Капризное время года

      Раннее апрельское утро не принесло долгожданного тепла. Погожие деньки, с такой непреодолимой тоской ожидаемые жителями небольшого городка Затонск, похоже, и вовсе решили обойти стороной погрязшие в сыром сумраке земли.       Прошло уже около полугода с тех пор, как юная девушка по имени Анна Миронова ступила на сложный, увлекательный, а зачастую и опасный путь медиума. За это время ей удалось помочь в раскрытии множества самых разнообразных преступлений и нажить себе славу настоящей духовницы, а иногда — по малообразованности некоторых господ — ведьмы. И пусть ее сила всегда шла исключительно на добрые намерения, девушка продолжала задумываться: стоит за этим умением божественный дар или же страшное проклятие, избавления от которого не сыскать. При родных она старалась вести себя как можно более жизнерадостно, но все труды обращались в сплошной прах, стоило только новой неупокоенной душе явиться перед ней. Родители с осторожностью относились к такому «подарку» судьбы. Мать не разделяла ее рвения в помощи следствию, считая, что такие престранные пристрастия не красят молодых барышень и даже могут пагубно отразиться на душевном здравии. Отец как истинный адвокат и рассудительный мужчина предпочитал держать нейтралитет. И такое двоякое отношение не могло не подавлять эмоциональное состояние молодого спирита. Но пока рядом с девушкой находился славный и немного безрассудный дядюшка, с азартом и волнением воспринимающий каждый незаурядный случай и как никто иной понимающий ее тонкую натуру, мир не казался таким уж чужим и громогласно ропщущим.       Ночью же все становилось гораздо горше. Явь, жуткая и клокочущая, смешивалась с забытьем, заставляя естество обращаться то в жар, то в холод, и Анна с трудом могла вспомнить, когда ей последний раз снились добрые, без примеси мертвечины сны. Усталость скоропалительно овладевала ею.       Сегодняшняя ночь не была исключением. Пронзительный взрослый взгляд светловолосого мальчика отзывался острой болью — значит, опять горе, опять где-то распоряжается старуха-смерть и, что хуже всего, бродит опасный душегуб, посмевший лишить жизни невинное дитя.       Веки заливало холодным потом, а голова беспокойно металась по мокрой подушке, пока Аннушка пыталась выяснить у мальчонки, что же с ним произошло. Тот было начал, чуть шевеля губами, протягивать к ней руку в надежде что-то показать, когда женское горло неожиданно резко сдавило, комната поплыла, и Миронова в ужасе вскочила с постели, больно ударившись локтем об угол тумбочки.       Больше сон, как ни странно, не шел, а призрак не откликался.       Забрезживший алым рассвет застал ослабевшую барышню в кресле за чтением научно-духовной литературы. Пышные кудри ее были на редкость растрепаны, кожа — бледна, а под чудесными васильковыми глазами залегли тени.       Дождавшись подходящего часа и кое-как приведя в порядок свое отражение, дабы не травмировать впечатлительных домочадцев, девушка не спеша двинулась в столовую, где, как и положено, трапезничали отец с матушкой. Осмотревшись, она поняла, что дядя еще не успел к ним присоединиться.       «Лишь бы не «приболел» вновь, часом. Ой, что с маменькой опять сделается…»       Анна приветливо поздоровалась и уселась на свое место, нерешительно взглянув на обычно щебечущую, а сейчас смирно помалкивающую за столом статную даму, ожидая заботливого укора за крики и возню посреди ночи. Но та, похоже, в данный момент была не в настроении горевать по кошмарным сновидениям дочери. И пусть нрав Марии Тимофеевны был устроен так, что ни в коем образе мимо такого эпизода бы не прошел, в это прохладное утро она была вполне весела и довольна жизнью, чем успела заложить в голову медиума не беспочвенные подозрения.       Однако разговор начался довольно обыденно: — Как спалось, Аннушка? — с трогательной теплотой осведомился Виктор Иванович, отложив газету и накрыв ладонь дочери своей. — Благодарю, — легко улыбнулась девушка, ответив на жест, и продолжила раскладывать салфетку на коленях. — На редкость свежо и приятно, — она вновь вдохновенно улыбнулась родителям и Прасковье, стоящей в дверях. — По сему, позволю предположить, грядут перемены.       Сегодня она снова со всей отдачей готовилась броситься на помощь другим. Медиум старалась держаться той позиции, что несмотря на все трудности, погребающие под собой хрупкие плечи, жаловаться она не смеет, ведь они только закаляют ее характер. А это, в свою очередь, развивает ее как личность. И только внутри отчего-то было тяжело, грузно. Сердце не спешило подчиняться разуму, оно по сию пору не желало мириться с несправедливостью и жестокостью, завладевающими миром. — Возможно. И не только в погоде, — загадочно хлопнув глазами, добавила маменька.       Тут внутри Анны все и обмерло, догадки оказались верными.       Она отодвинула чайную пару в сторону и оперлась подбородком на сцепленные в замок руки: — Ну? И когда он состоится?       Мария Тимофеевна сделала вид, что не заметила неподобающей осанки дочери, и со всей открытостью взглянула в упрямые светлые глаза. — Что, дорогая? — Званый вечер. Так полагаю, все дороги ведут в Рим. Отчего же на сей раз не наш?       Виктор Иванович со смеху, стараясь скрыть тень улыбки, поперхнулся в чашку.       Обе наперебой заговорили: — Анна, я тебя умоляю… — Мама, послушай! — Нет, Анна, на этот раз ты послушай, — грозно проговорила госпожа Миронова, впрочем, пока не потерявшая самообладания. — Мы с твоим отцом… Да и не только! Достаточно натерпелись с твоих выходок и немало нахватались слухов. Знаешь, как тебя в городе называют? Ведьмой! А ведь тут, в Затонске, все на виду. И твои нелепые расследования, и общения с духами, и перебежки по полицейскому участку, — на последнем лицо Анны исказилось в недоумении. — И сама знаешь: что люди не узнают, то сами додумают. — Маменька! Да неужто теперь слушать всех и каждого? Так и про свою голову на плечах недолго позабыть. А как же здравый смысл, как же по-иному сделать мир чище? — не выдержав клокотавшего внутри отчаяния, побелевшая девушка вскочила. Голова закружилась, заставляя Анну опереться о край стола. — Мне все равно на эти глупые сплетни.       Раздраженная женщина поднялась следом: — Зато нам с отцом нет! И, предвидя твои дальнейшие мысли, отвечу: дело не только в карьере адвоката! — А тогда в чем же?! — с вызовом в торжественно скептичной улыбке воскликнула девушка. — Анна, прекрати, — наконец, вставил свое твердое слово отец семейства. — И ты, Мария, тоже возьми себя в руки.       Тут же градус накала спал, но противное сжимающее в тиски чувство все еще не утихомирилось.       Мария Тимофеевна, глубоко выдохнув, опустилась обратно на стул и скрыла за согнутой в кисти ладони минорное лицо.       Девушка осталась стоять как вкопанная. Видя это, отец невесомо взял ее за запястье и потянул вниз. Та подчинилась.       Перепуганная хозяйским скандалом Прасковья мигом замельтешила, ставя одни тарелки, тут же забирая другие и так же стремительно скрываясь в проеме кухонного коридорчика от греха подальше. — Аннушка, милая, не горячись. Мама так говорит только лишь из-за заботы о тебе. О твоем самочувствии. Ведь изводишь себя сеансами этими нескончаемыми совсем, бродишь, не пойми где, посреди ночи. Иногда с такими людьми приходится связываться, что не перестаешь опасаться, вернешься ли. Каждый раз душа не на месте, — Виктор Иванович, видя, что слова возымели эффект на дочь, позволил себе мягко улыбнуться. — И запомни, пожалуйста: мы не против твоей личной жизни. Ты у нас девушка самостоятельная, добросердечная и, как показали дела, рассудительная. Твою свободу никто не собирается ограничивать. Но нужно еще и себя поберечь. Кто, если не мы с мамой и дядей скажем тебе об этом. — Да, отец, я понимаю, — покорно ответила девушка, уткнувшись взглядом в тарелку. И обожаемая овсянка с маслом вдруг показалась отвратительнейшим блюдом на свете. — А вот если понимаешь, то изволь, наконец, надеть новый чудесный туалет, что пошили тебе в прошлом месяце, чтобы вечером быть на приеме, — участливо проговорила отошедшая от конфликта Мария Тимофеевна, вновь разжигая в глазах напротив непонимание. — Но одно другому явно противоречит! — Анна! Из столицы по службе приедут несколько молодых образованных юношей. Разве это не чудесно? Ведь сколько можно новостей обсудить, тебе пренепременно будет интересно послушать о книжных новинках: Тургенев, Салтыков — все, что тебе по нраву! И следовало бы найти с ними общий язык, помочь освоиться на новом месте. А там вдруг… — муж бдительно взглянул на чуть осекшуюся женщину. — Ну, а что? Вдруг и понравится кто. Расследования расследованиями, но стоит подумывать о замужестве. Мы с батюшкой не вечные и хотим видеть тебя здоровой и счастливой, а не покалеченной и испуганной где-нибудь в подворотне, прости Господи! — и госпожа Миронова, испугавшись своих золких мыслей, наскоро перекрестилась.       Анна еще больше помрачнела. Со спокойным завтраком можно было попрощаться. Она смотрела на мать и не понимала, почему та не хотела ее понять. Возможно, она просто была устроена несколько иначе: дом, женитьба, хлопотные визиты и приемы — это то, о чем мечтала она, но никак не младшая Миронова. — И не стоит больше гоняться за этим Штольманом, — возвращаясь к остывающему чаю, продолжила Мария Тимофеевна.       Тут чаша терпения медиума все-таки качнулась в сторону. Терпеть этой изматывающей беседы не было мочи: — Да причем здесь… Штольман! — вспылила девушка, поднимаясь из-за стола. — Не сошелся же на нем свет клином!       В сердцах бросив салфетку на стол и не слишком заботясь о резковатых окликах матушки, она выбежала из столовой, чуть не сбив по пути появившегося в дверях заспанного дядюшку с фужером и книгой подмышкой.       На самом деле Анна была и права, и нет. Поначалу Яков Штольман ей действительно пришелся по сердцу. Такой проницательный, уверенный в себе, взрослый и в суждениях, и в поступках — он отличался от местного встречаемого ею колорита. А его прагматичное, смелое мышление завораживало и уважалось людьми, привыкшими к неспешно протекающему бытию. Отчасти или нет, но для девушки сыграл и тот факт, что Яков Платонович, пожалуй, был последним человеком в Затонске, коего хотела видеть рядом с ней матушка — это тоже подкупало. Бунтарская жилка, как-никак доставшаяся от дяди, проявлялась в разного рода свете. Да, дочь адвоката Миронова действительно испытывала симпатию к новоприбывшему следователю. Но всякой влюбленности рано или поздно приходит конец. Анна трезво воспринимала этот финал как начало чего-то нового в своей жизни. И пусть ее методы, ее истинную сущность и простое желание помочь поднимают на смех, пусть считают, что за образом молоденькой духовницы скрывается ведьма, чудовище или кто иной. Тот же Штольман, горожане, мелкие газетенки да хоть сама государыня-императрица! Люди, познавшие горе, все еще нуждались в ее помощи, а в полиции она, благодаря своей отваге и доброте, закрепилась желанным гостем.       В последние несколько месяцев слишком многое перевернулось в ее тихой жизни. И, признаться честно, несмотря на трудности, сопровождающие ее открытия, к прежнему существованию возвращаться она не рвалась. Девушка с огромным интересом погрузилась в необъятные тайны спиритизма по тем редким книгам, которые удалось достать пронырливому дядюшке при французских и столичных библиотеках, не забывала она и об его советах как опытного медиума. Ее жизнь была насыщена также и полюбившимся с первых занятий репетиторством, и катанием на велосипеде, и музицированием как на клавишных, так и на духовых инструментах.       С другой стороны, девушку волновали новые витки ненавязчивых (пока) порывов родительницы затолкать ее под венец. Но она, горемычная терпила, предпочитала списывать все потуги на набирающий силу весенний романтизм, так присущий чутким дамам.       Сама же Анна непроизвольно начала беспокоиться за еще одного небезызвестного служащего полиции, верного помощника следователя. Антон Андреевич Коробейников, с которым они в последнее время ввиду общих дел и крепчающей дружбы сблизились, всегда был отзывчив и добр к ней, частенько смущался в ее присутствии и иногда, заговариваясь, бормотал под нос разные глупости, надеясь на то, что она их не разберет. Но в последнее время до нее стали доходить молчаливые взгляды, в которых читалась какая-то невыносимая тоска. И списать их на те же весенние волнения в этот раз отчего-то не получалось.       Девушка, ранее не искушенная разными любовными порывами, порой не знала, как себя вести. В определенной степени так проявлялись и ее внутренняя робость, и наивность. Они с Коробейниковым могли допоздна заговориться в отделении, пока пили чай и обсуждали новые открывшиеся детали дела, гремя подстаканниками. Она с интересом слушала его истории из детства и лихого студенчества, не забывая и про свои, шутила и декламировала любимые стихотворные строфы. Огромным открытием для Анны стала его любовь к музыке и ботанике, и она, сквозь сиюминутное стеснение, даже согласилась как-нибудь сыграть гаммы под аккомпанемент его губной гармоники. Проходили дни, текли патокой месяцы, а она с паникой осознавала, что уходить в ожидании новых встреч становится тяжелее.       Анну все это безумно пугало. В преспокойные вечера, сидя за раскладыванием пасьянса, не нарочно, запрещая себе, но она не могла избавиться от их сравнения. Охладевшие чувства и бескорыстная дружба. Стойкий прагматик и не затухший максималист. Все-таки… Какими же они были разными. На фоне петербургского сыщика молодой и малоопытный бывший дознаватель смотрелся совсем мальчишкой. Но в работе природная смекалка и юношеская пытливость восполняли все имеющиеся пробелы. С ним всегда было легко и просто. С человеком, казавшимся добрейшим в этом мире, не позволившим оставить в беде даже одну из девочек маман, благородным и очень-очень теплым. — До неприличия много мыслей, — девушка схватилась за щеки и с изумлением поняла, насколько те горячи, а в отражении оказались еще и красны, — что это со мной? — она осторожно откинулась на спинку дивана, сжимая в руках подвернувшуюся подушку. После утреннего происшествия вниз она не спускалась. — Неужели все весной заканчивается и начинается? Какое же капризное время года.       Стены не переставали давить, поэтому, посидев так еще немного и все-таки решив, что стоит прогуляться, медиум аккуратно, стараясь не привлекать внимания, выскользнула во двор и, захватив велосипед, под одобрительный взгляд Петра Ивановича покатила в сторону парка.