Вор

Она была уверена, что сможет украсть Нацу у всего и всех. И когда это получилось, чувствует себя не вором. Убийцей. На ее руках парные черные перчатки, и под ними только ее ладони: светлая кожа, тонкие пальцы в мозолях. Люси сверлит их взглядом так, как будто может видеть сквозь одежду и даже дальше — сквозь собственную кожу, сжимает и разжимает кулаки, поворачивает руки тыльной стороной. На ее руках только парные перчатки — и ничего больше. Но чувство такое, словно ее руки измазаны в крови и земле. Люси Эшли знает это ощущение, потому что уже приходилось с ним сталкиваться. — Нацу. Он, как обычно, не откликается, копается под своей грудой железа и механизмов, которую ласково зовет «детка» даже после того, как эта детка окончательно заглохла и стала бесполезной. Драгион ее мнения не разделяет, говорит: транспорт — это то, что необходимо этому миру, говорит: люди обязательно придумают замену магическому топливу. Даже если так, думает Люси, тебе придется полностью менять комплектующие твоего корыта до неузнаваемости. Даже если так, думает Люси, откуда мы возьмем на это деньги. Они и раньше не были богачами, но теперь — реальность свалилась на их плечи так резко, что Люси Эшли даже не знает, что ей делать. Они больше не вне закона и не рискуют попрощаться с жизнью в любой момент, но какой смысл в этом спокойствии, если большая часть из них теперь не знает, как жить эту жизнь. Люси тоже не знает, но уверенно убеждает себя в том, что она сможет справиться. Чтобы ломать носы и выбивать зубы магия не нужна, а быть вышибалой — ее основной род деятельности. Но Нацу… Нацу, кажется, влюблен только в одну вещь в этом мире — в скорость. И у Нацу ее отняли. — Как дела, Нацу? Она присаживается перед ним на колени, чтобы нагнуться и заглянуть под машину, как он копается в механизмах. К ее мимолетному сожалению, Нацу высовывается оттуда сразу же и не дает ей рассмотреть ничего. — Привет, Люси. Он даже не успевает смахнуть предплечьем волосы со лба, как Люси делает резкий рывок вперед, удобно устраиваясь между его ног и придвигаясь к нему близко-близко. Драгион привычно шарахается от нее, лопатками врезаясь в холодный металлический корпус, зажмуривается и, болван, даже голову в сторону отворачивает. Он забавный. Иногда Люси не понимает, почему он ей нравится, а иногда она думает, что раздолбала бы его тачку из ревности. Волосы Нацу растрепаны и падают на лицо — очки он уже не носит, потому что беречь глаза от ветра не имеет больше смысла. Люси видит его синяки под глазами, и, она уверена, раньше такого не было. Раньше, даже с риском не дожить до завтра, Нацу спал крепче. Нацу смотрит на нее настороженно — и краснеет. — Опять дразнишься, — выдыхает она, осторожно ставя руки по обе стороны от его ног — чтобы не свалил при первой же возможности. — Да нет же! — возмущается Драгион. Она знает, что нет, но не признаваться же, что у нее странные-странные увлечения и что от его краснеющего лица сердце екает сильнее, чем от голого торса. Он ведь и сейчас в одних рабочих штанах, с дыркой на левом бедре, которую так и не зашил, а она взглядом сверлит его алеющие скулы. — Что? — ворчит Нацу и предпринимает тщетные попытки отодвинуться, когда Люси таки бросает взгляд вниз и там же его задерживает. — Да вот, вспомнилось. Вспомнилось, как она старалась оставить на его теле побольше засосов, и сильнее всего досталось ключицам, потому что шею трогать нельзя — шею, видите ли, видно. Сейчас она даже не уверена, что поступала правильно. В первый раз ей вообще так снесло голову, что она сама едва соображала, что делала. Во-первых, она была пьяна, — не в дрова, но все же, — во-вторых, была настолько зла, что даже если Нацу ей что-то и говорил в попытках остановить, она этого не слышала. Ей было все равно. Ей так хотелось, чтобы до Лисанны уже дошла простая истина: «Мое, дура, не трогай», что она бы даже бой с ней устроила, не будь это так тупо: драться из-за Нацу Драгиона. Люси не знала, сможет ли та вообще ее метки увидеть, — потому что никому не понятно было, насколько близкие отношения связывают этих двоих, — но стоило только представить такую возможность, как ее передергивало. Люси Эшли слишком ревнива, чтобы делиться. Люси думала, что избавиться от внимания Лисанны было бы лучшей идеей. Люси избавилась от самой Лисанны, и ей вообще не легчает. Потому что Нацу грустит, — девушка все же была его близким другом, — а Люси, как оказалось, не умеет радоваться его горю. Конечно, она понимает, что уход Лисанны не зависел от нее вообще никак, но она также видит, какие щенячьи взгляды Нацу бросает на пустующее теперь место в гильдии, и ей самой от себя становится тошно. Она бы ее даже вернула. Если б могла. — Люси? Или это железное корыто. «Детка». Единственный на всем белом свете объект, который заслужил такой открытой любви от Драгиона. Он ее так не звал никогда, даже если стараниями блондинки совсем уплывал мозгами, — смешно признаваться, но Эшли и с этого тихо злилась, — хотя Люси мурашками прошибало от звуков собственного имени на его полувыдохе-полустоне. Он умел звучать красиво. Низко. Мягко. Расслабленно. Если его приласкать, он ведет себя одинаково что на земле, что на сидении водителя, и Люси с удивлением осознает, что это еще одна версия Нацу, видеть которую позволено только ей. Корыто накрылось. Драгион утверждал, что не убивается по этому так уж сильно, — ведь должны были найти альтернативное топливо, помните? — но без возможности нажать на педаль газа до упора и выжать из машины максимум мощностей он скучал. И Люси не могла предложить ему ни одной альтернативы. Раньше Люси бы порадовалась, если бы он перестал пропадать днями на своей дороге, непонятно где, вдали от дома, мягкой постели и вкусной еды. Она знает, что в салоне можно задохнуться, когда солнце в зените и палит крышу; знает, что вечерами бывает слишком прохладно, чтобы спать в машине. Раньше она радовалась, когда он оставался в гильдии на несколько дней и чинил свою единственную безоговорочную любовь, таскаясь с кучей гаечных ключей, деталями и хмурым взглядом. Сейчас она жалеет, что не может сделать ровным счетом ничего, чтобы зажечь его взгляд снова. — Люси! — Слушай, Нацу… — начинает она, когда мужской голос вырывает ее из воспоминаний. — Как ты можешь… без магии? Он выглядит удивленным. Хмурит брови, окидывает ее лицо недоверчивым взглядом. Кладет ладонь на плечо Эшли. Нацу горячий, как печка, и Люси почти не заботит, что руки у него грязные, а стирать костюм ей не хочется. — Так же, как и ты? Ты же как-то справляешься без. Ей хочется сказать: «Дурашка, у меня кулаки и сорок восемь различных техник, мне вообще должно быть на нее пофиг, но даже я чувствую, как мир перевернулся с ног на голову — и наша жизнь вместе с ним», но вместо ответа она только вздыхает тяжко и утыкается носом в его шею, сразу под ушком. Он пахнет машинным маслом и кожей из салона автомобиля. Пахнет так даже после того, как примет душ, словно этот запах уже въелся в его кожу. Нацу смеется, когда короткие волосы блондинки щекочут его щеку, а горячее дыхание — ухо. Люси в уме прикидывает, как долго на этот раз ее будут терпеть. Это всегда непредсказуемо: иногда Люси думает, что она ему тоже нравится, — черт возьми, да у нее такая фигура, что она сама бы на себя слюни пускала, — а иногда, что она просто третья лишняя и держат ее всего лишь из страха. Нацу удивляет еще больше, когда откидывает голову, открывая шею. Предлагает: «ну же, давай, коснись». Люси от его неожиданной податливости ведет так сильно, что она уже не понимает, хочется ей избить его до полусмерти за свои же слабости или обжечь шею своими губами. Нацу всегда такой. Люси, наверное, никогда не поймет, что он испытывает к ней на самом деле. Люси касается губами его виска и отстраняется. — Так же, как и ты, Люси, — повторяется, на этот раз без вопросительной интонации. Врунишка. — Все хорошо, — ничего хорошо. — Мы же все живы. — Мы не живем, а выживаем. — Как и раньше, — обрубает Нацу. — Но мы справлялись. Гильдия не исчезла вместе с магией. Наши друзья — не исчезли. Пока мы есть друг у друга, нам все по плечу. Люси смотрит на свои ладони в черных перчатках, которые чувствуются все еще липкими и грязными, нервно переплетает пальцы, говорит: — Мне жаль, что Лисанна не с нами, — ей стоило бы добавить, что она была слишком груба в своих приступах ревности, но выдавить из горла такое уличающее признание выше ее сил. Говорит: — Мне жаль, что мы больше не увидим сияние парящих островов. Жаль, что ты больше не вздумаешь как идиот высунуться из окна на полной скорости и твои очки не собьет ветром, — это был забавный случай. Они искали их час. — Жаль, что ты не отвезешь меня до края и… Нацу перебивает ее касанием пальцев к щеке. — Отвезу я тебя до твоего края, — такой серьезный и уверенный, что Люси бы даже расплакалась от его заботы, будь она более сентиментальной. Его сердце бьется чуть быстрее обычного человеческого ритма. Люси чувствует эти удары свой грудью, когда стискивает его в стальных объятиях, и Нацу недовольно шипит от боли. Он теплый, привычно пахнет машинным маслом и кожей, привычно перемазан в пыли и жидкостях своей машины и, Люси уверена, привычно краснеет, не зная, куда себя деть. Люси вслушивается в биение их сердец и думает, что рядом с ним становится абсолютной размазней, потому что ей хочется, чтобы этот момент никогда не заканчивался. Действительно, они живы. Даже если в мире, который они не находят больше своим миром, даже если без магии, без которой не представляли свою повседневность, даже если пройдет много времени, прежде чем они смогут приспособиться… Люси хочет жить. Люси хочет, чтобы он жил. — Обещаешь? Он улыбается. — Обещаю.