Я такой же, как ты

Лютику страшно. Стены давят, сердце словно из клетки грудной вырваться пытается, а воздуха всё меньше, меньше, меньше становится. Кто-то чужой за конечности дёргает, вниз тащит. Все мысли путаются, буквы друг с другом сталкиваются и в маленькие частички бьются, словно осколки на полу лежать оставаясь. Когда он умудрился стакан уронить? Руки трясутся, пытается до таблеток дотянуться, но падает, бровь рассекая и беспомощно хрипя. Локоть болит, значит, синяк останется. Сто первый, теперь точно — как далматинец. Кожа бледная тёмно-синими, а где-то и чёрными пятнами, синяками усыпанная. Расстояние от кровати до стола километрами пути чудится. Опасной дорогой, полной испытаний и препятствий. Оступись — в пропасть канешь, подхватить некому будет. Разум картины подкидывает, пугающие и нереальные. Сам понимает, что быть такого не может, лишь мозг больной шутит, развлекается над несчастным. Но тем не менее панике поддаётся, остатки самообладания теряя. Сделать ничего не может, ибо куда уж там, даже дышать ровно не выходит. Сопли текут, всё лицо в слезах, как остановить — непонятно, да и не до того сейчас. Геральт обещал к семи подойти. Уже десятая минута идёт, как обманул. Бросил одного, предал. Часы будто злорадствуют, он чувствует, что так оно и есть. Видит. Вот уже пятнадцать прошло, двадцать. Моргает — мираж всё, то секундная стрелка была. Одиннадцать, всего на несчастных одиннадцать опаздывает. Стены смеются, музыканты с плакатов усмехаются, разбросанные по полу чертежи шепчутся. Променял, променял, променял. Нет! Неправда всё, не верь себе, глаза закрой, но отключаться не смей, ради него успокойся. Как утопающий за соломинку держись. Руки заламывает, голову поднимает и в потолок смеётся, надрывно и отчаянно, будто вот-вот рассудок потеряет. Вот-вот? Потеряет? Потерял? Ужасно. Встать пытается, но на ногах не удерживается и падает вновь, с силой головой о пол прикладываясь. Истерика захватывает, всё в разы хуже становится. Таблеток не глотнёт — умрёт, задохнётся, сгниёт в квартире пустой. Но ведь быть такого не может, бред. Придумал он всё, подождать — и в норму придёт. Это не он, болезнь его. Чужие мысли, слова пустые и ересь полнейшая. Кругляши? Белые, голубые, серые. Разноцветные. Галлюцинации или дорвался наконец? В руке двойную дозу сжимает. Осознаёт, что, овощем валяясь, жалеть будет. Может, к чёрту его? Тройную берёт, в голове последствия прокручивая. Не так страшен чёрт, каким рисуют. Авось прокатит? Хотя сам понимает прекрасно, что не из везучих. Для кого это делает вообще? Он ведь не псих, просто чувствительный, эмоциональный больно, всё острее воспринимает. Кто лечиться надоумил? Волосы седые вспоминаются по плечи, взгляд любящий, в боли утопающий, взволнованный донельзя. А глаз цвет комбинации странной, будто в мёд коньяка плеснули. Откладывает лишнее, слова доктора вспоминает. — Пропей курс, Юлиан. Так жить нельзя, сам ведь прекрасно понимаешь, лишь зря себя мучаешь. — Зачем? — Потому что у тебя ещё есть шансы, твой диагноз — не приговор. — А станет? — Тебе решать. Но как он может решить, когда отчёта своим действиям не даёт. О стол рукой опирается, оглядывается. Пытается воду найти, но, сдавшись, — насухо глотает. Геральт бы гордился. Или ругался? «Так нельзя», — он предупреждал. Водой запивать. Задохнуться мог. А что, если б не повезло? Не прокатило? Вдруг он уже в конвульсиях валяется, а это шутки отключающегося разума всё. На самом деле мёртв давно, а над телом бездыханным плачут, за плечи трясут и, спасти пытаясь, дыхание рот в рот делают. Запинаясь, в страхе вновь падает, до кухни ползком добирается, по дороге в мебель врезаясь и сшибая. Кран, вода течёт, а вокруг мутно, вот-вот вывернет наизнанку, лишь бы спас кто. Ведь не бросит же? Он верный, обещал рядом быть, не кинет. Зачем врать? Придёт. — Мы бы могли сходить куда-то… вместе. — Я не могу так рисковать, прости. У тебя рецидив, Цири нужно забрать из сада, Йен посидеть просила, и… — Отговорки? — Здравый смысл. Подожди недельку-другую, ладно? Я не хочу подвергать тебя опасности, посмотрим. Конечно, ведь ему не нужен псих! Он в норме, слышите?! В порядке! Полном. И не надо врать, что дело в другом совсем. Дураку понятно, что обманывает. Надоел ты ему просто, Юлиан. Поигрался и бросил. Кто хочет фрика? Кому душевно больной, в поту просыпающийся, при воспоминаниях вздрагивающий резко, нужен? Потому и отнекивается, отмазки глупые придумывает, лишь бы спровадить ненормального подальше от себя и поскорее. Но разве он себе такую жизнь выбрал? И разве он в своих мыслях и поступках, ощущениях и чувствах навязчивых виноват? — Почему ты не допил курс? — Да брось, мне стало лучше, не псих же я, в конце концов — и так нормально — И тем не менее ты тут, очередной приступ посреди улицы. Скажи спасибо прохожим неравнодушным. Кто знает, что б с тобой было, не будь кого в тот день рядом. — И тем не менее? Мне лучше, не видишь разве? — Не играй со своей жизнью, Лютик. Есть люди, которым ты дорог. — Например? Потому и успокаивается потихоньку. Услышав звон ключей и дверь открывающуюся с места не подрывается. Знает, кто пришёл? Чувствует? Или же сил подняться не оставалось, а глаза закрываются постепенно. — Лютик! — Сквозь туман мужчину, ворвавшегося в квартиру, видит. — Прости… кажется, не… — ответить пытается, но в кашле заходится. — Где таблетки? Чёрт возьми! — блондин сломя голову в спальню кидается. — Не те, твою мать! Где? — мечется, найти что-то пытаясь — Я… выкинул. Мне не нужно, я в порядке, правда! — глаза закрываются, а на лице едва заметная улыбка проступает. — Блять! Не отрубайся, слышишь? — Как он тут оказался? По волосам рваными движениями гладит, успокоить пытаясь. Зачем? Отлично ж всё. Он просто так, устал, отдохнуть прилёг. Объясниться надо, а то вдруг надумает себе всякого. — Я ведь нормальный, ты меня любишь, потому что я такой же. Здоровый… Как ты. Правда? — словно мантру повторяет, сознание теряя. — Мне лекарства не нужны… И почему-то лицо родное и комната обшарпанная незнакомыми силуэтами сменяются, халаты на всех, а свет то вспыхивает, то погасает, помигивая истерично.  — Почему стены белые? Они надо мной смеются! Где мы? Геральт, — будто подменили, силуэт единственный знакомый у двери, плечи сгорбленные лишь ужасно непривычно выглядят. — Почему я как они одет? Не уходи, пожалуйста, — вздрагивает, оборачиваясь и с болью смотрит, — не оставляй меня с ними. Стой! — Мне жаль, Лютик, — в глазах отчаяние плещется, — но тебе нужна помощь. Ты не как я. Ты не здоров. — И звук шагов отдаляющихся раздаётся, вслед за ним крики отчаянные, всхлипы и вой.