— Дома ли господин Рылеев? — спросила Т/и служанку, отдавая ей в руки свою накидку и чуть потрёпанную горжетку.
— Дома, сударыня, — поспешно ответила женщина, аккуратно забирая вещи из рук девушки. Она кинула быстрый взгляд на дверь в одну из комнат и тихо, словно с опаской, сказала: — Не выходит от туда уже третий день. Право, не знаю, что делать. Гонит, если входишь убраться.
Т/и посмотрела на закрытую знакомую дверь, которая вела в скромные покои молодого её знакомого литератора — Кондратия Фёдоровича Рылеева. Постояв на месте пару минут в нерешимости, девушка медленно стала подходить к дверям. У самого порога доска под ней чуть скрипнула, и от резкого этого звука девушка сощурилась.
— Машенька, если ты снова собираешься убраться у меня, то даже не смей! — раздался мужской раздраженный голос по ту сторону. Девушка же медленно отворила двери и вошла в комнату. — Я же сказал тебе: ступай!
Т/и застыла.
— Это я, Кондратий Фёдорович, — тихо сказала она, рассматривая силуэт молодого человека перед распахнутым окном. Кондратий чуть дёрнулся и обернулся. В глазах его было удивление и некоторая радость от встречи, губы тронула облегчённая и мягкая, но вымученная, улыбка. — Приношу извинения, если помешала вам.
— Нет-нет, Т/и Дмитриевна, вы не можете помешать мне. — Тут же спохватился литератор, поправляя на себе белоснежную рубашку и с лёгким поклоном указывая на свободные кресла. — Присаживайтесь, не стойте же на пороге, прошу вас!
Девушка, расслабленно вздохнув и почувствовав, как внутреннее напряжение покидает её, прошла по комнате и мягко опустилась в предложенные кресла, на которых так много времени было проведено в гостях у Кондратия. Окинув помещение взглядом, Т/и заметила смятые листы пергамента, которые лежали не на своих положенных местах, а были разбросаны во всевозможных углах. Кондратий перехватил её взгляд, лицо его помрачнело, челюсти сжались.
— Кондратий Фёдорович…
— Всё исключительно плохо, Т/и Дмитриевна. Я пишу, но ничего, ничего не выходит! — Жарко воскликнул литератор, всплеснув руками. — Всё пустое, я чувствую себя как никогда бессильным.
Последний месяц Кондратий ярко чувствовал недостаток «вдохновения», его тяготила эта творческая бездеятельность и застой. Это неизбежно вело к глубокой неудовлетворенности собой, своей поэзией, рождало сомнения в своем таланте и «душевную пустоту». Состояние внутреннего разлада усугублялось чувствительностью натуры, обостренным самолюбием. Но, как бы он ни бился, как ни старался писать — ничего не выходило. Молодой человек день ото дня становился всё более погружённый в уныние, или, как это было модно говорить, впадал в хандру. За Кондратием такой проблемы никогда раньше не наблюдалось, и нынешнее его состояние было удивлением как и для самого него, так и для его близких. Вечно энергичный, полный и дышащий жизнью литератор, вдруг поник. И только неожиданный приход его знакомой — Т/и чуть расшевелил его.
— Бросьте. Вы же должны знать, что каждое ваше произведение — это невероятное искусство, Кондратий Фёдорович, — Т/и, как это обычно бывало, о творчестве молодого человека говорила с благовением и восхищением. Её всегда занимала поэзия, да и сама она имела попытки писать, но Кондратий был для неё человеком для подражания в этом деле. — Я уверена, что вам сейчас только так кажется. Вы только вспомните, какие чувства вызывают ваши стихи у людей.
Рылеев, сжав переносицу пальцами и протерев глаза, вдруг резко подорвался с места и в мгновение подлетел к письменному столу, заваленному бумагами и сломанными перьями. Из завала пергамента он выудил чуть помятый листок, встряхнул его, взглянул, словно на отраву, и вручил девушке. Та удивлённо посмотрела на Кондратия, но он лишь бросил:
— Прочтите. Вслух, прошу вас.
Литератор, прикрыв глаза, отошёл к окну и встал спиной. Т/и, не заставляя его ждать, начала читать. Это были его стихотворения, рифма казалось безупречной, вложенные чувства — тоже. По окончании чтения в комнате повисла тишина. Т/и крайне недоумевала недовольством Кондратия, и уже про себя снова и снова повторяла последние строчки стиха.
— Что вы скажете? — резко спросил Рылеев.
— Как всегда выше всяких похвал, Кондратий Фёдорович, — честно ответила девушка, поднимаясь с кресел и возвращая помятый пергамент на стол. — Вы зря себя так мучите.
— Прошу, не льстите мне, — грустно усмехнулся Кондратий, поворачиваясь к девушке. — Вы говорите так только потому, что хотите приободрить меня…
— Тогда зачем вы спрашивали моего совета? — спросила Т/и, склонив голову. Её обидели слова молодого человека. — Вы знаете, что я могу быть честна, Кондратий Фёдорович. Я сказала вам не лесть, а чистую правду, сама имея некое отношение к литературе. Мне известно, что женщина в литературе что-то забавное…
— Прошу извинить меня, Т/и Дмитриевна. Право, я не хотел вас обидеть. Понимаете ли, что-то вновь и вновь тянет меня куда-то вниз, и я совсем не понимаю отчего ж такое? — Кондратий взглянул на девушку, словно на своего единственного спасителя. — А кому пишите вы сами? Кому читаете?
Т/и чуть смутилась и почувствовала, как щёки её заливаются румянцем: ей стыдно было признать, но в последнее время все её произведения были обращением к Кондратию, весь пик её творчества, всё вдохновение вдруг открылось ей после знакомства с ним в литературном кружке.
— Что ж, пишу людям, — пожала девушка плечиками. — некоторые обращены к человеку, который что-то вроде Музы для меня… А вы?
— Никогда не задумывался, — поджав губы и покачав головой ответил Кондратий. Ноги понесли расхаживать его по комнате из угла в угол. В такие моменты прорыва Т/и очень нравилось наблюдать за ним, когда он полностью был отдан какой-то думе, мысли, что озарением приходила в его светлую голову. — Да, да… Т/и Дмитриевна, душа моя! Кажется, вы помогли мне. Думаю, в этом есть вся неприятность: я не пишу никому. Ни людям, ни какой-то идее.
Он наконец остановился, грудь его вздымалась от взволнованного дыхания, глаза горели вдохновенным и ярким блеском, метались по комнате, цепляясь за каждую вещь, словно в поиске вдохновения. Он широко улыбнулся и, раскинув руки, подошёл к Т/и.
— Вы мой ангел, Т/и Дмитриевна… — тихо, но с жаром сказал он, находясь в непозволительной близости. Шёпот его разжёг в Т/и трепет и волнение, она, словно перенимая его радость, окрылялась чувством лёгкости. Кондратий взял её руку, поднёс к своим губам: — Благодарю вас.
Т/и сама была поэтессой, но печататься ей удалось только под мужским именем, да и то с помощью родного брата, который вызвался помочь. Стихи её по-настоящему будоражили души, передавались и переписывались сотнями рук. Мало кто знал, что именно она — эта хрупкая и обычная на вид девушка — была автором нашумевших в последнее время работ. И именно Т/и как никто другой могла понять Кондратия, всё то, что творилось в его душе во время «застоя». Она с ужасом вспоминала, когда этакая же хандра угнетала её саму, и как знакомство с литератором стало для неё лучом яркого света. Под влиянием этого благородного наставника сложилась её «маленькая» философия: смысл жизни для неё заключался в любви к ней, в наслаждении её радостями и одновременно — в способности к самопожертвованию; счастье немыслимо без ощущения чистой совести, а «благосостояние общества», «сила гражданственности» могут быть основаны только на «добре».
Она уважала Кондратия уже за один его талант, восхищалась его умением ловко обращаться со словами и рифмами, описывать точные выражения. Но чем больше молодые люди проводили время вместе, тем больше и через поэзию, и через общение Т/и узнавала Рылеева, его широкую и многогранную душу, преданность делу, резвость. Вскоре молодая девушка стала понимать, что стала часто думать о нём, и тогда лёгкая дрожь проходила по её телу, а на губах играла улыбка.
В следующий раз они встретились на приёме одной знаменитой графини, сын который вернулся то ли из Москвы, то ли от самого английского короля. Графиня была дама уже преклонных лет, но очень любившая что-то выдумывать и собиравшая вокруг себя весьма интересное общество, в которое постоянно входили молодые светлые головы и поэты.
Т/и вошла в просторную гостиную, ослеплявшую обилием света. Тихий гул голосов и смеха кружил по комнате и пропадал где-то в потолке. Девушке нравились рауты пожилой графини и она радостно ступила на расписной ковёр, оглядывая присутствующих в поисках знакомых лиц.
— Т/и, пройдите к нам! — воскликнула Екатерина Трубецкая, ласково улыбаясь и подзывая девушку к своей компании рукой. Рядом с ней стоял её муж — Сергей Трубецкой, пара дам и Кондратий Рылеев. Т/и поспешила к ним, на ходу обмениваясь поклонами и любезностями с присутствующими, и стараясь не задеть никого своей пышной юбкой, лавируя между людей, как нимфа. — Вы сегодня одна?
— Нет, мой брат со мною, — ответила Т/и, указывая на дальнюю сторону комнаты, где собрались офицеры, среди которых стоял её старший брат. — Добрый вечер.
Сергей Трубецкой и Кондратий поклонились ей. Последний не отводил от неё взгляда, чем ещё больше смущал девушку. Их кружок тут же ожил разговорами и смехом, плавно перетекавшими в разговоры о политике. Мужчины всё больше заводились, дамы старались утихомирить их. Наконец, словно спасение, в гостиную вошла сама графиня. Головы присутствующих тут же обратились к ней, готовые с благоговением внимать любому её слову. Женщина улыбнулась, развела руками, приветствуя всех, и тут же воскликнула:
— Кондратий Фёдорович, сударь, поласкайте наш слух вашими стихами! Просим!
Гости поддержали её, оглядываясь в поисках Рылеева и упрашивая его выйти и что-нибудь прочесть. Кондратий, почувствовав запал, выпрямился и поклонившись Т/и и Трубецким, вышел в центр комнаты. Т/и заметила, как вновь сверкнули его глаза: поэт был в самом лучшем своём состоянии, его тело словно светилось от этого чувства, передавая энергию другим.
Медленно, с выражением, ударяя голосом как молотом на каждом слове, Кондратий начал читать свои стихи. Его взор был обращён в толпу, прикован лишь к одной персоне среди разодетой массы. Он смотрел на Т/и.
Встретив взгляд его, полный огня и вдохновения, Т/и захотела глотнуть воздуха: дыхание спёрло от сильного волнения, руки, казалось, заметно дрожали, помутнилось сознание.
Они были бесповоротно влюблены.
***
Отец Т/и был человеком нерасчетливым, вёл разгульную жизнь и существовал в развратной среде, которую хранил, как ценность, а когда остался в поместье совсем один — вовсе разошёлся. Дела в родовом имении запустились, дошло даже до судебных тяжб, и после смерти отца, брату Т/и пришлось взять на себя обязанности исправника. До сей поры финансовое положение их как-то не было замечено в упадке. Но нынче пришло письмо из поместья, от служившей там старой экономки, которое извещало о том, что дела двух наследников весьма плохи.
Тем же днём, практически не задумываясь, брат и сестра велели закладывать и вещи, и экипаж, собираясь на неопределённый срок уехать из Петербурга в родное имение, затем, чтобы дела наладить или, в крайнем случае, не допустить ещё более худшего положения.
Брат часто брал Т/и с собою по деревням, им принадлежавшим, и по делам, имеющимся в их обширном имении. Посему ей часто доводилось видеть картины, не предназначенные для женских глаз: выбивание долгов и недоимок с крестьян, жестокие расправы, всевозможные проявления горя и нищеты, мертвые тела. Всё это невероятно потрясло Т/и и печальные картины народного горя залегли в чуткую её душу. Под впечатлением увиденного девушка понимает, насколько народ в России гоним, насколько он больше похож на рабов, чем на людей. Внутренний её протест государственной системе стал выливаться в поэзию, из-под пера в минуты особого душевного подъёма и волнения выходили стихи об обычных российских людях, о крестьянах. Теперь её муза — истинный патриотизм.
— Мы можем изменить это каким-то образом? — спрашивала Т/и у брата, когда они садились в бричку, уезжая после очередной стычки в одной из их деревень. Перед глазами у молодой девушки по-прежнему мелькают образы крестьян, что были запуганы гневом её брата — молодого барина. — Ты выбиваешь из них деньги, но, послушай, ничего же не меняется…
— Какие же ты желаешь видеть перемены? — спрашивал молодой человек, устало потирая лоб. — Если с них денег не выбивать, то имение наше как было в запущении, так в нём и останется.
— Неужели нельзя никак иначе?
Брат задумался, прикрыв глаза и облокотив на опору руку. Т/и покорно ждала, что он скажет. Поля ржи пролетали мимо них, на дороге, подсвечиваемые красным заходящим солнцем, крестьяне собирали свои пожитки и заканчивали покос.
— Наши дела изменить можно, — начал молодой человек и внимательно поглядел на девушку. — но я уверен, что тебе расклад будет неприятен. Но, прошу тебя, Т/и, выслушай меня. Я знаю, что ты так же, как и я, заботишься о нашем родовом поместье и благополучии, и я уверен, что ты хотела бы сделать всё, чтобы мы не разорились. Посему я хотел бы поговорить о твоём браке с господином Терентьевым.
— Что? — девушка аж подскочила на месте, ногти её впились в юбку лёгкого платья. — Чем это может помочь?
— Т/и, ты образованная девушка, право слово, так что за вопросы? Господин Терентьев весьма влиятельный и богатый человек, его положение в обществе невероятно помогло бы наладить нам дела. К тому же, — добавил он, после продолжительного зевка. — Ты ему мила и на днях он просил меня твой руки.
— Что ты ответил ему? — взволнованно спросила Т/и. Она давно замечала ухаживания Терентьева, но он всегда не нравился ей, и его предложение она ждала с особым страхом.
— Я не мог ответить ему согласием без твоего разрешения. Но он обещал приехать лично и переговорить с тобою. — Брат аккуратно взял руку Т/и и мягко улыбнулся: — Ты хорошенько подумай. Он блестящая партия для тебя, наши матушка и отец были бы рады такому выбору…
Т/и, вдруг управляемая нахлынувшим гневом, выдернула свою руку и отвернулась от брата. В глазах её стояли слёзы, тело подрагивало от напряжения. Всему её существу был неприятен Терентьев, и сердце рвалось лишь к одному человеку, о котором всё это время она не смела даже вспоминать.
Во избежание тоски и безысходности ситуации, в ожидании приезда возможного будущего супруга, Т/и полностью занялась поэзией. Вопреки предупреждениям старшего брата она часто уходила ранним утром к крестьянам, говорила с ними, и всё больше понимала плачевность их положения. В душе её возникло острое чувство жалости к простым людям, желание помочь. Т/и стал мечтать о деле, в котором она могла бы участвовать для защиты крестьян. Но пока ещё не представляла, как сможет это сделать. Именно здесь, в родной губернии, она полностью сформировала свои взгляды и устремления, развила лучшие стороны поэтического таланта.
Внезапное озарение заставило Т/и уехать из поместья, не дождавшись даже предложения Терентьева. Брат её был поражён её поспешным решением об отъезде обратно в столицу, и на прощание крупно с нею поссорился. Он никак не мог смириться с тем, что родная сестра не хочет ради общего дела принять руку Терентьева.
***
— Т/и Дмитриевна!
Знакомый голос за спиной заставил губы Т/и растянуться в улыбке и обернуться. Она была в Петербурге уже с неделю. К ней спешил Кондратий Рылеев.
— Право, какая встреча! — снова воскликнул он, глубоко кланясь ей. Глаза его с особой внимательностью и нежностью оглядывали её лицо. — Где же вы были? Я хотел было написать вам, да спохватился, что адреса не знаю.
— Рада видеть вас, Кондратий Фёдорович! Дела с поместьем заставили нас с братом сию же минуту отлучиться, — ответила Т/и, заправляя кудри волос за уши. — Но теперь я вернулась и, если честно, искала именно вас. Мне нужна ваша помощь.
— Я весь к вашим услугам, — вскинув подбородок и предложив локоть сказал Рылеев. Т/и, улыбнувшись, взялась за него рукой, и они вместе продолжили путь по узкой садовой дорожке. Как всегда трепет проснулся где-то в груди у девушки, стало тяжелее дышать. — Надеюсь, дела ваши исправятся.
— Да, я в этом уверена. Брат очень умный человек, иначе быть не может. Насчёт дела. Понимаете, Кондратий Фёдорович, пребывание в поместье вселило в меня некое зерно, которое прорастает во мне всё больше. Я видела крестьян, их жизнь, несправедливость это самой жизни… Я знаю, вы человек похожих взглядов, и потому должны меня понять. Я хочу изменить положение обычных людей, наша жизнь должна же меняться! Всё это время я писала стихи, вдохновлённая этой идеей, и теперь поняла, что их должны увидеть как можно больше людей. — Т/и замолчала, решаясь на дальнейшие слова. Рылеев слушал её с особым вниманием. — Мне кажется, вы могли бы помочь мне. Вам известно, что ранее печататься мне помогал мой брат, но, признаться честно, мои нынешние взгляды и стремления он не разделяет и не понимает, и, тем более, не поможет мне в публикации стихов.
— Вы хотите, чтобы я помог вам их издать? — спросил задумчиво Кондратий, прищурив глаза и остановившись на мгновение. — Думаю, я смогу помочь вам. Пошлите мне рукописи после обеда, Т/и Дмитриевна.
— Вы правда поможете мне? — с надеждой спросила Т/и, невольно сжав руки литератора. Она не могла поверить, что идея её сможет обрести жизнь и, возможно, помочь общему делу. — Я вовек буду вам благодарна, боже мой!
— Я готов ради вас на всё, Т/и Дмитриевна, — улыбнулся молодой человек, целуя руку девушки. Т/и чуть зарделась. Его же дыхание участилось, глаза загорелись. Он был в том расположении духа, в котором его обыкновенно одолевало вдохновение. — Смею ли я задать вам вопрос?
— Спрашивайте.
— Я слышал о вашей возможной помолвке с Терентьевым…
— Это вздор! Новости дошли уже до самого Петербурга? Господи… Брака не будет, — ответила Т/и.
Кондратий долго смотрел ей в глаза, держа хрупкие её ладони в своих руках. В саду было светло и радостно, людей, вопреки хорошей погоде, не было, пели свои песни только птицы да кузнечики. Как прекрасна казалась Т/и Кондратию в тот момент! В голове его проносились строки будущих стихотворений, навеянных музой, что была в теле этой девушки.
— Смею ли я, в таком случае, надеяться на вашу благосклонность ко мне?.. — тихо спросил Кондратий, склонив голову и взволнованно смотря изподлобья на возлюбленную.
— Смеете, — так же тихо и радостно ответила Т/и, чувствуя, как в груди у неё поднимается волна нежности и любви к этому человеку. То, о чём она и не смела думать, вдруг, как во сне, представилось перед нею.
