Дай мне помочь тебе

      Антон не смотрит людям в глаза. Идя по улице, не отрывает взгляда от асфальта. Натягивает капюшон, закуривает и быстрым шагом идет к назначенному месту. Здесь он считал себя сломанным, ненужным, тем, кто больше не имел права находится в этом мире, кто не заслуживал и больше этого не хотел сам. Темные, словно смола, очки стали неотъемлемой его частью. Иногда ему казалось, что он стал роботом, который живет на автомате, даже не понимая, что делает и куда движется, к чему стремится. Не мог переносить, когда мельком оглядывал проходящих мимо людей и видел это каждый раз бьющее в поддых свечение в глазах людей. Это значило, что они нашли свою родственную душу. Наверное, каждому в детстве объясняли, что в мире все люди-это половины целого. Когда две души встречаются взглядами, цвет их глаз меняется на новый, не похожий ни на один другой, как отпечаток пальца, образовавшийся из цвета глаз двух людей. Глаза начинают подсвечиваться, означая полное воссоединение. Эти души не расстаются, пока одного из них не заберет смерть. Свечение исчезает, радужка со зрачком становятся блеклыми, покрываясь серой пеленой. В основном такие глаза были у пожилых людей, но встречались и молодые. Такие, как Антон.       Он был человеком, который умудрялся быть душой компании, энергичным парнем с множеством ненормальных идей, которые были настолько интригующие, что все без вопросов на них соглашались. Обладал способностью импровизировать на ровном месте, шутить по поводу и без. Его смех заглушал всех, раззадоривал и тянул за собой. В мир веселья и безалаберности. Ни одна тусовка не проходила мимо него, казалось, будто его знают в каждом клубе города, что каждую ночь он пьёт напролёт, засыпает, а потом продолжает. Создал образ, придумал для него целую жизнь, которая в корне различается с настоящим. Для всех — Антон Шастун — молодой парень из Воронежа, с любящей семьей, которая поддерживает его во всех начинаниях, друзьями, которые безумно скучают и шлют миллионы СМС с просьбами вернуться. Это образ человека, который никогда в жизни не был окутан проблемами, все свои достижения и переезд в Москву — заслуга родителей. Он специально делает из себя безалаберного мальчишку, который палец о палец не ударил, чтобы достичь чего-то. Думает, что это не создаст у людей желание сближаться с ним.       Попав на шоу «Импровизация», с лица Антона не сходила улыбка. Кажется, он начал заниматься тем, что по праву было в нем и ему принадлежало. Лишь вечером, заходя в свою квартиру и сбрасывая очки, он смотрел в глаза, которые не выражали интереса ко всему происходящему и полное безучастие в нем. Смотрел, пока ему самому не становилось страшно. Его образ был спасением для поддержания «нормального» образа жизни, он был как защита, чтобы никто не смог разглядеть в нем сломанного человека, чтобы ни у кого не могло возникнуть даже мысли об этом. Лишь сам Шастун знал, неся в сердце груз прошлого, которое он, спустя столько лет, так и не смог отпустить. В его холодильнике таблеток было больше, чем еды. Сидел на них последние года три, после того, как понял, что самому справляться больше не получается. Его браслеты и кольца скрывали шрамы от битья стен, нескольких попыток самоубийства и просто неспособности воспринимать происходящее способом физического насилия над собой. Но он бросил это дело, после того, как понял, что это тоже бесполезно и больше не помогает спасает. Антон Шастун — человек, потерявший родственную душу, с которой прожил 10 лет рука об руку.       В семнадцать лет, застегивая последнюю пуговицу на своем костюме для выпускного вечера в школе, он заметил, что его глаза больше не светятся. Наблюдал, как серая пелена стягивается, ощущая себя неполноценным, оторванным от мира человеком, у которого на пару секунд перестало биться сердце. Но ему все еще кажется, что оно до сегодняшнего дня не начало гонять кровь. Тогда он просто рухнул на пол, безжизненно глядя в стену, и на этом полу он лежал до сих пор, не находя в себе силы подняться. За ту неделю его жизнь рассыпалась. Его родители погибли через два дня, вылетев с дороги. Удар пришелся на переднюю часть машины, поэтому самого Антона удалось спасти. Лишь воспоминания окровавленных тел, которые не подавали никаких признаков жизни, засели в памяти. После смены очередного курса лечения и психотерапевта, Шастун подумал, что слишком устал от всего этого. Он уже понял их логику, говорить, что они хотят услышать, выбирать «правильные» ответы, тогда ему скажут, что он, наконец, поправился. Только они не могли знать, что после этого он не сядет в машину даже через пять лет, не посмотрит в глаза другого человека, кажется, до конца своей жизни. Люди говорят, что, нося долго маску на своем лице, забываешь как оно выглядит без нее. Но Шастун все еще помнил, помнил и отчаянно пытался забыть. Закидываясь снотворным перед сном, надеялся, что утром не вспомнит, что однажды проснется и не почувствует, как боль ломает его ребра и сжимает крепкими тисками сердце.       Очки стали же защитой от расспросов и жалости со стороны окружающих людей, потому что они не могли представить, что это возможно. Возможно стать опять лишь частицей чего-то, что никогда не соединиться. У него был даже пункт в контракте, где прописано, что без очков он может ходить исключительно по своему желанию. Продюсер подумал, что это хороший интригующий момент в их передачи. Веселый парень, чьи глаза скрыты от всего мира. И не прогадал, двадцатиоднолетний Шастун стал одним из любимчиком публики. Сначала были вопросы, почему, зачем, но ответ всегда был один — для образа.       У Паши и Димы — глаза светились с самого начала проекта, у Сережи начали где-то в середине, а Арс ходил со своими невозможно голубыми глазами, которым, казалось, даже свечение не нужно было, чтобы быть яркими, до сих пор. В команде отношения сложились не с самого начала, но присмотревшись, поработав какое-то время вместе, все пришли к выводу, что каждый с каждым идеально сочетается. Поначалу Шастуна считали странным, но вскоре привыкли и уже не обращали внимания, зная, что такое или иное поведение для него нормально. Арсений замечал что-то непонятное, не увязывающееся со всей картиной, но не знал, за что ухватиться. Антон ничего не скрывал, на все вопросы красноречиво отвечал, рассказывая ту или иную историю о его насыщенной жизни из прошлого. Паша часто спрашивал, не стыдно ли ему сидеть на шее у родителей, тогда Арс замечал, как уголки губ слегка дергаются, а потом как ни в чем не бывало растягиваются в широкой улыбке и спокойно отвечают: «Меня устраивает, их тоже, зачем что-то менять?». Никто этого не замечает, потому что не приглядывается. Попов же после того, как начал ощущать неладное, пристально наблюдал. И вскоре понял, что ему не кажется. У него сложилось явное ощущение, что Антон Шастун — это не тот человек, за которого себя выдает. И он не был бы собой, если бы не начал докапываться до истины, чувствовал, что может пожалеть, но не мог ничего сделать.       Ссутулившись, Антон стоял около черного входа в павильон, прикуривая сигарету. Было уже темно, съемки закончились почти ночью из-за того, что в студии постоянно что-то ломалось, шло не по плану. Глянув на часы, послышался тяжелый вдох, общественный транспорт перестал ходить десять минут назад, а значит придется идти пешком до дома. А это, на минуточку, почти два часа. — Да уж, денек сегодня еще тот, да? Кажется, нервы перестали выдерживать у всех, — сзади вышел Арсений, встав напротив. — Не говори, может, это все из-за полнолуния, — Антон указал на луну, рассмеявшись. — Давай подброшу тебя, машина на парковке, — Арс показал пальцем куда-то себе за спину, — Транспорт же уже не ходит. — О, как мило, но знаешь, целый день проторчав в душном помещении, хочется подышать свежим воздухом. — Но тебе же идти около часа, если не больше. — Да ничего, я люблю ночные прогулки. Ладно, до завтра, аккуратней на дороге, — махнув рукой, Шастун отправился в сторону дома. Голубые глаза провожали его, пока он не скрылся из виду. Наверное, это не было странно. Обычное желание прогуляться по ночной Москве, но было видно, что Антон устал больше, чем обычно, что в таком состоянии он уснул, как только бы сел в машину. И это все-таки было странно. Этот парень был открыт, не скрывал ничего ни перед публикой, ни перед коллегами, и это тоже было подозрительно.       Фонари сменяли друг друга, дорога была пустая, но из головы не выходит длинный, худой парень в темных очках. Он ведь не снимает их вообще никогда, Арсений был точно уверен, что не видел даже попытки что-то с ними сделать, как будто они приросли к лицу. А еще он точно уверен, что видел, когда Антон судорожно поправлял свои браслеты, после того, как в импровизации сам Попов задел их, следы шрамов. Это не вязалось с рассказами. С каждой мелочью Арса окутывала вязкая уверенность, что этот паренек хранит секретов больше, чем все в студии вместе взятые. Слишком уж разнятся слова и вид, действия, и именно его, казалось бы, незаметные для людей реакции. Все это манило, притягивало словно магнит.       Чем дольше он пытался разобраться в Антоне, тем больше понимал, что в какой-то момент мысли о нем заполонили все пространство в голове. Он стал словно одержимый. Это было заметно, поэтому над ним постоянно стали подшучивать, что он влюбился в Шастуна. Тот в свою очередь, стал напрягаться. Не привыкший к тому, что люди так яростно пытаются сломать его защиту, заглянуть внутрь, он стал теряться. Его в какой-то момент это даже подкупило. Он правда не думал, что кто-то заметит, ощутит его ложь и захочет докопаться до правды. Представлял себе, но не верил. Арсения было слишком много. На проекте им дали игры, в которых принимали участия только они. Стало больше совместных сцен. Тактильных контактов, пристальных взглядов Попова, которые ощущались, кажется, под кожей. Эти невозможные голубые глаза преследовали даже во сне. Антон никогда не думал, что глаза вообще могут быть настолько красивыми, понимающими. Они начали проводить вместе выходные, ходя на разные тусовки, под предлогом Арса: «Ну ты же главный тусовщик Воронежа, хочу разнообразить свою жизнь». Сильно сблизившись, Шастуну становилось тяжелее скреплять свою ложь, потому что он чувствовал, что этот голубоглазый подозревает его в чем-то. Слишком напористый, слишком провокационный. Как кошка, загонял свою добычу в угол. И Антон чувствовал, что до угла осталось недалеко.        В какой-то момент, он был слишком напуган, чтобы соображать, что говорит, а говорит много и неправду, поэтому рассеянным быть просто нельзя. Но настойчивость Арсения сковала его и тот рассказал что-то, что в корне отличалось от предыдущего. В этот момент его вечно расслабленное тело напряглось, словно застывший, он попытался перевести все в шутку, но понял, что Попов ему не верит. Оставалось лишь надавить агрессией. — Да почему я вообще должен перед тобой отчитываться, лезешь, куда тебя не звали. У людей есть личное пространство, Арс, которое нужно соблюдать, че ты прикопался ко мне? Прилип, как банный лист к жопе, и не отлипаешь, — это была явная паника, и они вдвоем ее чувствовали. — Вечно открытый Шастун говорит о личном пространстве? Заврался и не знаешь, как это исправить? Хранишь в тихую свои секреты, убиваешься по вечерам, и нет, чтобы помощи попросить, придумываешь какой-то бред о идеальной жизни, в который сам не веришь. Думаешь, если весь такой налегке, на расслабоне, то никто и не заметит, что за все время ты и грамма правды не сказал, да? — Попов с каждым словом подходил все ближе, пока не начал чувствовать учащенное дыхание на своей коже. Он оглядел парня и понял, что тот сейчас больше похож на ребенка, которого заперли в школьном туалете местные авторитеты. Ссутулившись, в последней попытке отгородиться, Антон выставил руки вперед. — А это что тогда, похоже на события из рассказов о твоем прошлом? — возможно резче, чем следовало, но Арсений схватил одну из рук и оттянул браслеты. Перед его глазами открылись длинные, слишком глубокие шрамы, было видно, что они настолько серьезные, что их зашивали. — Что молчишь, сказать нечего? — Это.. Это вообще не твое дело, какое право ты имеешь читать мне лекции, тебя больше всех ебет? Хочешь поиграть в героя, найди другого, мне помощь не нужна. Выстроил теории, теперь хочет доказательств. — зашипел, одернул руку. — Не смей приближаться ко мне, детектив хренов, — он с силой толкнул Арса в плечо, проходя мимо.       Ему хотелось убежать, но он прикладывал усилия, чтобы идти ровно и медленно, казалось, что ураган, по имени Арсений Попов, сейчас догонит, втянет в себя и не отпустит, пока не уничтожит морально. В груди все щемило, было слишком больно, он не мог понять, как его раскусили и как это было допущено. Тело тряслось, ноги были деревянные, это было слишком близко, слишком глубоко слова Арсения задели его. Он будто только что увидел свою жизнь со стороны. Пропитанную ложью и отчаянием. Сбросив очки, Шастун начал смотреть себе в глаза. То, что он увидел, напугало его еще больше. Он видел в своих глазах предательские слезы, ненависть на себя и Арса, боль, которую он терпел годами, эмоции. Привыкший к полному безразличию в своем взгляде, Антон не мог пошевелиться. Не мог, не хотел верить, что какой-то человек сломал стену, как раньше казалось, нерушимый барьер, который выстраивался годами, кровью и потом. Нет. Не какой-то. А именно Арсений Попов. С этим нужно было срочно что-то делать, потому что Шастун понимал, его ломают, и он поддается. Если ничего не предпринять, от него совсем ничего не останется.        Арсений понимал, что перегнул, но это позволило окончательно убедиться в своей правоте. Он увидел человека, которому нужна помощь, понимал, что за своим образом Шастун не может скрыться от себя. Хотел извиниться на следующий день, но Антон не появился. И не через два, и даже не через неделю. Прислал одно сообщение Паше, в котором было написано лишь «заболел». После этого его телефон был постоянно вне зоны доступа. Это напрягало. Арсений тогда не заметил свежих шрамов на руке, но кто знает, что может прийти на ум человеку, который находится один на один со своими мыслями, которые, Попов был уверен, убивали его. Шастун был прав, у него были теории. Но было слишком опасно их проверять. Он честно пытался отступиться, подумал, что и в правду, ему что, больше всех надо. Старался забыть образ этого худощавого парня, но на третий день сдался. Чтобы тот не говорил, ему нужна была помощь, и что поделать, если только Арсений это понимал.        Через неделю Арс понял, что Антон возвращаться не собирается, поэтому решил прийти к нему сам. Он был уверен, что парень дома, и продолжал звонить. Простояв так полчаса, попробовал его позвать. — Антон, я пришел поговорить, — помолчав, добавил, — Не как в прошлый раз, я поступил как кретин, извини, — стоял, прислонившись головой к стене. Наверное, ошибочно было думать, что Шастун его впустит, но все-таки надеялся, что тот остыл, — Я соскучился, — зачем-то добавил. Дверь приоткрылась, была видна цепочка и одно стекло очков. — У тебя личной жизни нет, что ты ходишь за мной? — Антон говорил тихо, с нотками злости и отчаянья, — Оставь меня в покое, — он начал захлопывать дверь, но Арс успел подставить ногу. — А, да пофиг на тебя, делай, что хочешь, — развернувшись, Шастун ушел в глубь квартиры, Попов последовал за ним. Оглядевшись, он заметил разбитое зеркало, бутылки от разного алкоголя, которые сначала аккуратно были сложены около входной двери, а теперь валялись по всей квартире. Это была студия, с удивительно малым количеством предметов. На кухне стояли: холодильник, плита и столешница с раковиной, в комнате — кровать, стол и небольшой шкаф. Витал ощутимый запах сигаретного дыма и перегара, окна все зашторены, из-за чего в квартире было темно. Антон развалился на кровати, отвернувшись к стене. Он был пьян и сто процентов потерял счет времени. Тело было здесь, а мысли где-то в прошлом. Даже не дернулся, когда кровать прогнулась под чужим весом, ждал, накинутся на него или нет, думал, накидываться ли ему. — Я просто хочу понять тебя, помочь, — начал Арсений издалека, но это слово: «помочь», разозлило Антона. Он сам не понял, как быстро вернулся в реальность, начал, не дожидаясь продолжения. — Помочь он хочет, мать Тереза, блин. Ты думаешь, что все так просто, да, поговорим с тобой, как две подружки, и сразу все пройдет. Так это по-твоему работает? Или что ты хочешь, убедиться в своих теориях, что ты был прав, самоутвердиться? Так я скажу тебе, ты был прав, молодец, Арсений, раскусил. Дальше-то что? Интересно узнать, почему я все время вру? Чтобы избежать таких вот ситуаций, когда люди начинают лезть внутрь, лишь бы до чего-то докопаться. А в твой гениальный ум не приходило, что я уже пытался помочь себе? И сам, и с помощью окружающих меня людей, даже до специалистов доходил, прикинь, и что мы имеем? Ни-че-го. Ни разговоры, ни таблетки, посмотри, какой у меня их склад, сука не помогают. А тут явился прекрасный Арсений Попов, который поможет. — Антон уже ходил по комнате, размахивая руками. Кажется, что он вмиг протрезвел. Его слова были пропитаны сарказмом, злостью и болью, но они были самыми искренними, которые он когда-либо говорил. — Ну давай, перебей, скажи, что ты особенный, что у тебя есть план, я вот просто понять не могу, а делать то ты че будешь со всей этой информацией, которую узнать хотел? Глазами своими жалостливыми хлопать при виде меня каждый раз? Ребятам скажешь, что я не такой, как они думали, или, может быть, караулить меня двадцать четыре на семь? А может у тебя в планах просто сломать меня? Расковырять дыру, пробраться туда, понять, что нет ничего интересного, и вылезти, оставляя ее кровоточить? Че молчишь то, скажи, что я не прав, сделай что-нибудь! — он метнул в сторону Арсения первое, что попалось под руку. Специально выводил его из себя, чтобы он ему врезал. Такого Шастуна Арс видел впервые, наверное, только Арс и видел. Несмотря на все это, он понимал, что Антон был прав. Он действительно не думал, чем и как он может помочь, просто был одержим этой идеей, и это бесило его больше всего. Он медленно встал, взгляд потемнел, он был похож на медленно приближающуюся грозу, что парень даже заметно поостыл. — А теперь меня послушай. Мне даже знать не надо, что у тебя там произошло, чтобы понять, что ты нихрена не пытался с этим сделать. Думал придумаешь образ счастливого мальчика, и все забудется. Только не получается, да, все равно помнишь? А не пробовал говорить людям правду, просвещать их, чтобы они оказывали поддержку. Чтобы ты мог знать, что не один, чтобы, когда тебе сука хуево, рядом были люди, которые этой херни не допустили, — он опять взял его за руку, — даже если плохо двадцать четыре на семь, даже если пришлось бы тусоваться с тобой каждый день, никто бы тебя не оставил, разделил, так сказать, твои душевные страдания, не позволял твоему мозгу, у которого это явно вошло в привычку, убивать и добивать тебя мыслями. Но нет, мы же гордые и сильные, предпочитаем нести все в себе в надежде однажды не проснуться, да, так ты думаешь? Что никто не поймет, как тебе плохо, что ты обуза, что не достоин этого мира и всем будет лучше без тебя, это ты себе в голове долбишь? Чтобы что-то изменилось здесь, — он ткнул его в солнечное сплетение, — нужно измениться здесь, — теперь в голову. — Ты ведешь себя как подросток. Что такого случилось, душа родственная не нашлась? Мне тридцать и ничего, нормально без нее живется. Думаешь, загоняю тебя в клетку? Ты сам себя загнал, — Арсений стал резким, жестоким, со стальными нотками в голосе. От последних предложений Антон дернулся, как от пощечины. Он отшатнулся, вжавшись в стену. — Ты ничего не знаешь, не смей даже говорить про эти сраные родственные души, — он шипит, хочет ударить. — О, так значит я попал, да? Вот она больная тема, что же ты скрываешь, Шастун, — одним движением он сорвал очки с лица последнего. Через секунду кулак Антона встретился с челюстью Попова, а потом тот резко закрыл глаза. — Съебись нахуй из моей квартиры! — он повысил голос, однако Арс даже и не думал двигаться с места. Он перехватил его руки. Они были тонкие и слишком слабые, поэтому ему хватило одной своей, чтобы справиться с двумя чужими, — Сука, я тебя ненавижу, — как-то слишком обреченно. Свободной рукой он схватил подбородок парня, заставляя наклонить голову. — Открой, — никакой реакции, — в глаза мне посмотри, — он резко смягчился, — пожалуйста, — после тяжелого выдоха, чужие глаза открылись и посмотрели так, что Арсений забыл, как дышать. Он словно врос в пол, не в силах пошевелиться. Антон смотрел серыми, казались, безжизненными и пустыми глазами. Это был грязно-серый цвет, который давно не видел света. Но, если присмотреться, внутри была боль всех вариаций, — ты потерял. — Ну что, доволен? Докопался, все узнал? — Шастун даже не знал, что пугало его больше, что Попов увидел его, заглянул прямо в душу, или то, что голубые глаза начинали медленно светиться, — Как ощущения, полегчало? Мне, если тебе интересно, нет. А теперь, — он сделал глубокий вдох, — выметайся нахрен отсюда. — Это ты. — Что я? — Мои глаза, они меняются. — Рад за тебя, свали к хренам, я не собираюсь прыгать к тебе на шею и кружиться в счастливом танце, — он попытался вырвать свои руки, — да что тебе надо? — Я не собираюсь отпускать тебя, мы ведь родственные души. — Ага, щас, опять не все так просто, да, Арс? Видишь свечение в моих глазах? Его нет, знаешь почему? Все просто. Ты. Мне. Не ну-жен. — Он наклонился, словно выплевывая слова в лицо Попова. Никто не заметил, как они поменялись местами. Арсений не дернулся. Оба смотрели одинаково. Это был хладнокровный, стальной взгляд. Попов хмыкнул. — Я тебя понял. Что ж, оставайся дальше загибаться в одиночестве, — отпустив чужие руки, он вышел из комнаты, бросив взгляд в разбитое зеркало, увидев темный свет в голубых глазах. Он означал непринятие партнера. Арсу было больно. — Кретин, — тихо выдохнул Шастун, падая на пол. Казалось, что этот разговор высосал из него все силы. Он сказал это на эмоциях, потому что голубоглазый зашел слишком далеко. Почувствовав внутри это родное тепло, которое в последний раз ощущал пять лет назад, он молниеносно вернулся в тот день, ощутив всю боль от потери в два раза сильнее, чем тогда. — Я опять все испортил, — слышались тихие всхлипы. Попов замер. Перевел дух. Мог бы сейчас просто выйти. Но он остался. Дело было даже не в том, примет Шастун его или нет. Это ведь он довел его до такого состояния. Расковырял и бросил, как и предугадал Антон. Зайдя в комнату, увидев парня на полу, скрючившегося и дрожащего, который в позе эмбриона казался совсем маленьким и беззащитным, Арсений мысленно ударил себя головой об стену. Что же он натворил. Он просто лег рядом, ни говоря ни слова. Когда у Шастуна окончательно закончились силы, он уснул. И минут через десять, когда Арс собирался уходить, он повернулся к нему лицом, упираясь головой в чужое плечо.        После того дня они какое-то время игнорировали друг друга, когда сошлись на мысли, что им нужно все обдумать. Шастун оставался в своих мыслях и все пытался унять свое сердце, которое так и было готово выпрыгнуть в руки Попова, когда тот был рядом. Головой он его не принимал, но судьба не выбирает случайно, поэтому старается сделать все, чтобы люди, которых она выбрала, были вместе. Ему было страшно снова испытать боль потери, не хотел заменять человека, образ которого хранил в своей памяти до сих пор. Он так привык к своему одиночеству, что не хотел никого пускать в свой мир, даже не осознавая, что впустил уже давно. Он не верил во вторые шансы и был уверен, что тут ошибка. Тем более он не хотел, чтобы остаток своей жизни Попов мучился с ним. С таким бесполезным, лживым и никчемным человеком. Арсений сказал, что будет ждать столько времени, сколько ему потребуется. И правда ждал. Первый не подходил, не заговаривал. Отвечал, если сам Антон проявит инициативу. Никуда больше не лез. И Шастун этим пользовался, чтобы и дальше вести свою внутреннюю борьбу, от которой тоже не мог отказаться. Только не знал, что с каждым днем его родственной душе становилось хуже.        Это нездоровое свечение, казалось, уходило внутрь самого Арсения, окрашивая его кровь в черную. На шее уже начали выпирать темные вены, постепенно растягиваясь все дальше. Теперь приходилось всегда носить пачку салфеток в кармане, потому что темно-бордовая кровь так и норовила пойти из носа. Цвет кожи становился бледнее, сил оставалось меньше. Но он ничего не предпринимал, понимал, что не мог заставить Шастуна принять его, как бы сильно этого не хотелось ему самому. Команда начала не на шутку за него переживать, но он все отшучивался, говоря, что в порядке. Кажется, перенял стиль общения Антона. Лгать и не просить помощи.        Они пересеклись в туалете на перерыве. Шастун судорожно заглатывал таблетки, а Попов также справлялся со своим носовым кровотечением. Уже салфеток десять были в черной крови, которая не останавливалась. Арсений был бледный, покрытый весь холодными каплями пота. Это заставило Шастуна волноваться. — Что с тобой? — Тебе ответить так же, как и ты мне? — слова получались рваными, потому что кровь заливалась в рот, — Заболел. — Гонишь, — он подошел ближе, голова Арса была закинута наверх, поэтому он с легкостью посмотрел ему в глаза. И тут же сделал короткий шаг назад. От прекрасных, невозможных, голубых глаз Попова не осталось и следа. Радужка по цвету сливалась с зрачком, образовывая один большой, черный шар, — Это че за фигня? — А это, — он указал на свои глаза, — Да не волнуйся, думай подольше, глядишь, а там и решать ничего не придется, я подожду, — без всякой злобы тихо проговорил Арсений. Он и в правду был готов к худшему варианту и не мог винить ни в чем Антона, не думал, что имеет на это право. — Это все из-за меня? Ты придурок, ты че молчал? — Да нет, это не из-за тебя, не так вы. — рука, которой Попов опирался на раковину, соскользнула, и он рухнул на пол. — Арс! Еб твою мать, что я наделал, что делать, — он в одну секунду оказался рядом с бледным лицом, которое выдавало редкие вдохи и выдохи, — Скорая, мне нужна скорая, точно, скорая, — шептал так быстро и часто, пока пальцы набирали номер, — Нет, нет, нет. Ты давай, не умирай, слышишь, — донести Попова, вмиг ослабевшему еще больше Антону, до выхода из павильона оказалось невероятно сложно. Звуки удаляющейся реанимации, казалось, слышали все, кроме Шастуна, который сидел в ней, сжимая бледную руку.       Проведя очень много времени около окна реанимации, за которым лежал Арсений, Антон многое осознал. Например, что он действительно конченный, если думал, что отгородившись от Попова, он его спасает. Настолько был поглощен собственной ничтожностью, что даже не заметил, как все это время мужчина умирал прямо перед ним. Шастуна поразило то, что этот мужчина, чтоб его долбанный Арсений Попов, был готов умереть. И он проклинал его за это, думал, неужели нельзя было сказать, а потом вспоминал себя. Человека, который пять лет медленно умирал и даже словом не обмолвился. Он находился в больнице постоянно, моля Господа Бога, в которого резко поверил снова, чтобы Арс выжил. Представил, что его не станет, и понял, что не переживет. Что он хочет видеть чуть насмешливый, глубокий и полный понимания взгляд голубых глаз постоянно. До него, наконец, дошло, что все в жизни не случайно. Он боялся, что это осознание пришло к нему слишком поздно. Состояние Попова постепенно стабилизировалось, и его перевели в обычную палату. Шастун долго мялся около двери, не решаясь зайти. Ему было и стыдно, и страшно. Вдохнув и выдохнув пару раз, он неловко постучал, заглядывая в щель. — Можно? — Ну заходи, раз пришел, — лежа на больничной койке, он улыбнулся. — Я и не уходил, — тихо пробурчал. — Что? — Не, ничего, — аккуратно сел на стул, склонив голову, словно нашкодивший котенок, — ты же мог умереть, идиот. — Ты тоже, — Арс выдохнул, — Сними эти свои дурацкие очки, — Антон медленно снял, кладя на тумбочку, все так же не поднимая глаз, синяки под глазами были слишком явными, чтобы их не заметить, — Выглядишь хуже меня, я ожидал увидеть взгляд полный раскаянья, — заметив, как напрягся парень, он быстро добавил, — Это шутка. Все в порядке. Но я хотел бы, чтобы ты посмотрел на меня.— Шастун медленно поднял глаза, заметил, как чужие губы растянулись в восторженной улыбке. — Что ты лыбишься, — он смутился. — Ты в зеркало давно смотрелся? — Не смотрел с того дня, как тебя сюда привезли, только в окно, — признался Антон, смущаясь. Подойдя к зеркалу, он издал непонятный звук. На него смотрели глаза холодного серого цвета, из которых исходило небольшое свечение. Поднеся пальцы к лицу, он немного отодвинул нижнее веко, не обнаружив никакой пелены, которая была его кошмаром, медленно повернулся к лежачему. Его глаза были в точности такие же, только светились ярче. — Все-таки, принял меня. — Хорошее наблюдение, если бы не принял, ты бы валялся под землей и вряд ли бы сделал такой вывод. — А, я понял, — его голос дрогнул, что заставило передернуться самого Шастуна. — Не, я не это хотел сказать. В смысле, пока ты лежал тут и в реанимации, и в скорой когда ехали, но особенно, когда ты резко отключился в туалете. Ну, в общем, я реально испугался, страшно было после того, как я представил свою жизнь без тебя. Не просто, когда ты рядом где-то не ходишь, а когда прямо вот лежишь под холодной землей. Я.. Я не говорю, что так сразу мы будем.. Потому что я все еще такой же.. Но.. Это.. — Антон, — Арсений дотянулся до его руки, — Дай мне помочь тебе, а потом будем решать все остальное. — А? — Я не жду и не хочу, чтобы ты вдруг резко изменился, потому что знаю, что для всего нужно время. Но я хочу, чтобы ты позволил мне быть рядом, чтобы не проходил все это в одиночку, как раньше, ладно? — Да, да, ты прав, — он сел на край кровати, — что с тобой было? В смысле, почему ты умирал, пока я ну.. ну ты понял. — Потому что безответная любовь — это болезнь. И она убивает.