Over Again

      Честер, мать его, Беннингтон часто опаздывал, начиная с репетиций, заканчивая будничными делами. Он не опаздывал только на очень важные встречи — старался, по крайней мере — и на концерты. Всё. Остальное же время он проводил чёрт знает за чем, и часто даже не удосуживался искусно соврать, просто отшутившись или махнув рукой.       И его нельзя обвинить в неумении распоряжаться своим временем — Честер знал ему цену. Просто не хотел напрягаться.       Майк замёрз. Продрог уже, потому что это был дождливый, мерзкий март после туманов с заморозками; он ждёт Честера на улице грёбанных двадцать минут, и не идёт в кафе по одной только причине — тот больше, чем на двадцать минут никогда не опаздывал. Но вот его нет уже полчаса, телефон не отвечает, у Майка замёрзли ноги по колено, а погода, будто специально, поливает моросью с неба, приправив всё это ветром в лицо.       Не то, чтобы они сильно поругались — как обычно — и Честер мог специально выделываться, просто у Майка нет настроения за ним бегать. Прошли те времена, когда за Беннингтоном нужен был глаз до глаз, и, несмотря на привычки, потребность это делать отпала само собой. Сам придёт.       Однако, не пришёл.       Суть вопроса могла подождать, поэтому Шинода, плюнув, пошёл обратно, хмуро глядя на большой город и ограниченные парковочные места, из-за чего пришлось парковаться почти через квартал отсюда.       Раз Честер не хочет с ним видеться, значит, пусть будет так. Он давно уже какой-то… странный. Не такой. Это Майка начало тревожить ещё до того, как тот как-то пожаловался о недостатке внимания и слишком большом внимании демонов. В шутку вроде, но друг уловил в этом упрёке что-то иное, что-то, отчего сердце должно замирать, как подтекст, скрытое послание, намёк… Будто Честер чувствовал нечто инородное — в себе или окружающем мире — и просто не хотел говорить напрямую. Не потому что боялся, нет. Потому что, видимо, считал, что Майк сам должен до этого дойти.       Майк же почти дошёл до машины, погружённый в свои мысли, как вдруг периферическим зрением заметил из ряда вон выходящую вещь: ему показалось, как человек рассыпался пылью. Вот он шёл, а вот его нет.       Единственной причиной не паниковать — кто-то тоже заметил это, только вслух. Майк обернулся, и сердце оборвалось куда-то к пяткам — ему не показалось. Прохожие действительно превращаются в пыль или пепел — что это? — исчезая бесследно, словно и не существовали. Развеиваются по ветру подобно затхлым воспоминаниям.       А потом Майк просто не успел как следует испугаться.       Это не было похоже ни на что из всех пережитых когда-либо ощущений. Когда ты распадаешься на атомы, при этом не чувствуя потери. Как будто всё так и должно быть, хотя это далеко не так.       А потом свет. Слепящий. Больной.       Майк приоткрывает один глаз, когда сияние чуть слабнет, и замирает — всё вокруг ржавое. Хотя нет, стоит присмотреться, и — от горизонта до горизонта — оранжевая дымка, а сам Майк стоит по щиколотку в воде. И пустота. Тишина. Такая давящая, что на миг он подумал, что оглох к чертям.       Оранжевое пространство не внушает никакого доверия, однако, не тревожит — странная реакция, думает Шинода. По-хорошему, он должен сейчас метаться в панике, а он стоит посреди океана на три сантиметра глубиной, и спокойно думает об этом. Возможно, — продолжает он размышлять, — у него шок, стресс, поэтому паника придёт чуть позже с неотвратимостью локомотива, хотя вариант спорный — он, Майк, мыслит слишком трезво для человека в шоковом состоянии.       Ах, да — это сон. Надо только проснуться.       Майк повертел головой: в поле зрения всё выглядит одинаково, и даже спустя сотню, а после — тысячу шагов куда-то — одинаково, идентично с той исходной точкой (Майк окрестил так своё место появления), абсолютно однообразно, и самое страшное — глазу не за что зацепиться. Что-то такое склизкое, напоминающее подкатывающий ком, заворочалось под рёбрами из-за постепенного осознания, что это не сон. Сны такими не бывают. Визуально — похоже, такой же сюрр, просто… не бывают они настолько реальными.       Чтобы успокоиться, Майк бежит по воде. Этот плеск гулким эхом отдаётся со всех сторон, будто Шинода в огромном холле с плохими декорациями.       И внезапно — движение. Краем глаза, далеко (хотя насколько здесь это понятие применимо?), как марево, маячит чья-то фигура, такая же потерянная и ничего не понимающая. Ничего не понимать вдвоём как-то проще, поэтому Майк решительно направляется к ней. В конце концов, нет положения хуже, чем остаться наедине со своей проблемой.       — Эй! — окликает Майк ещё на подходе, для безопасности всё же сохраняя дистанцию. — Не знаешь, что это за место?       Старик обернулся. Шинода даже хмыкнул — тот так походит на образ типичного профессора с этими небольшими очками и дурацким галстуком, что даже не удивился, когда тот представился университетским физиком.       — Да, друг мой, — спокойным тоном проговорил старик, — это место вызывает множество вопросов. Мне, к примеру, как для классического физика, это ломает последние мозги!       — А как… — Майк запнулся. Говорить сразу о распылении людей на улицах пока не хотелось даже в таком положении. Тем более перед учёным. — Как Вы сюда попали?       — Боишься показаться сумасшедшим?       Старик вдруг засмеялся, протирая переносицу под очками.       — Я тоже видел, как люди растворялись в воздухе, и не я один. Куда-то туда, — он неопределённо махнул рукой, — пошла парочка, возомнившая, что это коралловый остров на закате, и мы посреди залива. Мол, если идти, то куда-то всё равно придёшь. Они вон берег ищут.       — Так… тут ещё люди есть?       — Да, и много. Что ты так смотришь? Учёные тоже люди, и не всегда упёрлись в догмы науки. То, что я классический физик не значит, что должен полностью отрицать какие-либо другие допущения. Как говорил Эйнштейн: важнее воображение, а логика это объяснит.       — Он такого не говорил. И вообще — Эйнштейн ошибался.       — А наука — это процесс, а не конечный результат, — пожал плечами старик, и отвернулся, разглядывая своё отражение в воде.       Тут Майку вдруг стало очень-очень стыдно. За неозвученные мысли в основном, за такое, можно сказать, предвзятое отношение к незнакомому человеку. Он никогда не считал себя сильно умным, никогда не считал себя глупым, и тут старик отвечает ему на застрявшие в глотке вопросы.       Майк вообще почувствовал себя пятнадцатилетним мальчишкой.       Профессор с каким-то блаженным любопытством прощупывал поверхность, на которой разлита вода.       — Оно похоже на сухой лёд, — наконец, говорит он, хмурясь. — Но мы всё ещё на Земле. Эх, были бы звёзды — можно было бы сказать, где именно. Определённо — Земля, по гравитации судя, и наличию кислорода…       — Давайте пойдём туда, куда пошли остальные, — предлагает Шинода. Он вспоминает — на улице растворялось много людей, в разные промежутки времени, как и сам Майк, но каждого швырнуло в случайное место. То есть, рано или поздно, все должны где-то встретиться. То есть, раз все здесь, значит, Честер тоже должен быть. Осталось только определить границы этого аквариума. — У Вас есть ориентиры?       Смешно. Старик тоже хмыкнул.       — Та парочка шла в том направлении, пойдём и мы.       Профессор какое-то время выдвигал теории о происхождении этой местности, а потом нервно засмеялся, потому что они по щиколотку в воде, а обувь не промокает. Не потому что качественная, а потому что… потому. Он не смог ответить на это. Потом вовсе замолк, и так было даже лучше — шумовой фон глушит мысли, на которых Майк отчаянно пытался сосредоточиться. Сейчас они походили на роящихся мух, поймать одну из которых очень сложно.       Единственное, что Майк знает наверняка — он должен найти Честера. Под любым предлогом, в любом случае. Где бы того не носило. Потому что, чёрт побери, переживает.       Старик не ошибся с направлением — вскоре они действительно увидели группу людей, а потом ещё, и ещё… Людей прибывало, будто это какая-то местная площадь; все они шли с разных сторон, некоторые, присутствовавшие здесь, сидели на воде; кто-то пел.       У Майка кольнуло в сердце. Надо, надо найти друга.       Старик где-то потерялся в толпе, и Майк не стал его искать. Он осторожно шёл мимо людей, и, судя по их реакциям, некоторые тут давно. Профессор — Майк почему-то так и не узнал его имени — говорил о том, что время тут идёт для каждого по-своему, что, скорее всего, работают несколько основных разнящихся систем отсчёта, однако он суммарно провёл тут слишком мало времени, чтобы разобрать механизм. Это натолкнуло на мысль, что там, на улице, в «их измерении», люди тоже пропадали не одновременно, а то есть, Честер мог ещё даже не появиться.       Да нет, всё это — бред какой-то!..       Майк резко затормозил, как на него вдруг кто-то налетел.       — О, простит… — на автомате буркнул Майк, оборачиваясь. И, лучше б этого не делал.       Честно, Шинода не ожидал увидеть над собой… это. Это нечто не было ни животным, ни какой-то национальностью, ни мутацией (разве только в каком-то поколении), ни даже человеком с миллионом неудачных пластических операций.       Майк в ступоре сделал шаг назад, и то, только потому, что его качнуло.       — Ничего, — добродушно отозвалось нечто, проползая дальше.       И только сейчас, сквозь барабанную дробь в висках, до Майка дошло, что чем бы это существо ни было — они друг друга понимали. И старик тот тоже говорил далеко не на английском.       «Я умер?» — мелькнула шальная мысль. Если это не очередь в Чистилище, то почему все друг друга понимают? И что это вообще за хрень была?       Приняв решение стратегически осмотреться, Майк отошёл поодаль от основного скопления: да, ему не привиделось, некоторые тоже пугались странных существ, однако основная масса их игнорировала.       Не то, чтобы Майк был полным скептиком, твердящим, что жизни не существует нигде, кроме как на Земле. Однако он был до глубины души поражён разнообразием этой самой жизни. «Важнее воображение, а логика это объяснит», — эхом пронеслись в подсознании Шиноды слова физика. Ведь, будучи художником, он любил выдумывать и рисовать различных существ, которых вряд ли бы кто-то встретил в реальности. И не то, чтобы конкретно эти существа хоть как-то походят на выдуманных Майком, но всё же поражали воображение даже такого творческого человека, как он.       А дальше снова люди, люди, люди. Даже как-то непривычно стало. Их так много, несмотря на бескрайние просторы этого странного мирка. Майку не привыкать к большим скоплениям людей, но сейчас он чувствует себя запертым, и это напрягает всё больше и больше. Почти как клаустрофобия, которой Шинода никогда не страдал. Поэтому его одолевали крайне странные и, в некотором роде, противоречивые чувства.       Среди людей ему привычно. Он чувствует себя более уверенным. И совершенно не удивился, что некоторые его узнавали: здоровались, что-то говорили. Возможно, среди всех этих лиц были даже знакомые. И, как бы эгоистично это сейчас не звучало — он игнорирует. Не слушает. Отмахивается. Мельком улыбается, и, разумеется, ему приятно (впрочем, как и при любой встрече с фанатами своего творчества). Но сейчас голова была словно где-то далеко от этого всего. И ей не давала покоя всего одна мысль: Честер. Майк должен найти его, где бы тот ни был. Майк не может выбраться отсюда без него.       И вот она — долгожданная паника! Люди, какие-то существа, безграничное пространство — и среди всего этого ему нужен только один человек. Иголка в стоге сена? Чёрта с два. Пылинка среди неисчислимого количества таких же пылинок. Майк уже потерял намеченную ранее дорогу. Он постоянно оглядывается, зовёт Честера, снова оглядывается и, увы, не видит этого до боли знакомого лица. Однако прошло не так уж и много времени и пути… всё ещё только впереди.       — Нужно взять себя в руки, Майк, — подумал он, отгоняя самые плохие мысли подальше от себя. Поддаваться панике сейчас не имело ни малейшего смысла. Сейчас он должен размышлять трезво.       Если Честер здесь — скорее всего, его (да как и самого Майка) уже настигла парочка — а может даже не одна — поклонников, и они сидят где-то и напевают песенки о том, что всё будет хорошо. Известность, мать её… Переживает ли он за Майка? Разумеется. Однако в последнее время Чез совершенно не хотел оставаться один, растягивая время любой встречи иногда на целый день, а потом просто как-то нелепо отшучивался. Так что вряд ли бы он так просто оставил своих фанов без должного внимания и отправился на поиски Шиноды в одиночку. Стоило ли Майку спрашивать его о таком состоянии? Пожалуй. Но он всё равно оставил бы этот вопрос открытым, или в очередной раз отшутился, или ещё что-то — реакция зависела от настроения и желания говорить, которым Беннингтон никогда особо не отличался. Спрашивать что-то о его личном состоянии бессмысленно. Захочет — расскажет. Но именно сейчас он заставил Шиноду забеспокоиться, чего не делал уже очень давно.       Было бы хорошо услышать голос Честера где-нибудь в толпе. Его-то Майк уж точно никогда не спутает с чьим-либо другим. Но голоса не слышно. Значит, нужно продолжать идти.       Узнать бы, который сейчас час, а то так и мозгами двинуться недалеко: блуждаешь в каком-то пустом пространстве непонятно, сколько времени, так ещё и вокруг это раздражающее оранжевое марево. Майк полез рукой в карман. Пусто. Телефон с ним, увы, не испарился. А наручные часы он, как назло, именно сегодня решил не брать. Он просто собирался побеседовать с другом, а не рассыпаться в пыль и появиться хрен пойми где. Да и вряд ли бы часы тоже испарились. А если и так — вряд ли бы работали. Шинода вспоминает слова профессора, которого слушал краем уха, и приходит к выводу, что если время здесь и имеет какое-то значение, то уж совершенно не такое, к которому все привыкли. Впрочем, как и всё вокруг.       Продолжая блуждать среди неизвестности, Майк понимает, что марево уже начало резать глаза. Взор устал от монотонности, да и здесь было уж слишком тихо. Присутствующие создавали белый шум, однако здесь всё равно некомфортно тихо. Не только глазу, но и уху было не за что зацепиться. Все обсуждения, диалоги, напевы — всё слилось в одно неразборчивое нечто. Майк, кажется, уже сделал не один круг среди толпы; видел, как появилось несколько людей… и не только. А волнение нарастало: обходя это скопление народа, Шинода всё ещё не видел Честера. А прошло, по личным ощущениям, уже немало времени.       Где-то в области солнечного сплетения начал нарастать давящий комок то ли переживаний, то ли страха. Майк всё чаще и чаще оборачивался, боясь, что упустил Беннингтона из виду, не услышал его во всей этой какофонии.       — Привет… эм…       Парнишка неловко улыбнулся.       — Я Питер. Питер Паркер. О, я Вас узнал! Я переслушал много альбомов и…       В какой-то степени это было спасением. Такое себе отрезвление, будто ему пощёчин надавали, чтоб успокоился, а теперь хорошенько встряхнули.       Майк нервно улыбнулся в ответ — не хватало, чтобы фанаты его в таком состоянии видели. А Питер всё что-то рассказывал увлечённо, Майк не слушал. Приходил в себя. Только рассеянно кивал периодически, для виду.       — Я Вас утомил, да?       — Что?       — Говорю, нечасто таких приставучих встречали?       — Бывало и похуже.       Парень замялся, будто сомневаясь, стоит ли, а потом секундная борьба с собой была проиграна, и он снова заговорил.       — А где остальные? Мистер Беннингтон к примеру — вы же лучшие друзья.       У Майка снова неприятно кольнуло в груди. Он поморщился. Есть ли смысл что-либо говорить незнакомцу? А есть ли смысл всё держать в себе? Хоть Шинода и привык скрывать свой внутренний мир от посторонних глаз, сейчас, в этой бессмысленной оранжевой тарелке с разлитой водой, непонятно где вообще и как, вместе всё же есть шанс найти Честера. По крайней мере, шанс увеличивается вдвое. Да и потом — как он и подумал ранее — того наверняка уже окружили другие фанаты.       — Мы его найдём, — твёрдо говорит Майк скорее самому себе. И мягко улыбается Питеру. — Обязательно. Он… Он просто, возможно, ещё не появился тут. Или появился где-то очень далеко.       — О, да, — активно закивал Питер, — все исчезали по-разному! Даже колдун тот с задержкой. — И тут же прикусил язык, инстинктивно пригнувшись, какими-то щенячьими глазами глядя на вопросительно выгнувшего бровь Майка. — Мистер Старк меня убьёт… Но он же об этом не узнает?.. Меня вынудила ситуация, ведь я же теперь тоже Мститель!       — Подожди — ты о чём?       — А вы не знали?       — Уложись в двадцать слов, парень!       Питер выдохнул. Выдохнул и начал рассказывать, как сначала прилетели инопланетяне на огромном бублике, как забрали колдуна, у которого камень времени; что, скорее всего, все люди в этом странном пространстве — внутри камня; что сам Питер не пошёл домой, и что без его помощи Мстители не справились бы; потом был Танос, много чего ещё, и, в итоге, они все тут собрались.       По мере повествования Майк пару раз хотел засмеяться, трижды сомневался в правдивости, и один раз захотел просто взять и уйти. Куда-то туда, вдаль. Однако костюм Паука почти убедил. Почти.       — Блин, тут ничего не работает!.. — обречённо вздохнул Паркер. — Так бы я мог загрузить систему распознавания лиц, и мы бы быстро нашли мистера Беннингтона.       — Слушай… Ты говоришь, Танос мог уничтожить всю Вселенную, но вы ему помешали… — Майк соображал туго, как в тумане, преодолевая какое-то сопротивление. Настал тот период апатии после истерики. — А могли исчезнуть не все?       Питер задумался.       — В принципе… Да. Здесь оказались все, кто был жив на тот момент, потому что… потому что некоторых я не встретил…       Какое-то дурное предчувствие дало о себе знать. Майк сглотнул. Зажмурился до ярких пятен, чтоб скинуть наваждение. Нет, Честер просто в числе тех, кто не исчезал вовсе. Вот и всё. Правда? Сейчас наверняка бегает с выпученными глазами, пытается дозвониться до Майка, а он тут сидит. Когда они вернутся — Шинода пытается верить, что вернутся — то Чез наверняка налетит на него с обвинениями, мол, я тут переживаю, а ты по разным измерениям лазишь! И без меня!       Майк представляет, как они потом крепко обнимутся и пообещают друг другу исчезать куда-то только вместе. Потому что вместе — оно веселее. Вместе они точно найдут выход. Вместе они столько пережили и ещё столько переживут.       Честер наверняка его ждёт так же, как он ждёт Честера.       Время тут тянется как кисель, как вязкий след от карамели — липкий и неприятный; Майк долго думает над возможностями выбраться вообще, и реальности происходящего в частности, приходя к смешным выводам: если и был шанс вляпаться во что-то странное, то тут он попал в тот самый почти нулевой процент. Браво просто.       Ему уже натурально дурно. За столь длительное время он успел обдумать едва ли не всё о жизни, о смерти, о Честере, обо всех возможных исходах своего пребывания здесь. И сейчас, кажется, просто опустошён. Не хотелось больше думать, а голова действовала с точностью наоборот.       Поболтавшись, Шинода начал разговаривать с людьми. Старается, конечно, не с фанатами, а с простыми людьми, которые без предвзятого отношения. Выяснил, что профессор действительно был прав — системы исчисления времени тут действительно отличаются, у каждого свои, непонятно только, как это работает. Подводя от безысходности итоги, то он увиделся с поклонниками, поговорил с Человеком-Пауком и успел пару десятков раз посчитать себя абсолютно спятившим, а это не мир вовсе, а его больные фантазии и он здесь расплачивается за все грехи, по всей видимости, не только свои. Но голову всё не покидала одна мысль: сколько он здесь? Что сейчас происходит там, в его реальности. Что подумают жена с детьми? Что с Честером…       Для Майка время тянется вечностью. Спустя несколько вечностей, он заметил, что не реагирует на многие раздражители. То есть, поначалу, его раздражали все, кто пытался заговорить сам, инопланетяне и иже с ними, а потом реакции сошли на нет, ему стало всё равно. Как-то даже не заметил, как вокруг образовался такой себе кружок из нескольких подростков, благоговейно следящими за ним. Тогда Майку было плевать — он, молча, встал и ушёл.       Ещё проходит несколько вечностей — каждая — не конкретный отрезок времени, а изменчивая, своенравная субстанция — прежде чем Шинода замечает невыносимую тоску. Такую, что хоть волком вой. Он не может найти одного единственного человека среди миллионов. Конечно, он волнуется за семью, но почему-то чувствует, что с ними всё хорошо, а вот… Честер.       Такое короткое имя, а столько места в голове занимает.       Майк, кажется, сотый раз прогоняет допущение, что он потерял рассудок. Всё слилось непонятно чем, сплошной полосой, будто кто-то плёнку перематывает, и один только Шинода — фиксированная точка. Вокруг него и солнце сейчас вертится, и люди, и планета ось вращения поменяла. Он — основа, и всё бы ничего, если б это было правдой.       Питер терялся несколько раз, потом прибегал — Майк не следил. Он пытался уже даже вычислить возможные механизмы, хотя с физикой не особо дружил, просто лишь бы хоть чем-то заняться.       Ему кажется, что нет, это не очередь в Чистилище, это самый настоящий Ад — где ещё он будет так мучиться от неизвестности и безделья?       В какой-то момент, возможно, он постигает Дзен. Возможно — смиряется. Возможно — близок к тому, чтобы сдаться.       — Эй, — Майк вяло косится на девушку в очках, — не падай духом, где попало, — говорит она и улыбается.       Что-то надтреснутое в душе как будто срастается. Не полностью, но, хотя бы, не болит. Не ноет открытой раной, а так, лишь даёт о себе знать. Придаёт капельку сил.       Отважившись — то ли отчаявшись? — Майк идёт от толпы, просто вперёд, встречая таких же отщепенцев, обходя стороной, чтоб даже не пересекаться взглядами. Глаза болят, глаза устали от оранжевого цвета, и теперь он кажется наоборот — обжигающе холодным, так как нет больше ничего согревающего в этом мире.       Майк варится в собственных мыслях и догадках чёрт знает сколько вечностей кряду, постоянно прогоняя по кругу, как в бреду, имя Честера, образ, их последний разговор. Просто чтобы был смысл за что-то цепляться.       О, он уже знает, как выльет на Беннингтона всю свою злость: какого чёрта тот сначала не приходит на встречу, затем Шинода не находит его в этом… этом… месте.       Внезапно Майк улыбается: он более чем уверен, что Чез бы думал точно так же. И тогда он просто рассмеётся, обнимет друга и извинится за всё. За ту ссору, которую так и оставили недосказанной. Честер, наверное, уже и забыл о ней. Это не в его характере — обижаться. Повыпендриваться — да, но он никогда не держал обиды, особенно на Майка.       И ещё за то, что исчез. Честер любит повторять фразу: мы не прощаемся единожды. Мы прощаемся снова и снова, а затем всегда возвращаемся. Майк улыбается шире. Он тоже вернётся. Обязательно вернётся. Эти слова каким-то необъяснимым теплом разлились по всему телу, а в голове сами собой начали проигрываться какие-то строки. Отлично — теперь его, кажется, посетило вдохновение.       Он списывает всё на неустойчивое психическое состояние, но вдруг ему хочется благодарить всех тех, кто тут находится и кто его узнал. Ту девушку в очках, Питера, подростков, от которых Майк ушёл. Всех. Это же так… трогательно, чёрт побери. Чез бы одобрил.       Акт благодарности он выразить не успевает — что-то меняется. Чувствуется буквально с молекулами воздуха, кожей, шестым чувством, чем бы оно ни было.       Это чувство напряжённого ожидания, как перекачанный воздушный шарик, который вот-вот лопнет.       Майк поднимается на ноги, слепо, инстинктивно оглядываясь. Не один он это замечает: люди и существа также тревожно замолкли, зашевелились. И замерли. Как замерло бы время в каком-то дешёвом фильме.       Шинода не успевает ни о чём подумать. Яркий свет больно бьёт в глаза, так, что даже зажмуриться пришлось. Спустя какое-то время, когда взор, вроде бы, уже привык, он медленно открывает глаза. Слышит какие-то удивлённые возгласы. Снова оглядывается. Вмиг все мысли просто исчезли. Он… вернулся?       Открыв глаза шире, Майк растерянно озирается по сторонам, непроизвольно ощупывая себя.       — Хэй, приятель, сойди с дороги, — слышит спокойный, но возмущенный голос. Надо же, он даже не заметил, как вышел на проезжую часть. Снова оглядывается — та самая парковка. То самое место, откуда он и исчез. Только выглядит всё как-то… иначе.       «Сколько, сколько прошло времени?» — первая мысль, за которую он пытался уцепиться последние вечности; то, что не играло никакого смысла там.       Он не находит своей машины и телефона. Однако сомнений не должно быть: он на земле, там, где и был.       — Простите… — говорит он, то ли с обращением, то ли снова на автомате. И теперь не знает, что думать, что делать, что говорить. При всей своей красноречивости, сейчас словарный запас куда-то испарился. Видимо, в том проклятом оранжевом Аду.       Неловкое ощущение потерянности, оторванности от мира, будто внезапно вернулся из дальнего космоса и заново учишься контактировать с обществом. И, вроде бы, и говорить умеешь, а всё не так, всё не то, всё другое, дежа-вю какое-то, потому что он действительно здесь, на этом месте, в этом городе, был, только выпавшая из мозаики деталь рушит всю целостность картины.       Ещё какое-то время Шинода стоит, словно окаменелый. Осматривает всё сначала мельком, затем тщательнее. Ощупывает. Пытается понять, что произошло. И как при этом не выглядеть сумасшедшим? И случайно периферическим зрением замечает: неподалёку от него тоже кто-то так же внезапно появился.       По всей видимости, возвращаются все. Почему-то в памяти снова всплывают и Питер, и девушка, и подростки… Не важно, за все те вечности он успел наговориться и надуматься. А сейчас будто всё забыл.       «Семья… Честер!» — вторая мысль посетила Майка. Кажется, он стал приходить в себя. Не до конца ориентируясь в столь заполненном пространстве после длительного пребывания в пустоте, Шинода, чисто интуитивно, отыскал знакомую дорогу и направился по ней, параллельно разглядывая мир вокруг. Большой город сейчас казался каким-то заброшенным, хотя людей, вроде, было достаточно. Но всё же чего-то здесь не хватало. Майк всё никак не мог понять, чего именно. Вроде и всё по-старому, но как-то не так. Город выглядит опустошённым и безжизненным, давя серыми стенами на Майка. И Майк невольно чувствует себя так же — подавленно и безжизненно.       Нет, это всё тот же город, просто на него надели холодный фильтр. Шинода даже подумать не мог, что после всего пережитого ему будет так сложно и неуютно дома.       Чёрт возьми, он всё ещё слишком туго соображает.       Голова снова покинула этот мир. Всё в ней сейчас как паззл, который тщательно встряхнули, и теперь Майку предстояло его снова собрать воедино. Главное, чтобы не оказалось, что какая-то деталь на самом деле потерялась.       — Майк?.. — вдруг доносится откуда-то из-за спины. Шинода не сразу понял, что обращаются к нему. Даже не сразу услышал. — Майк, мать твою, Шинода?!       Теперь-то он расслышал. Правда, думал, что ему снова померещилось, но расслышал. Он оборачивается, и видит эти неестественно широко раскрытые глаза — такие знакомые, — полные удивления, непонимания, и даже неверия. Видит кудрявые волосы. И на лицо наползает улыбка. Наконец-то! Наконец-то он слышит кого-то родного!       — Брэд? Это ты? — с какой-то иронией уточняет Майк. «Надеюсь, мне всё же не мерещится» — успевает подумать, но не озвучивает он.       Шинода подходит ближе, с толикой неуверенности в том, что всё происходящее — реально. Делсон, по всей видимости, тоже не до конца в это верит. Кажется, он пережил достаточно дерьма за то время, пока тот отсутствовал. И от этого где-то в груди старой раной отдаётся мерзкая ноющая боль. Прошло ведь много времени, не так ли?       — Майк… — Брэд обнимает друга, и у того уже почти не остаётся никаких сомнений. — Ты чёртов придурок! Где ты был всё это время?       Майку ничего не хочется отвечать. Да он просто не может — как объяснить, что всё это время он был где-то в бесконечно пустом оранжевом пространстве рядом с Человеком-Пауком и инопланетянами? И, опять же, как при этом не выглядеть на всю голову поехавшим? Он оставляет этот вопрос без ответа. Да и потом, в конце всё это не важно, правда? Сейчас Брэд отведёт его к остальным, он увидеться с Честером, и уж теперь у них точно всё будет хорошо. Никаких ссор и разногласий; если и исчезать куда-то, то только вместе и всё такое. Всё то, что Майк нагородил у себя в голове за то время.       Ад закончился. Всё хорошо, ведь так?..       А у Брэда ком уже подобрался к самому горлу, не давая вдохнуть.       — Сколько?       — Чего?       — Сколько времени прошло?       Делсон явно не торопится с ответом. Тянет время, задумчиво пережёвывая нижнюю губу.       — Пять.       — Дней? Месяцев?       — Лет… пять лет, Майк, — сухо, словно выдавив из себя через силу, отвечает Брэд. Слова, как камень в голову, долетают и оставляют нехилый такой след. Старался как лучше, а получилось, чёрт возьми, как всегда. Такой короткий, совершенно неловкий диалог. И молчание. Кажется, даже тише, чем в той оранжевой миске.       Майк, конечно, ощущал на себе всё давление продолжительности времени, но он и подумать не мог, что здесь его тоже прошло так много…       Он предполагал, что могло пройти несколько лет, но эти мысли почему-то не занимали в его голове особо много места. Как оказалось, очень зря.       Шинода снова чувствует себя опустошённым. Пять лет… за это время могло произойти столько всего.       По тому месту, что другие называют струнами души, будто проехались грубыми и неумелыми пальцами. Неосторожно так, что больно даже физически. Да что там!.. Его будто грузовиком сбили, даже не камнем в голову… Взгляд падает куда-то вниз. Совершенно не хочется верить в то, что он так много пропустил. Сраный мир успел измениться!       И Брэд, и Майк чувствуют, что пространство между ними сжимается. И оба не знают, что сказать. Делсон мнётся. Пару раз приоткрывает рот, будто в попытках что-то сказать, но тут же передумывает. Они друзья, да, но сейчас Майку хочется сбежать. Уйти от очередного безмерно долгого молчания. Хочется дать себе оплеуху, а затем, придя в чувства, узнать, что это всё был просто ужасный сон. На самом деле он стоит на этой проклятой парковке, звонит Беннингтону и с раздражением говорит, как тот задолбал опаздывать; а Беннингтон смеётся и обещает, что будет через пару минут. И тогда Шинода просто хмыкнет, но всё же с какой-то необъяснимой улыбкой дождётся его.       Дыхание перекрывается мнимой субстанцией. Он, будто в никуда, говорит:       — А что с семьёй, с родными?       Брэд, тоже на какое-то время выпавший из реальности, затравленно дёрнулся:       — Что?       — Говорю, с семьёй всё хорошо? С вами, ребята?       Снова проходит грёбанная вечность прежде, чем он решается ответить.       — Да… да, конечно. У нас всё хорошо, — в этом тоне Майк улавливает какую-то недосказанность. Не ложь, нет, но всё равно что-то здесь неладно.       Он выгибает бровь. В воздухе повис тяжёлый груз очередного немого вопроса, на который Брэд явно не собирался отвечать.       Короткие вопросы, сухие ответы и долгие паузы заставляют обоих напрячься. Шинода и так слишком долго пробыл в неведении, чувствуя себя натянутой струной, которая вот-вот — и порвётся, стоит только дать толчок. Он решает не допрашивать друга. Да и сам сейчас не совсем готов слушать. Ему бы увидеться с остальными и просто отдохнуть. Просто убедиться в том, что всё действительно хорошо.       — Я так по всем соскучился, — говорит Майк, делая глубокий вдох и прерывая эту обжигающую паузу. — Я хочу увидеть вас всех. Свою семью и… — мелькнула какая-то неприятная мысль, от которой рёбра снова сдавили грудь, и снова стало тяжело вдохнуть, — Честера. Теперь, когда я узнал, как много времени прошло, я чувствую себя ещё более виноватым. Хочу скорее собрать нас вместе, крепко обнять и просто поболтать. Не важно, о чём.       Взгляд Брэда не просто упал под ноги, а, кажется, ушёл глубоко под землю. Эту тишину можно ножом резать. Как раскаленная сталь: такая же вязкая и смертельно жгучая.       — Брэд? Ты уверен, что всё хорошо?       — Боюсь, ты опоздал, Майк… на пять лет опоздал.       Голос друга осип и показался сейчас невыносимо болезненным. Рёбра впились в лёгкие, перекрыв воздух полностью. Майк пошатнулся. Вот она — потерявшаяся деталь паззла, найдя которую, он, наконец, увидел целую картину. И, честно, лучше б не видел.       Толчок произошёл, струна лопнула. Все чувства и мысли карточным домиком разлетелись по ветру, разбиваясь на осколки и теряясь где-то в той самой оранжевой бесконечности. Осталось лишь осознание. Не отрицание, не гнев, не депрессия. Тем более не принятие. Лишь леденящая пустота, всепоглощающая чёрная дыра, будто из недр сознания вырвали какой-то очень важный кусок, вместе с мясом вырвали, и теперь её невозможно ничем заполнить.       Остался лишь последний телефонный разговор, въевшийся в память как химический ожог. Такой же сухой, пустой, сброшенный на полуслове. Последнее: «Прощай, Майк».       Иногда… иногда мы не говорим «прощай» однажды… мы говорим «прощай» снова, и снова, и снова.       Но приходит момент, когда ты скажешь это в последний раз.