***
Мина обняла его, крепко-крепко. И, казалось, только сейчас Ёнхо почувствовал, насколько сильно он по ней скучал, по этим мягким объятиям и родному запаху. На мгновение он вдруг снова стал тем простым и наивным мальчишкой. Её тепло было ему так знакомо, оно прошлось волной по всему телу. Потребовалось меньше секунды, чтобы понять, что это была она. Каждый раз это была именно она. И на мгновение он почувствовал, что не все потеряно. Поняв, что слишком глубоко ушел в свои мысли, он поспешил прижать Мину к себе, аккуратно опустив руки ей на спину и затылок. Кажется, она плакала, хотя от столь долгой разлуки должен был плакать именно он. Ёнхо понял, что не чувствовал ничего похожего уже очень долго. Чье-то тепло, чью-то любовь и ту самую надежду на выход из этого ада, разгоревшуюся сейчас в груди как нельзя сильнее. Ёнхо не хотелось выпускать Мину из своих объятий — только не сейчас — но его лицо снова залилось еле заметным румянцем, прямо как тогда, несколько лет назад, и он неохотно опустил руки, позволив девушке чуть отойти от него. Краем глаза он заметил, как она быстро вытерла щеку и поспешила искренне улыбнуться ему губами, отведя взгляд в сторону. — М-мне нужно столько тебе рассказать, Ёнхо! Удивительно, но Ёнхо просто напросто не мог ее слушать. Он пытался связать некоторые ее слова воедино, но безуспешно. Он просто смотрел на Мину, разглядывал каждую деталь, пытаясь понять, многое ли изменилось за эти года. И лишь когда пришел его черед что-то говорить, он собрался с мыслями. Рассказ вышел долгим, со всеми подробностями, и с каждым собственным вопросом Мина менялась в лице. Она беспокоилась о нем, это было очевидно. А Ёнхо лишь продолжал чувствовать странное тепло в груди от осознания, что делится этим именно с ней. Потому что она была не из тех, кто так просто смог бы от кого-то отвернуться. Чем дольше Мина находилась рядом, тем отчетливее Ёнхо понимал, что… что-то в нем поменялось. Он снова кинул взгляд на задумчивую подругу. Она совсем не поменялась: те же волосы, те же глаза, та же кожа — всё было тем же. Но теперь Ёнхо смотрел на все это иначе. Почему-то хотелось снова коснуться этих волос, заглянуть в глаза и увидеть в них собственное отражение, аккуратно, почти не касаясь провести по щеке Мины и сказать, что все в итоге будет хорошо, что они выберутся отсюда. Нужно было только помешать Злобной Сестре. Во что бы то ни стало, он был обязан ей помешать. Ради всего, что у него было, и ради всего, что у него будет. — Мина, — она решительно посмотрела на него, — я должен вернуть артефакт. Это наш единственный путь домой. Послушай, мы обязательно еще увидимся, но сейчас я не могу подвергать тебя опасности. Я не хочу, чтобы ты прошла через все то, что и я. Ёнхо плотно закрыл дверь, еще раз окинул Мину взглядом через маленькое дверное стекло и пошел в сторону спортивного зала. В каком-то смысле, это была финальная битва, которую он не мог проиграть. Наполненный воодушевлением и решительностью Ёнхо упал на пол навзничь, когда до конца коридора оставалось уже пара шагов. Какое-то время в его ушах все еще слышался злобный смех, знакомый до мурашек.***
Ёнхо было жаль. Он не ощущал ничего, кроме гнетущей грусти. Не понимал, где находился, не понимал, что происходило. Он пытался, пытался изо всех сил вспомнить, что он тут делал и зачем. Будто сквозь толстое аквариумное стекло до него доносились какие-то звуки борьбы и чей-то истошный вопль, кричащий его имя. Такой знакомый голос, что Ёнхо было физически от этого больно. Он хотел, чтобы всё просто закончилось, чтобы Мина перестала кричать. Мина. Ми-на… Он видел ее лицо так смутно в своих воспоминаниях, с трудом понимал кто это. Но чувствовал, что это был кто-то важный. Кто-то, кого он любил. Боже, ему было жаль, так жаль. Кажется, он все-таки не справился. Кажется, жизнь уходила из него. С каждой секундой становилось легче. Бесконечная темнота сменялась ослепительным белым свечением, будто все лампочки выкрутили на максимум. Ёнхо слепил этот свет, но он отчетливо понимал, куда надо было идти. Он чувствовал удивительную пустоту внутри себя, внутри своей головы, будто все воспоминания — весь он — таяли с каждым его шагом. Но далекий женский крик всё никак не стихал. Его звали, но он понимал, что не может остаться. Он так устал. Его губы задрожали в попытке что-то сказать, а голова чуть повернулась, но он так и не смог произнести ни звука. Последнее, что он отчетливо понимал перед тем, как все наконец закончилось, — он соврал. Он соврал, и так и не успел сказать чего-то очень важного. Ему было жаль.