Собаке — собачья смерть.

Их оранжерея в Кудрешках всегда была полна цветов. Маленький Миша больше всего любил рассматривать заморские лотосы и орхидеи, привезенные с большим трудом из-за морей и даже океанов в виде саженцев и луковиц. Каменные тропинки между огромных раскидистых кустов создавали самую что ни на есть сказочную атмосферу и он, заходя, каждый раз замирал с преддыханием. Зеленые опахала свисали прямо на дорожки, отбрасывали тени и в лучах зимнего солнца, обжигающего взгляд белоснежными пейзажами за стеклом огромных окон. А тут жарко. И свежо. Он с восторгом бежит, радостно огибая листья, чтобы не наступить и не сделать цветам больно. Мишенька Павлович ужасно нежный, но озорной ребенок. Посреди оранжереи он залез на стол, потянулся к розовому свисающему бутону откуда-то сверху. Не пахнет. Тогда он сидел коленками на прудике и рассматривал плавающих в каменной форме рыб. — Михаил, ты здесь? — Ох, это был папа. И Миша с задорным смехом помчался к нему. На лету случилось объятие, крепкое и волшебное. У многих мальчиков были отцы военные холодные, строгие, но Мише как-то повезло. В Павле Николаевиче было много чего хорошего. Миша его любил и каждую свободную минуту своего занятого времени его отец проводил с ним, с его братом, или с обоими. Жаль, сейчас Коленька сейчас отъехал с матерью. — Ну, Мишель, рассказывай, что ты уже посмотрел? — Павел держал семилетнего сына на руках и даже не подозревал, что через меньше, чем десять лет Михаил вступит в настоящее революционное тайное общество. Он видел лишь милое бледное по-аристократски лицо с россыпью ярких веснушек, с сиющими на свету чайными глазами, растрепанные волнистые русо-огненные волосы. В нем жил огонек, и сердечко маленького Бестужева-Рюмина горело огнем в золотой оправе. — Oh papa, les lotus sont si blancs. Comment ont-ils été livrés? Мишенька всегда обожал изъясняться на французском, это был его любимый язык! — Сынок, давай на русском, ты совсем скоро разучишься, а ведь только недавно научился, — Павел снисходительно ставит мальчика на скамейку и он задорно, в своих штанишках шортиках, шерстянных чулочках, французских туфельках и с бантом белоснежного шейного платка стал рассказывать как стишок с напевом: — Папенька! Лотосы белее снега! Как же их! Сюда везли? А-а! Отец расхохотался и негодник тоже рассмеялся, прильнув к усевшимуся родителю. — Не знаю как, привезли и все, но возможно, просто семенами? — О-о-о. Папенька, вы такой умный. — Иногда мне кажется, что ты намного умнее меня, сынок. — Non? Est-ce vraiment vrai? (Правда? Неужели равда-правда?) — с искренним восторгом и искрами в кариях глазах, мальчик изогнулся и заглянул отцу в лицо. Он улыбался и от собственной гордости раскраснелся. — Est-ce à dire que je pourrai prendre des armes et monter à cheval? (Значит ли это, что я смогу взять оружие и поскакать верхом?) — Ха-ха! Мишенька, ну как же ты поскачешь верхом, да со шпагой, если даже не сидел в седле! — О, papa! Ну так научите меня! Посадите! Павел взял его подмышками и снова прижал к себе, пока Миша обнимал его за шею и целовал его в щеки. — Тогда пошли одеваться и учиться, покатаю тебя на Синьке. — PAPA! — Михаил от радости взвизгнул. — Как я тебя люблю! — Спасибо, что хоть это ты сказал на родном. Ты мой крошечный герой, я всегда тебя буду любить больше брата. — Правда? А почему? — Потому что ты младший и славный ребенок, самый умный и очаровательный. — Я не очаровательный, я сильный и мужественный, — упрямо скривил лицо Миша. — Тогда я скажу тебе, что люблю тебя больше маменьки. — Тогда, это стало быть, значит, что у нас с тобой есть страшные-страшные тайны ото всех? — Oui, oui, papa! Они снова рассмеялись, и еще долго вспоминали что-то и хохатали на своем пути в конюшню. И никогда никому не раскрывали секреты, скрепившие отца и сына навсегда.

***

Всего-лишь несколько красиво выведенных букв в слова в письме отца: "Собаке собачья смерть"