Всегда второй

Что-то с ним совершенно точно сегодня не так, и хуже, чем обычно. Помимо привычной всем окружающим его манеры огрызаться, доходящей в своей бесполезности до того, что их ругань на смеси нескольких языков, в том числе родных, разносится по всему холлу, было что-то темное в его взгляде. То, что грозит опасностью, если перегнуть, но, как известно, малыш Токи, склонный к порывам гнева столь редко, все равно проглотит, чем спустит всех собак с души. Сквизгаар был последним человеком, который будет намеренно его злить. Обычно все происходит наоборот, и это становится почти невозможным терпеть, зная, что, подхватывая идиотские привычки последнего лоботряса Мердерфейса, Токи тянет на дно всех остальных с удвоенной силой. — Блять, сделай что-нибудь, он реально уже заебал, — уже не просьба, а требование. Сквигельф хотел бы напомнить, что не записывался никому нянькой, и все они знали, под чем подписывались, и все же он не отвечает как обычно. Молчит, выжидая удобный момент. Когда Токи отказывается играть так, как задумано, предпочитая фривольный стиль, он вызывает раздражение на лицах Нейтана и Пиклза, а Сквизгаар думает, кривя лицом, что это последняя капля. Они так и не могут дорепетировать, потому что испорченное настроение хуже расстроенной аппаратуры. Весь день не задался, и расходятся по койкам они неприлично рано. Сквизгаар отказывает клокатиру, который, по своему обыкновению, спрашивает, не желает ли мистер Сквигельф кого к себе на вечер, и отсылает его отдыхать пораньше, лишь бы не маячил перед глазами. Он хочет побыть один, а сон забирает его в свои объятия значительно быстрее, будто натянутые до предела нервы вымотали его и физически. Ему снится какая-то мелодия, чарующая и завораживающая, легкая, и в то же время навязчивая. Такая, которая выходит из-под его пальцев на удивление просто, и, даже во сне он думает, что стоит запомнить мотив. А когда его сон прерывают, Сквизгаар думает, что кто бы то ни был, он поплатится за это и очень сильно. — Да не ерзай, — доносится до него знакомый голос, который неловко перебирает слова на шведском, и все же говорит с некоторой долей понимания, — все нормально. Узнать в пришедшем Токи не составляет труда, потому что только он повадился наведываться в какие-то свои «особые» циклы настроения, где никто бы не посмел ему палец в рот класть. Наваливаясь на него всей своей массивной фигурой, Вортуз оказался слишком близко к его лицу: настолько, что Сквизгаар чуть не стукнулся с ним носами, пытаясь скинуть его с себя. — Токи, который час… — Сквизгаар не может поверить, что тот опять беспардонно ввалился в его покои, не найдя, чем себя занять, — Иди спать. — С каких пор ты стал ложиться спать так рано? — Вортуз огрызается, а его горячие дыхание оказывается где-то рядом с ухом. — Привычки твоих престарелых любовниц стали передаваться тебе, осторожнее. Сквизгаар привык игнорировать то, что не касается дела, и он мог бы терпеть многое, даже слишком. Но тот вопиющий факт, что зубы этого ублюдка вдруг ощутимо впиваются ему в кромку уха, а ладонь по-хозяйски жестко сжимает бедро, уже точно переходит всякие границы. — Да тебя что, надо укладывать, как малого ребенка?! — пихнув локтем в грудь несносного, Сквизгаар спихивает его себя, гневно сводя брови. Наверное, он не рассчитывает с силой, и, пусть голос его все еще звучит относительно спокойно. Токи хватается ладонью за ушибленное место, а спустя пару секунд не очень-то добро смотрит в ответ. Сквизгаар готов поклясться, что тот обзывает его дьяволом на своем деревенском наречии, а потом его на мгновение оглушает — Токи ладонью мощно заезжает ему в район челюсть, заставляя схватиться за лицо и откинуться на кровати. Он почти забыл, насколько мальчишка силен, и, словно в подтверждение, его волосы натягиваются, а из горла вырывается протестующий вопль — еще секунда, и вот его шея оказывается под чужой коленкой, которая нестерпимо давит ему на кадык, грозясь выбить так, что тот выйдет с обратной стороны. — Ты, мразь шведская, будешь спать, когда я тебе разрешу, — даже во мраке он видит эти два глаза, светящихся слишком потустороннее, — Jäwohl? Чертов показушник. Сквизгаар, если бы мог, закатил глаза, но из такого положения он только что и способен, что махнуть рукой, выражая свое нежелание сопротивляться, спорить и заниматься этими бесполезными вещами хоть одной секундой дольше. Как только нога с его шеи исчезает, Сквигельф судорожно вздыхает полными легкими воздух. Не выражая яркого протеста, он позволяет Токи скинуть с себя одеяло, прижаться грудью к его собственной обнаженной, а потом терпеть его жадные горячие губы сначала на своей ключице, а потом уже и шее. В ход опять идут зубы, и Сквизгаар морщится, зная, насколько бесполезно ему что-то запрещать, а самая простая стратегия для него — вытерпеть эту бурю, чтобы Вортуз вдоволь наигрался и успокоился. Ему, словно сошедшему с ума от течной суки кобелю, мозги сносит так, что больше ни о чем он думать не может — хорошо хоть дождался ночи, а не показательно схватил его за пах, а потом и за шею, как было в прошлый раз. Сквизгаар поклялся, что убьет его за похожую выходку, если она повторится — с неделю потом на его лице красовался синяк, который было скрыть чертовски сложно. Как и сейчас, пока чужая ладонь, скользя по гладкой коже живота, оставляя горячий след прикосновением, сминает затем грудь, вдавливая большим пальцем сосок — Вортуз кусает, когда Сквизгаар с тихим стоном изгибается навстречу его собственническому захвату, позволяя творить все это с собой. Он изгибает ногу, в свою очередь упираясь бедром в чужой пах, и Токи с утробным рычанием трется об него, чувствуя, как приятно натягивается ткань плотных штанов, и как ему уже нестерпимо тесно в них. От захвата на подбородке могут остаться синяки — так сильно он удерживает его за челюсть, будто опасаясь, что от его напористого и агрессивного поцелуя попробуют сбежать. Можно не соревноваться с ним в этом, просто хоть сколько-нибудь отвечать, позволяя ему самому проникать языком и влажно кусать губы — главное условие для успокоения дикого животного внутри него. Однажды Токи задает ему идиотский, типичный для его пустой башки вопрос, а ебался ли он с волками, проглаживая то меховое покрывало на его просторной кровати. Это сумасбродно и тупо, а интонация говорит ему о том, что-то просто неловкое выражение ревности к тому, как часто тот водит к себе девок, и Сквизгаар игнорирует это. Пусть тешит себя, сколько влезет, что раз в несколько недель позволяет своему внутреннему грязному животному насмехаться над кем-то еще, поднимая свою самооценку или что-то в этом духе. Черт, лучше бы он действительно ушел жить к этим четырехлапым, ведь у них есть своеобразное благородие, которого у Вортуза по праву рождения быть не может, потому что сам он та еще падаль. И, когда-нибудь, ему это точно надоест. Надоест то, как Токи в приказном тоне велит ему готовить себя, и насколько самодовольной кажется его усмешка из-под свисающих жестких волос, когда он смеет сравнивать его с женщиной, забывая, в каком положении находится он сам, и, самое главное, где его место в их пищевой цепи. Лишь только одной милостью Сквигельфа его жизнь из Ада стала Раем, и как он теперь платит за это? Надоест, как он, вновь грубо связывая его же собственный ремнем, обездвиживая у изголовья руки, сминает ладонями с жесткой кожей его ничем не примечательную, плоскую, типично, блять, мужскую задницу, в которой нет ни капли привлекательности, и оставляет на ней следы от укуса, расползающиеся синевой под кожей. Будто только и занят тем, что оставляет метки своего пребывания. Надоест, что берет он безбожно грубо, наматывая светлые волосы на кулак, находя ебанутую позу, в которой будет теснее и приятнее — только ему самому. И стонет шумно, некрасиво громко, пыхтя и стараясь, истекая потом и будто бы слюной. Не замечая ничего вокруг, кроме погони за собственным удовольствием. А ему, Сквизгаару, только и остается, что молчать, и ждать, пока оно закончится, вскинув голову на подушке и сохраняя лицо, потому что такие игрища не то, к чему он желает иметь отношение не больше, чем жертва ебанутых желаний. Потому что он встанет утром и все еще останется ведущей гитарой всей группы, пока Токи придется прятаться в тени позади него и умолять о возможности показать себя. И уже давно было решено, что такой возможности он не получит никогда.