качество как у эскобара

— Алё, дядь, — Петя пощелкал пальцами перед чужим лицом. Лицо у Горюнова было перекошенным, глаза заплывшими, а тело штормило из стороны в сторону только так. Казалось, что вот толкни его — тут же повалится. Петя заржал. Сука, как она есть, во всём своём проявлении. — Я знаю, что ты скотина такая, но мне надо. Мне очень надо. Мне, правда, надо. — Илья смотрел на Ментовскую Суку с такой болью, как будто тот был его последним шансом. Последним нормальным вариком. Последней возможностью. А чё далеко ходить? Номер набрал, на место выехал. Если Сука трубку не брал, — занятой, хуле — то приходилось сразу ехать на место и ловить его уже у входа всех этих «Хулиган», «Рай» и THE SECRET ROOM. Сегодняшняя ситуация не требовала отлагательств. При накрывшей атаке тоски и беспричинно-следственной печали Горюнов вдруг осознал так неожиданно и внезапно, что ему не хватает того кайфа, того самого кайфа, который он испытал месяц назад, нализавшись в десну. Тогда его накрыло так, что он потом дня два из дома не выходил, всё лежал и думал о том, как трудно будет возвращаться из состояния бешеной собачки в дохлую дворняжку. Сейчас он глазами этой самой дворняжки смотрел прямо на Хазина, будто пытался спроецировать весь свой приток тоски и безысходности в узкие зрачки. Хазин ему отвечал с нервным хохотом, что благотворительность кончилась, что деньги сейчас всем нужны и что пиздовал бы Илюша отсюда куда-нибудь подальше. От этого «Илюша» сводило челюсть, но Горюнов с места не двигался, всё скрипел челюстями тяжело, как ржавыми шестерёнками в часах. Ему даже захотелось в карман сучий залезть, потому что там было — непременно было — сколько-то пакетов и грамм. Его заветный грамм. Хорошо, конечно, Пете жилось на двух работах — мусор и дилер. При невыгодной сделке он грозился помахать своим значком. Он всегда так грозился. А потом доставал удостоверение и «хочешь семёрку впаяю?» Илья не хотел. Он с этим Хазиным в своё время чисто случайно связался, чтобы нервяки подлечить. Чисто купле-продажные отношения — не более. Сейчас его тело ломало так, что аж выть хотелось, и тут уже не просто нервяки, тут уже клиника. Всё, конец туннеля. — Да я потом с процентами. Рублями. Безналом. Ну хочешь, я на колени встану. — Илью трясло. Трясло от жажды закинуться, от злости и ещё от не пойми чего. Он посмотрел на Петю. Петя перестал ржать. — Хочешь пылесосом поработать? Подъехала «инфинити». Хазин передумал, поэтому указал водителю на запястье, мол, чтобы тот переждал. Он брякнул что-то Горюнову, не наклоняясь, и кивнул головой на дверь, затем пожестикулировал перед вышибалами, пошептался с сотрудницами. Одна из них сидела у него на коротком поводке, и нужно было постоянно её припугивать à la не забывай, кто есть кто. В клубе было жарко, людно, кондиционер сражался с диффузией ароматов. Хазин не привлекал ничьё внимание, просто потолкался с людьми, зашёл за угол в тёмный коридор, где был туалет для сотрудников. Самый дальний — для инвалидов; как будто хозяин такого заведения позволил бы себе такую обузу. Тут даже пандусов не было, второй этаж, лестницы шириной в два человечка. Петя затащил в туалет Илью дрожащим и закрыл за ними дверь. Плотно, на ключ. Горюнов молчал. — И чё? Будем в гляделки играть? Илья принялся расстёгивать на себе куртку. Она воняла заводом — как если бы он знал, как пахнет завод — и сыростью улиц. Петя пах одеколоном с жирным ценником и выглядел в миллион раз дороже. Горюнов ни в коем случае не хотел играть в гляделки, просто надеялся, что Хазин отсыпет ему немного под губу прямо сейчас. Оба молчали. В туалете было тихо, сюда никто не совался. Илья натянул ворот своего свитера и скрутил, чтобы оголить шею, затем посмотрел на Петю и смутился. Смутился так странно и грязно, скривив насмешливо рот и поджав губу. Он всё тянул время и ждал, что Петя сжалится над ним, но тот только расстегнул ширинку. — Пендовская сука, — почему-то пришло на ум. Хазин со всего маху влепил ему по щеке. Теперь щека горела как после выстрела картечью, ведь замах у младшего лейтенанта-пидораса был не слабым. Илья опустился на колени и сунул руки под чужое бежевое пальто, у которого карманы оттягивало кошельком в шашечку «Луи Ви» и тяжестью ключей от машины и дорогой квартиры. Зазвенел ремень. Илья потянул штаны вниз и стащил их до колен. У Суки даже трусы были брендовые. А как иначе? Calvin Klein. С белой тканью, натянутой поверх бугра. Петя наблюдал свысока молча, будто позволял знакомству протекать в своём темпе и по вольному сценарию, а сам улыбался так погано и ядовито, уже доставал телефон. Илья ничего не сказал, когда загорелась вспышка. Ничего не сказал, когда Хазин ткнул его мордой в свой пах и снял это на камеру. Вспышка была шустрой — слепила глаза. Илья молчал и хавал все эти приколы. Он раздел Петю до колен совсем и взял его член в руку. А чё мотаться вокруг да около? Чё, он никогда хуёв не видел? Илья плюнул себе на ладонь и размазал слюну по стволу. Петя попросил повторить так ещё раз и медленнее, врубая видеокамеру. Илья посмотрел на него снизу вверх, и не было в его глазах никакого зла. Зла уже просто не хватало, накатывало унижение. Унижение это было на вкус как сперма Хазина вперемешку со слюной, потом и естественной смазкой. Илья посмотрел в камеру, сложил губы трубочкой и выпустил слюну нитью, роняя её хер пойми куда. Петя всё лыбился и давился своим нахальством, вонял наглостью, беспринципностью и дорогим одеколоном. Член его тоже как будто вонял «хьюго босс». Вспышка не светила, но глаза продолжали наливаться кровью и краснеть. Больше всего бесило то, что Сука не пихал ему свой хуй в рожу, не толкался и не насиловал. Он просто позволял Илье двигаться самостоятельно. Самостоятельность эта заключалась в том, что Илья был вынужден действовать со всей пидривостью, ни хуя не свойственной ему, и делать всё в удовольствие обоим. Хазин своим молчанием будто вопрошал: «Тебе самому как больше нравится?» Сука. Илья облизал рот, подтёр подбородок кулаком и прижался губами к головке чужого члена. Во время всего процесса он не желал смотреть наверх, но чувствовал и так, что Хазин кайфует физиологически, условно и нихуя не стыдливо. Конечно, ему стыдиться было нечего. Илья не стал мешкать — просто засунул чужой член себе в рот, обхватив ладонью у основания, и тут же застрял. Ему прям показалось, как Петя толкнулся навстречу. Петя вдруг перестал ржать. Член на вкус и правда был унижением, головка влетела в нёбо, рот наполнился слюной, а Хазин зашевелился наверху и, кажется, убрал телефон. Илья обхватил член губами, насадился и двинул головой. Ему пришлось втянуть щеки, вцепиться другой рукой в худое бедро и облапать тазобедренную косточку. Тазобедренная косточка торчала, а сам Сука — сука – был и правда стройным. Член во рту дернулся, губы разжались, Горюнов не выдержал и закашлялся. Ему давление на горло мешало, мешала тишина, и ворот свитера вдруг стал таким душным, как удавка. Вдруг Хазин положил обе руки ему на башку, надавил на затылок пальцами и вогнал член глубоко. Глаза стали мокрыми, по щеке потекло. Илья не чувствовал сначала, зато почувствовал Петя за них двоих, как головка члена дернулась, как стоять начало прилично. Илья давился — Петя давил. Илье было плохо — Пете ой как хорошо. Послышался стон. Рваный такой, тихий, но уверенный. Хазин загнал, высунул и снова вставил. Он трахал Илью в рот и больше не улыбался. Не до смеха было совсем. Внутри всё хлюпало и чавкало. Илья беспомощно цеплялся за чужую жопу, бёдра и открывал сильнее рот в попытках расслабить горло. У Хазина сердце ебало грудную клетку от возбуждения, а у Горюнова давление било по голове. Оставалось только жмуриться и чавкать, насаживаться на чужой крепкий стояк и бесформенно что-то горланить, выбивая из себя хриплым голосом. Петя кончил ему на лицо, исполосовав всю морду спермой. Он заставил Илью поднять голову, на него посмотреть и терпеть, пока не вытечет всё. Илья не видел с каким выражением лица кончал Хазин, но клялся себе, что оно было пиздецки уродливым. Когда Петя ушёл, громко хлопнув дверью, то оставил после себя в кабинке трясущегося Горюнова с желанным пакетиком и стояком в штанах. Илья шипел ещё долго, но не вслух — про себя. А вышел намного-намного позднее, всё думая о том, не перепачкал ли он себе штаны. Улика же, хуле.