказал Рик, отворачиваясь. Ведь его дед-учёный сам велел ему перестать морозиться и найти себе девчонку. Помогая устроить свидание с Джессикой, превратил половину планеты в кроненбергов, а потом обратно, но Морти знал, что это вышло случайно. Он был благодарен за то, что его не ограничивают, хотя и подозревал, что это даётся нелегко. Лишь когда Рик замутил с Юнити, он прочувствовал всё сполна. Он готов был убить её. Он хотел напихать Саммер за шиворот гамбургеры, которые его сестрица уплетала за обе щеки, пока их дед развлекался со всеми рыжухами планеты. Он устроил истерику с соплями и слезами, обозвав ничего не понимающую Юнити похитительницей дедушек. Юнити свалила, бросив Рика, а тот даже не взглянул на Морти, ожидавшего, что его побьют, как минимум, а как максимум, выкинут из тарелки в открытый космос. Просто попытался добраться до Юнити, чтобы нормально объясниться и попросить прощения, но Бета-долбаный-семь охранял её покой, вооружённый до зубов, и они улетели ни с чем под тихое ликование Морти. — Я не знал, что это... настолько ужасно, — сказал Морти, когда обиды улеглись. Рик хмыкнул, и с тех пор они не демонстрировали друг другу свои попытки завести сексуальную жизнь. Иногда, сидя на уроке, Морти чувствовал страх и одиночество, сковывавшие его сердце, и, понимая, что это значит, старался отвлечься на учебник или на обтянутую юбкой задницу Джессики, видневшуюся в просвете между спинкой стула и сиденьем. Иногда он таскался на вечеринки и обжимался на них с девчонками, но даже с открытыми глазами, даже чувствуя нежные пальцы или губы на своём члене, всё равно видел сутулую спину своего деда, его растрёпанные волосы, его усталое, изборождённое морщинами лицо. Выкрикнув его имя, кончая в рот очередной девчонке, Морти разревелся и с тех пор предпочитал справляться с потребностью в сексе самостоятельно. Ведь худой блядский мир лучше доброй, мать её, ссоры, лучше терпеть и быть рядом, чем позволить себе и друг другу сорваться, чтобы возненавидеть потом. — Мы вляпались в дерьмо, М-морти, но пока что стоим на самом краю, пачкая подошвы, и я думаю, нам стоит оставаться на месте, чтобы не утонуть, — сказал Рик, и Морти верил ему. Что ему ещё оставалось? Его мать и отец вечно ссорились, потому что были по разные стороны мировосприятия, потому что она из-за незапланированной беременности не смогла стать «настоящим», человеческим врачом, а он с трудом мог удержаться на должности разносчика кофе в рекламном агентстве просто потому, что у него не хватало мозгов запомнить, кто просил эспрессо с корицей, а кто — ванильный капучино без сахара. Но даже это было лучше, чем могло бы быть у них с Риком. Может быть, себе Рик и позволил бы опуститься до такого. Но не ему. Он не собирался тащить его за собой в болото из дерьма, и Морти знал, что он прав. И вот теперь они летят домой в молчании, не зная, что ждёт их дальше, вернее, Морти не знает, потому что Рик упрямо смотрит перед собой, полностью отгородившись от него. По прилёту гонит его прочь из гаража и запирается. Морти послушно уходит к себе и занимается уроками, смотрит Ютуб и сериалы, и периодически спускается, чтобы приложить ухо к двери. Судя по звону стекла, Рик бухает. Спустя сутки Морти не выдерживает и при помощи завалявшегося у Рика в комнате ломика и чёртовой матери выламывает к хуям замок на двери гаража. Его дед, переборщивший даже по своим меркам, валяется, прислонившись к стене, разбитый и сломленный, в окружении пустых бутылок. Морти садится рядом и берёт его за руку. Прикосновение приводит Рика в чувство, и он смотрит на внука воспалёнными глазами, всматривается в его лицо. — Мы должны прекращать это дерьмо, Рик, — говорит Морти, и учёный дёргается и опять зажмуривается, потом снова смотрит на внука и говорит: — Ты прав, Морти. Я согласен, нам пора завязывать с этим. Он нащупывает рукой валяющийся на полу бластер, трясущейся рукой приставляет к своей башке. — Если хочешь сделать это одновременно, возьми вон там, на верстаке, там, кажется, ещё оставался заряд... Морти таращит глаза, отбирает у него пушку, хватает за плечи. — Я не то имел в виду, придурок!.. — А что тогда? Сам сказал, что с этим пора заканчивать... Если ты имеешь в виду мозговынос, Морти, то это не поможет, мы рехнёмся от глюков и ночных кошмаров... — Я не хочу кончать с собой, Рик, — сказал Морти, всё ещё держась за его плечи. — Я хочу жить и быть счастливым... с тобой. Мы по горло в дерьме, и оно началось, когда мой мудак-соулмейт решил, что я возненавижу его, если он со мной переспит. Мне надоело быть в дерьме, Рик. А потом Морти поцеловал его. От Рика воняло бухлом, и страхом, и сомнением, но Морти всё равно прижимался к его губам, прижимался к нему всем телом. И Рик наконец-то обнял его, не выпуская из руки бутылки, сдался ему, позволил стать с собой одним целым. Заглянув ему в глаза, запустил пальцы в волосы на левом виске, погладил ласково, а затем прикоснулся губами. Морти задохнулся от счастья, ударившего в грудь, засмеялся, зажмуриваясь. — Мальчик мой, — шепнул Рик, и Морти открыл глаза, чтобы посмотреть на него, внимательно наблюдающего за ним, знающего о нём больше, чем он сам. — Я... я сломал замок, Рик, — сказал Морти, и Рик поднял глаза к потолку. Выстрелил из портальной пушки прямо под их задницы, и они упали куда-то, где был рассвет, и дул ветер, и в траве под ними, возможно, ползали какие-нибудь ядовитые или просто очень кусачие насекомые, но зато рядом точно не было никого из их семьи. Морти гладил его волосы и всё время тянулся к губам, пока Рик стаскивал с него одежду. Потом он сам пытался снять с него халат и брюки, а Рик мешал ему, сжимая изо всех сил в руках, так, что становилось трудно дышать. Не отрываясь от уже и так истерзанных губ своего внука, ловя его стоны своим ртом, он жадно добирался до его задницы, наскоро смочив пальцы слюной. Дрожа от нетерпения, из последних сил старался быть аккуратным, вторгаясь в тесную плоть, руками удерживал узкие бёдра, рывками подающиеся навстречу. — Полегче, Морти, ебливый ты упырёныш, — шепнул Рик, и Морти хихикнул, а затем ахнул, изгибаясь — разве мог он когда-то представить, запихивая себе в задницу пальцы, что ему будет так? Что может быть так хорошо от боли и больно оттого, что хорошо? Что он сможет только стонать безмозглой сучкой, растекаясь под сильным, жилистым телом своего любовника и хозяина... А потом Рик обхватил его голову руками, соприкоснувшись своей меткой с его, и так и держал его, пока оргазм бил их обоих, и Морти слышал чужое сердце, будто своё, и плакал оттого, что чувствовал, как хорошо было с ним другому. Рик замер на нём, тяжело дыша ему в плечо, и Морти — кто бы сомневался? — не чувствовал никакой ненависти ни к себе, ни к нему. Пусть им двоим придётся всю жизнь теперь прятаться от близких, пусть их в конце концов поймают и осудят, но друг перед другом им уже не будет стыдно никогда. Вселенная, этакая сука, всё-таки оказалась права, а они едва всё не проебали. — И ты хотел лишить нас этого, мудила, — пробормотал Морти, проводя рукой по чужой спине. И, когда Рик поднял голову и посмотрел на него, стёр слёзы с его смущённого — и наконец-то счастливого — лица.